Исай Калашников

Жестокий век.

Книга первая. Гонители. Продолжение

VI
- Разве дневки не будет?
Чиледу повернулся в седле. За ним с заводными конями в поводу рысили
три нукера - молодые парни в плетенных из ремней куяках и остроконечных
кожаных шлемах. Лица потемнели от усталости, обветренные губы
потрескались. Парни были слишком молоды, не успели еще привыкнуть к
изнурительным многодневным переходам. Сам он тоже устал. Полдня и целую
ночь не слезали с коней. Солнце поднялось уже высоко, пора бы остановиться
на отдых, к тому же и ехать днем здесь не безопасно, но кругом сухая степь
с низкой сизой травой - ни озера, ни речушки.
- Потерпите,- сказал Чиледу нукерам.
Они возвращались из татарских кочевий. Тохто-беки и Тайр-Усун
направили его к нойону Мэгуджин Сэулту с важным делом. Нужно было
уговорить нойона выступить в одно время с меркитами против тайчиутов.
Татары в последние годы все реже тревожили своих исконных врагов. Им было
не до тайчиутов. Отношения с Алтан-ханом, когда-то сердечные, становились
все хуже и хуже, и татары перед лицом возрастающей угрозы большой войны с
могущественным соседом старались не озлоблять старых врагов, сберегали
свои силы. Тохто-беки и Тайр-Усун говорили, что у них невелики надежды
втянуть Сэулту в борьбу с тайчиутами. Дело Чиледу - выведать, какие думы и
намерения у татар, если Мэгуджин Сэулту примет Чиледу, простого десятника,
благосклонно, для окончательного уговора будет направлен кто-то из нойонов.
Ни Тохто-беки, ни Тайр-Усун не назвали еще одну причину, почему они
посылали к Мэгуджину Сэулту не нойона, а его. Путь к татарам лежит через
земли тайчиутов. С большой свитой пройти через них незаметно очень трудно,
с маленькой - опасно, и не к лицу важному нойону ехать на переговоры в
сопровождении трех-четырех всадников.
Чиледу снова оглянулся. Нукеры дремали на ходу. Бока лошадей были
мокрыми от пота, на кромках войлочных чепраков белела мутная пена. Если бы
их сейчас встретили тайчиуты... Он подумал об этом без страха, даже без
тревоги. Он давно перестал бояться смерти, не уклонялся от нее, и она,
словно зная это, обходила его стороной.
Лошади, трусившие с устало опущенными головами, неожиданно взбодрились,
зафыркали, пошли веселее. Кажется, почуяли воду. Местность впереди полого
поднималась, закрывая даль. Чиледу привстал на стременах, но ничего не
увидел. Он рассчитывал выйти к Керулену на рассвете, но то ли уклонились в
сторону, то ли слишком утомлены были лошади, и рассвет, и восход солнца
застал их среди голой степи.
Перед вершиной возвышенности он остановил нукеров, поехал вперед один.
Местность за ней снова полого снижалась, сизая трава сухой степи незаметно
переходила в густую зелень сырых лугов. Вода Керулена голубела в низких,
пологих берегах. Нигде не было видно ни табунов, ни юрт. Выше по течению
сбились в тесную кучу кусты тальников или черемухи. На плоской равнине они
казались очень высокими.
Махнув рукой нукерам, он рысью поехал в кусты. Место для дневки было
подходящее. В кустах они скроются сами и спрячут лошадей. По чистому месту
незамеченными к ним никто не сможет подойти, а на возвышенности можно
оставить караульного.
Нукеры быстро расседлали коней и тут же повалились на землю. Он подошел
к воде, смыл с лица сухую, въедливую пыль, напился и остался сидеть на
берегу. Вода бежала тихо, без плеска, чуть покачивала травинки, свисающие
с берега. Когда-то на берегу этой самой реки он, глупый от близости Оэлун,
размышлял о будущей своей жизни, и она виделась ему ясной и радостной, как
теплое весеннее утро.
Весь до мелочей вспомнился тот обед с Оэлун. И так явственно, что на
мгновение даже показалось: не было ни рыжего Есугея, ни пустой, тягостной,
никому не нужной жизни в эти годы, что все это лишь померещилось, вот
обернется и увидит пару усталых быков, крытую повозку с перьями травы,
приставшей к ободам колес, белый дым огня, за ним - Оэлун, раскладывающую
еду на разостланной коже. И он невольно обернулся. Под кустами спали
нукеры. Они так устали, что даже не сбросили обувь, не сняли тесных
куяков. Он подошел к ним, ослабил ремни доспехов, стянул гутулы. Ни один
не проснулся. Эх, воины! Наверное, таким же, как эти парни, был в ту пору
и он. Подумать только - развел огонь, расселся, будто в своем курене!
Сейчас бы этого не сделал. И рыжего Есугея так просто не отпустил бы. Надо
было забрать у него коня. Пешком он не скоро бы добрался до своих. Они с
Оэлун могли бы уйти. Не хватило храбрости. ума или еще чего-то, упустил
одно мгновение и наказан на всю жизнь.
Он посмотрел на коротко остриженных, как и полагается незнатным,
нукеров, по-детски посвистывающих носами, и подумал, что у него могли быть
такие вот сыновья. В эту дальнюю и трудную дорогу он взял бы с собой своих
ребят. А там, в курене меркитов, их ждала бы, тревожась, маленькая женщина
- Оэлун.
А теперь спешить некуда и незачем. Так же беспечно, как эти парни, он
может сейчас растянуться на траве, заснуть, не боясь попасть в руки
тайчиутов. Но он не сделает этого. Не ради себя, ради нукеров. Их ждут
отцы, матери, невесты. И они еще не знают, как опасно быть человеку
беспечным. А может быть, и знают, но надеются на него. В такие годы легче
верить в других, чем в себя. Но им бы следовало помнить, что счастливый
приносит радость, а несчастный - горе. Зря они верят в него.
Чиледу поднялся на возвышенность, огляделся, и, ничего не увидев, лег
прямо на землю. Пусть парни поспят, а он побудет здесь, покараулит, потом,
когда они отдохнут, выспится и сам. Так будет лучше. С тех пор, как
потерял Оэлун, он никому радости не принес, а горя - сколько хочешь. Года
четыре назад привел в юрту жену. Она готовила ему пищу, шила одежду, была
заботливой и доброй, но всегда оставалась для него чужой, лишней. Она
хорошо понимала это, мучилась, сердилась, ее покорность и тихая доброта
медленно сменилась злостью, раздражительностью, добросердечный человек на
его глазах становился вредным, неуживчивым. Кончилось это тем, что однажды
ночью она заседлала его коня и уехала из куреня неизвестно куда. Он
слышал, как она собралась и поехала, но не поднялся, не побежал догонять.
Тайр-Усуна ее побег развеселил до смеха. <Чем же ты прогневил духов,
Чиледу? Одну жену отобрали, другая ушла. Ты что, не мужчина?>
Солнце поднялось высоко, стало жарко. Мысли Чиледу сделались вялыми,
тихо подкрадывалась дремота. Он поднялся, разулся, походил, приминая
босыми ногами жесткую, колючую траву, постоял, вглядываясь в безжизненную
степь, и внезапно понял: его промахом было не только то, что он отпустил
Есугея на коне, все последующие годы жизни были одной сплошной ошибкой.
Его сердце когда-то жгла ненависть к тайчиутам, он измышлял всякие способы
расплатиться с ними, но Тайр-Усун не давал воли. Весть о преждевременной
смерти Есугея он воспринял так, будто его обманули, будто помогли рыжему
уйти от возмездия. Осталась надежда, что когда-нибудь меркиты осилят
тайчиутов, разгромят их курень и он сможет доискаться, кто помог Есугею
схватить Оэлун. Этим двум он не даст уйти от кары. Но умудренный жизнью
Тохто-беки и его нойоны все чего-то выжидали, поддерживая видимость
добрососедства, они лишь позволяли своим людям отгонять табуны и стада
тайчиутов. Во время налетов, случалось, захватывали и людей, но всегда
незнатных воинов или пастухов, никто из них не мог ничего сказать ни о
судьбе Оэлун, ни о тех двух.
Не нужно было надеяться на кого-то, а самому, в одиночку, снова и снова
пытаться найти Оэлун. Пусть так он скорее, чем ее, нашел бы собственную
смерть - что с того? Рано или поздно человек должен умереть. Страшно
покидать эту землю тому, у кого много радостей или забот о своих близких.
Ничего такого у него нет, даже ненависть с годами увяла, будто трава на
сухом песке. Когда-то мудрый Бэрхэ-сэчен говорил ему, что ненависть не
самый лучший спутник в жизни человека. Может быть, так оно и есть, но ему
ненависть помогла жить, а что будет теперь, если опаленное ею сердце
перестанет болеть и ждать часа расплаты? Он будто мертв, оставаясь в живых.
Один из нукеров проснулся, поднял голову, огляделся и, не увидев его,
вскочил, растормошил товарищей. Схватив луки, они осмотрели кусты,
вернулись, о чем-то стали разговаривать, настороженно озираясь. Глупые! Не
догадались даже посчитать коней. Все кони на месте, значит, и он где-то
здесь - в степи человек без коня подобен птице с обрезанными крыльями... О
чем они гадают, пустоголовые? Свистнул, спустился вниз.
- Выспались?
- Нет еще. Есть хочется.
Они не спросили, где он был, и это пришлось ему по душе. Плохо быть
глупым, еще хуже - любопытным от своей глупости.
- Ну что ж, будем есть.
Достал из седельных сум котелок, зачерпнул воды, в воду насыпал мелких
крошек хурута, размешал палочкой. Нукеры подставили свои чашки. Потом
поочередно заглянули в пустой котелок.
- Больше ничего не дашь?
Он выпил болтушку, старательно облизал края чашки.
- Не дам. Вы в походе. Если воин захочет есть сколько вздумается, за
каждым нужно гнать повозку, груженную едой.
- Мы ничего не ели почти сутки!
- Воин должен уметь обходиться без еды и сутки, и двое, и трое.
Недовольные, они легли в тень кустов, замолчали. Он пожалел их, еще
развел водой крошки хурута, налил по неполной чашке, сам есть не стал:
впереди много дней пути, может случиться всякое, пищу надо беречь.
Приказал нукерам поочередно стоять на карауле и лег спать.
Во сне увидел Оэлун. Не растерянно-задумчивую, какой она была в
последний день пути, а веселую, с любопытно-озорными искрами в глазах -
такой она была в своем родном курене. Как и тогда, она напевала песни,
рассказывала о своих сородичах - олхонутах, посмеивалась чему-то,
разглядывая его. Слушая ее полузабытый голос, он до боли сжимал челюсти,
потому что - странное дело - понимал это не явь, а всего-навсего сон. И
когда его разбудили нукеры, поднялся мрачный, с тупой болью в душе.
Кони уже были оседланы, стояли на привязи у кустов, отбиваясь хвостами
от туч злой мошкары. Он туже затянул пояс с тяжелым мечом, привычно
осмотрел место стоянки - не забыто ли что-нибудь?- поднялся в седло.
Огромное красное солнце коснулось края степи, лучи света скользили по
земле, били прямо в лицо. Он закрыл глаза, положил поводья на луку седла,
отдаваясь на волю коня, и поплыл в дальние дали на небыстрой волне своих
дум. Еще одной его ошибкой было то, что не остался у хори-туматов.
Все-таки надо было послушаться совета Бэрхэ-сэчена. Выслеживал бы могучих
лосей, ходил с рогатиной и ножом на медведя, бил соболя и белку. Трудная,
полная опасностей жизнь одинокого охотника, возможно, помогла бы забыть
прошлое и обрести покой. Уехать, наверно, и сейчас не поздно. Плохо, что
нет уже Бэрхэ-сэчена, своим мудрым словом он излечил бы его больную душу.
Во главе племени теперь его сын Дайдухул-Сохор - человек отважный и,
кажется, умный. Тохто-беки и Тайр-Усун лукавством, хитроумием пробуют
сейчас и его, как татар, втянуть в борьбу с тайчиутами, думают добиться
того, чего по могли при жизни Бэрхэ-сэчена. Однако молодой вождь остается
верным заветам своего отца: не искать брани, не размахивать мечом, угрожая
соседям. Для него, Чиледу, было бы радостью увидеть здесь бесстрашных
хори-туматов, но раз этого не хочет Дайдухул-Сохор, он не станет помогать
Тайр-Усуну вовлекать своих далеких соплеменников в кровавую свалку племен.
Он заплатит сполна тем двум тайчиутам и, если останется жив, уедет на
родину своих предков.
- Мы что, так и будем тащиться шагом?- спросил кто-то из нукеров.
Он встряхнулся, тронул коня. Тишину ночи раздробил топот копыт.
В курень Тохто-беки приехали вечером. Чиледу хотел отоспаться, потом уж
идти к нойонам. Но не успел расседлать коня, прибежал нукер с повелением:
немедля явиться к Тохто-беки. Чиледу снял с себя оружие, доспехи,
облегченно повел плечами, спросил:
- Какие тут новости?
- Хорошие новости. Пощипали курень самого Таргутай-Кирилтуха.
- Ну? Людей захватили?
- А как же, много! Но сюда довезли мало. Таргутай-Кирилтух насел на
хвост. Всех, кто постарше, мы прикончили. Чик-чик - нету!- Нукер
хохотнул.- А что, правильно. Старье куда годно? Только еду переводить.
Нукер был не молод. Из-под шапки на покатый морщинистый лоб налезали
седеющие волосы, широкие зубы были желты, как у старой лошади. Чиледу со
злым удовольствием сказал:
- Вот попадешь к тайчиутам или кэрэитам, тебя тоже прикончат дорогой.
- Хо! Сказал тоже! Я еще не старый.
- У тебя рот большой, жрать, должно быть, здоровый. Таких убивают в
первую голову.
Разозлила Чиледу не хвастливость нукера и не то, что кому-то там
убавили срок жизни,- так делали почти всегда: немощные, старые пленные -
обуза, от них избавлялись не задумываясь, обидно было, что не участвовал в
этом набеге, упустил еще один случай узнать что-нибудь.
Возле большой белой юрты Тохто-беки толпились разные люди, но дверная
стража никого не пускала к нойону. В юрте кроме Тохто-беки были его
старшие сыновья - Тогус-беки, Хуту, нойоны Тайр-Усун и Хаатай-Дармала.
Чиледу начал было рассказывать, как и где прошли через кочевья тайчиутов,
но Тохто-беки нетерпеливо дернул головой, навеки склоненной к правому
плечу, приказал:
- Говори о татарах. О Мэгуджин Сэулту.
- Мэгуджин Сэулту сказал: <Кони мои сыты, колчаны полны стрел, мечи
остро наточены...>
- Хвастун!-обронил Тайр-Усун, поморщившись.
- Ему есть чем хвастать,- возразил Тохто-беки.- Но подожди...
- <...однако,- сказал Мэгуджин Сэулту,- у наших мечей одно острие, и
повернуто оно в сторону Алтан-хана>. Тогда я, простите за дерзость,
высокородные нойоны, сказал ему так: если охотник поворачивается спиной к
рыси, сидящей на дереве, она падает на него я вонзает в шею клыки.
- Ты сказал ему правильно!- одобрил Тохто-беки.- Но все это, я думаю,
он понимает и сам.
- Да, понимает. Он сказал, что, когда с одной стороны тебя
подстерегает рысь, а с другой рычит тигр, безопаснее стать лицом к тигру.
Рысь либо прыгнет, либо нет. Тогда я сказал ему> пока тигр рычит, готовясь
к нападению, есть время отогнать рысь туда, где ее перехватит второй
охотник. После этого разговора Мэгуджин Сэулту собрал своих нойонов. Они
долго думали, потом сказали мне: <Мы согласны помочь вам>.
- Они думали при тебе?- спросил Тохто-беки.
- Нет, без меня. Но я подарил баурчи Мэгуджин Сэулту нож с рукояткой
из белой кости, и он мне рассказал, что нойоны долго Спорили. Мэгуджин
Сэулту с большим трудом склонил их к единодумию... Но, на мой худой ум,
некрепкое это единодумие может кончиться в любое время.
Хаатай-Дармала, грузный человек, с красным, прошитым синими прожилками
лицом, многозначительно покашлял.
- Татары будут с нами.- Поднял толстый палец с кривым ногтем.- Я это
говорил всегда.
Чиледу только сейчас заметил, что Хаатай-Дармала по ноздри налил себе
архи и держится прямо с большим трудом. Сыновья Тохто-беки - оба
невысокие, плотные, узкоглазые и быстрые в движениях, как отец,- едва
Хаатай-Дармала открыл рот, с веселым ожиданием уставились на него,
младший, Хуту, прыснул в широкий рукав шелкового халата. Тохто-беки
сердито посмотрел на сыновей, на Хаатай-Дармалу.
- Помолчите!- Спросил у Чиледу:- Что еще?
- Все.
- Ты сделал много больше того, что я ожидал. Молодец! Но по твоему
лицу вижу, что ты чем-то недоволен. Чем?
- Я всем доволен.- Чиледу подавил вздох.
Тайр-Усун наклонился к уху Тохто-беки, что-то сказал ему.
- Да,-сказал Тохто-беки,-он заслужил награду. Что бы ты хотел получить
из моих рук? Быстрого скакуна? Седло? Юртовый войлок?
- У меня все есть.
- У него, верно, все есть, кроме жены.- Выпуклые глаза Тайр-Усуна
весело блеснули.- Подари ему пленную девку. Ту, что все время орет.
- Веди ее сюда.
Тайр-Усун вскоре вернулся. Вслед за ним нукеры втолкнули в юрту девушку
с растрепанными волосами и грязным, исцарапанным лицом. Халат на ней был
рваный, в одну из дыр выглядывала округлая грудь с темной точкой соска.
Взгляд мучных, одичалых глаз заметался по юрте, по лицам людей.
- Красавица!- Тайр-Усун откинул с ее лица волосы, потрепал по щеке.
Девушка вцепилась в его жилистую руку острыми ногтями. Он дернулся,
вырвал руку и наотмашь ударил по лицу. Девушка завыла топко, пронзительно.
- Не нужна мне эта женщина!
- От милости не отказываются, за милость благодарят,- строго сказал
Тайр-Усун.- К лицу ли воину бояться женщины? Табунного коня объезжают,
молодую жену приучают.
Девушка не переставала выть. Тохто-беки заткнул пальцами уши.
- Веди ее в свою юрту.
Чиледу шагнул к ней, взял за руки. Девушка рванулась, захлебываясь от
крика, больно пнула его по ноге. Сердясь на своего нойона, на эту
обезумевшую девушку, Чиледу подхватил ее на руки, вынес из юрты. Толпа
сгрудилась возле него, посыпались крепкие шуточки и веселые советы.
- Расступись!- крикнул он.
На руках принес ее в свою юрту, бросил на постель, погрозил кулаком.
- Покричи еще! Стукну разок - навсегда замолчишь!
Но она его, должно быть, и не слышала, каталась по постели, сотрясаясь
всем телом от рыданий. Вечерние сумерки втекали в юрту через дымовое
отверстие. Очага разжигать он не стал, съел кусок старого, с прозеленью,
сыра, лег спать у двери (еще убежит - себе на беду). Но разве заснешь!
Кричит и кричит, уж и обессилела, и охрипла, а замолчать не может. И
Оэлун, наверно, так же выла от безысходного отчаяния, и не было кругом ни
одного человека, который понял бы ее горе.
- Перестань,- попросил он ее.- Пожалуйста, перестань. Твой крик
скрежещущим железом царапает душу. Ничего худого тебе не сделаю, слышишь?
Ты мне совсем не нужна. Хочешь - уходи. Только куда ты пойдешь? Некуда
тебе идти.
Его негромкий голос, кажется, немного успокоил ее. Рыдания стали тише.
Он поднялся, подошел к ней, положил руку на вздрагивающее плечо. Девушка
отпрянула, села, прижимаясь спиной к решетке юрты.
- Ты послушай меня...- Он снова протянул руку.
Девушка вцепилась в запястье острыми зубами. Он не отдернул руку,
сказал с укором:
- Ну зачем это?
Ее зубы медленно разжались.
- Уйди!
- Не бойся ты меня, не бойся!
Ему очень хотелось, чтобы она успокоилась, поняла, что он и в самом
деле желает ей лишь добра. Развел в очаге огонь, принес в котелке воды.
- Пей. Тебе будет легче. Смотри, что с моей рукой сделала.
На запястье два кровоточащих полумесяца - следы ее зубов.
Она сидела на том же самом месте, спиной к решетке, и всхлипывала, но
взгляд опухших от слез глаз стал как будто яснее.
- Видишь кровь? Клянусь ею: ты для меня сестра. Понимаешь? Ну, ничего,
потом поймешь. Ложись спать.
Свет от пламени очага полоскался на сером войлоке потолка, искры
стремительно уносились в дымовое отверстие, исчезали в черном небе.
Девушка стянула у горла халат, прикрывая голую грудь. Он лег на свое
место, отвернулся.
- Почему так убиваешься? Муж остался там?
- Н-нет.
- Мать? Отец? Дедушка?
- Они убили дедушку... И его мать убили.
- Мать твоего дедушки, что ли?
- Булган, мать моего жениха.
- А-а... Не изводи себя слезами. Смерть не самое страшное, девушка.
Тебя как зовут?
- Каймиш.
- Кто твой жених, Каймиш? Воин? Нойон?
- Мой дедушка учил его делать стрелы. У меня теперь никого нет. И у
него тоже нет родных.
- Я твой брат, Каймиш,- напомнил он.
- Ты вправду такой... ну, добрый? Не обманываешь меня? Лучше уж убей,
чем обманывать.
- Не обманываю. Я на крови клялся. Не знаю только, зачем, для чего все
это делаю. Для меня нет более заклятых врагов, чем твои тайчиуты.
- Я не из их племени. И жених тоже. Мы рабы - боголы - тайчиутов. Ты
нойон?
- Не нойон и не раб, я воин. Служу нойону.
- Отец моего жениха тоже служил нойону. Но его убили. А жениха сделали
черным рабом.
- Кто его убил?
- Люди Таргутай-Кирилтуха. После смерти Есугей-багатура.
- Что?- Он резко повернулся к ней.
- Он служил Есугей-багатуру. Потом его жене.
- Оэлун?
- Да, так ее, кажется, зовут. Сама я ни разу не видела ни
Есугей-багатура, ни его жену. Но мой жених и его мать очень хвалили...
- Есугея?
- Госпожу Оэлун.
- Ты знаешь, где она сейчас?
- Этого я не знаю. Ее сын долго жил в нашем курене. Ходил с кангой на
шее. Ему помогли убежать. Тайчу-Кури за это сильно били. А Тэмуджина
искали - не нашли.
- Ты его видела, сына Оэлун?
- Много раз.
- Какой он из себя?
- Ну, какой... Высокий, рыжий.
- Рыжий?!- Что-то внутри у него оборвалось, заныло.- Рыжий?
Он сел к огню, сгорбился, опустил плечи, надолго замолчал, позабыв о
Каймиш. Она смотрела на него с недоверчивым недоумением, не могла, видимо,
понять, что это за человек, почему при упоминании имени Есугея он так
резко переменился.
- Твой жених знает, где сейчас Оэлун?
- Этого никто в нашем курене не знает. Она тебе кто, Оэлун?
- Никто.- Он вздохнул.- Она могла стать матерью моих детей.
- Почему же не стала?
- Почему ты не в юрте своего жениха, а здесь? В этом проклятом мире
человек подобен хамхулу'. Ветер гоняет по степи, пока не закатит в яму.
Для чего мы живем, если жизнь сплошная мука?
[' Х а м х у л - перекати-поле.]
Он задал этот вопрос не ей - себе, но девушка подумала, что спрашивает
ее.
- Не знаю... Дома мне жилось хорошо. Дедушка...- Она заплакала опять,
вытирая кулаком слезы.- Они убили его на моих глазах,
- Ты только не кричи!- попросил он.
- Не буду. Сейчас мне уже лучше. Спасибо тебе. До этого было страшно.
Хотелось кричать и кричать, чтобы сойти с ума. Ты мне поможешь вернуться к
жениху?
- Это сделать не так просто, Каймиш. Он очень нужен тебе?
- Да. И я ему тоже.
- Это хорошо. Я постараюсь что-нибудь сделать... У сына Оэлун глаза
светлые?
- Светлые.
Он кивнул.
- Как у Есугея.
- Ты знал его?
- Видел один раз. В другой раз свидеться не пришлось. Теперь
встретимся только там,- он показал пальцем в черную дыру неба, горько
усмехнулся.

VII
Перед юртой горели два больших огня. У входа, спиной к юрте, слегка
сутулясь, стоял Тэмуджин. Лицо, неровно освещенное пламенем, было хмурым и
усталым, уголки губ обиженно опущены. Напротив, у огня, стояла Борте, чуть
дальше теснились его родные и родные невесты, еще дальше, у крытой
повозки, завершил приготовления к обряду шаман Теб-тэнгри. Тэмуджин
нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Когда все это кончится?
Борте, словно передразнивая его, тоже переступала с ноги на ногу. На
ней была одежда замужних женщин: широченный номрог из блестящего шелка,
бохтаг с тонкой серебряной спицей, увенчанной лазоревыми перьями неведомой
птицы. Ее мать Цотан тоже была в шелковом номроге и бохтаге. Толстая, с
гладким лицом, она стояла рядом с его матерью, что-то шептала ей и
добродушно улыбалась Оэлун в старом, много раз чиненном халате, в низкой
вдовьей шапочке, маленькая, худенькая, с загрубелыми от работы руками,
рядом с Цотан казалась служанкой, такой же, как Хоахчин. Обида росла и
росла в нем, поднималась к горлу, перехватывала дыхание.
Обида родилась еще там, в курене хунгиратов. Отец Борте Дэй-сэчен, все
его родичи были радушны и приветливы, но Тэмуджин все время чувствовал: он
для них нищий наследник прославленного отца, достойный милости, но не
уважения. Не видать бы ему Борте, как кроту неба, не будь с ним
Теб-тэнгри. Ловкий шаман, великий искусник в спорах, повел дело так, что
достойному Дэй-сэчену ничего не осталось, как отдать дочь или признать
себя клятвоотступником. Но, не удерживая Борте, он неуловимо, неуличимо
давал понять - это милость. И богатые дары, и эта белая юрта, и пышная
одежда невесты, и то, что сам Дэй-сэчен не поехал провожать дочь, все, как
сейчас понимает, было сделано для того, чтобы он мог в полной мере оценить
свою бедность, свою неспособность ответить равным подарком. На пирах
хурчины в своих песнях славили подвиги, которых он не совершал, величали
владетелем улуса, которого он не имел... Они издевались над его
незначительностью. Но там он этого до конца не понял. Там все заслоняла
одна мысль - увезти Борте.
Но вот привез. Увидел свою мать, оборванных братьев, поставил рядом со
своей юртой, дырявой и ветхой, юрту невесты, а в сердце ни капли
радости-тоска и обида. Скорей бы все кончилось...
Он скосил глаза в сторону огней. Рядом тихо катил свои воды голубой
Керулен. Противоположный, высокий берег был подмыт, от воды круто вверх
поднимался глинистый яр, источенный норами стрижей. Острокрылые птицы
стремительно носились над рекой, и прохладный вечерний воздух был заполнен
их щебетом. Эх, если бы он мог прямо сейчас повернуться спиной ко всем,
перебраться на ту сторону, сесть на край обрыва и в одиночестве смотреть
на веселых стрижей, на крутые повороты реки... Нельзя. А что можно? Почему
человек должен делать не то, что он хочет?
Подошел Теб-тэнгри, молча отодвинул его чуть в сторону, разостлал у
входа в юрту войлок, на него положил онгонов, шепча молитву, обрызгал их
архи. Движения шамана были неторопливы и полны достоинства. На просторном
халате висели металлические изображения разных животных, на голове была
шапка из плоских железных обручей, на макушке, где обручи скрещивались,
торчали, будто рожки молодого дзерена, два медных прутика, изображающих
лучи, на лоб, на виски свешивались треугольники подвесок, сзади была
прикреплена цепь, оканчивающаяся целым набором побрякушек. При каждом шаге
шамана подвески, изображения животных тихо позванивали.
Сумерки к этому времени сгустились. Огни стали словно бы ярче, их
отсветы заплясали на черных волнах Керулена. Теб-тэнгри встал между
огнями, поднял над головой бубен, резко, отрывисто ударил пальцами. Тугой
звук пролетел над рекой, толкнулся в кручу яра и, рассыпаясь, покатился
обратно. Шаман подождал, когда звук умрет, и нараспев заговорил:
Владетели этих просторов,
Покровители этой земли,
Отзываясь на эхо гор,
Наслаждаясь дыханьем ветров,
Одарите богато потомством,
Благословите скотом!
И снова несколько раз ударил в бубен. Звуки и эхо сшибались над рекой.
Не ожидая тишины, шаман говорил духам, высоко подняв узкое лицо с
реденькой бороденкой:
Владетели этих просторов,
Покровители этой земли,
Охраной идущие сзади,
Несущие вехи вперед,
Исполните наше прошенье!
Звуки голоса шамана, рокот бубна и эхо смятенно метались над рекой,
катились в тихую степь. Внезапно резко оборвав моление, шаман знаком
указал Борте на войлок с онгонами. Она подошла к ним, трижды поклонилась,
потом приблизилась к Оэлун, трижды поклонилась и ей, вернулась к огням,
остановилась на прежнем месте, напротив Тэмуджина. На ее краснощеком лице,
озаренном пламенем, он не заметил ни смущения, ни робости - смотри, какая!
Он подал ей конец плети и, так того требовал обычай, потянул к себе меж
огнями. Не потянул - дернул. Борте, не ожидавшая рывка, запнулась и чуть
не упала. Толкнулась ему в грудь, больно ударив по носу спицей бохтага,
резко отдернула голову. Прямо перед своим лицом он увидел ее сердитые
глаза, услышал короткое, как удар по щеке:
- Бух'!
[' Б у х - бык.]
От мгновенно вспыхнувшей, обжигающей злобы остановилось сердце, в
ладонь впились ногти.
Боорчу встрепенулся, подался к нему.
- Э-э, что-то долго любуетесь друг другом! Потом...
Тэмуджин круто развернулся, слегка задев плечом Борте, и вслед за
шаманом вошел в юрту. Теб-тэнгри разжег огонь, простер над ним руки.
- Госпожа очага Галахан-эхэ! Твоим соизволением рождено это пламя. Так
пусть же будет оно защитой жилища от злых духов, оградой от людского
коварства, пусть доброе согревает, не обжигая, а злое уничтожает, ничего
не оставляя. Пусть тысячи лет не гаснет огонь! Благослови очаг,
Галахан-мать!
Оэлун подала Борте три кусочка сала, и та один за другим бросила их в
очаг. Вслед за этим мать подала ей три чашечки с маслом. И масло Борте
вылила в огонь. Пламя зашкварчало, вспыхнуло, взлетело чуть не к дымовому
отверстию, заставив всех отодвинуться от очага. Борте, прикрывая лицо
ладонью, присела у огня, поправила палкой обугленные куски аргала.
Шаман снял с головы железную шапку, вытер ладонью лоб.
- Все. Отныне, Борте, ты жена Тэмуджина, полноправная хозяйка этого
очага. А ты, Тэмуджин,- ее муж, хозяин этой юрты.
Тэмуджин обвел взглядом юрту с новенькими решетчатыми стенами, гладко
выструганными жердинками - уни, поддерживающими свод,- дерево, войлок не
успели потемнеть, были вызывающе белыми. Ее юрта. И толстый постельный
войлок - ширдэг, и мягкое одеяло из шкур молодых барашков, и целая стопка
стеганых войлоков - олбогов - для сидения - все ее. Ему тут принадлежат
разве что серые плиты камней очага. Хозяин!
Оэлун пригласила всех в свою юрту. Родное жилище никогда не казалось
Тэмуджину таким ветхим, как сейчас. Из-за решеток стен и жердинок - уни,
черных от въевшейся копоти, вылезали клочья войлока, когда-то белого, но
теперь, как и дерево, почерневшего от сажи.
Приветливо кланяясь, Хоахчин подавала молочное вино и вареное мясо.
Вино мать приготовила сама. Жирного барана привез Боорчу, братья сумели
поймать несколько отъевшихся тарбаганов. Хорошо, хоть тут обошлось без
милостей новых родичей! Бесхитростная толстуха Цотан, не ожидавшая такого
угощения, не скрывая, удивлялась и безудержно хвалила умелую, рачительную
хозяйку.
От вина, от пышных благопожеланий все повеселели. Младший братишка
Тэмугэ-отчигин, не пробовавший до этого архи, сразу же опьянел, свалился
на бок. Хасар и Хачиун усадили его на место. Но тело Отчигина было вялым,
как бурдюк с водой, он валился то в одну, то в другую сторону,
бессмысленно хлопал округлевшими, будто у совы, глазами. Борте взглянула
на него, рассмеялась. Ее смех обидел Тэмуджина.
- Хасар! Уложи парня спать!- крикнул он.
Скрывая бешеный блеск глаз, наклонился над деревянным корытом с мясом.
Сейчас ему было непонятно, как он мог мучить себя думами о Борте, ждать и
желать этой встречи. Сейчас он ее почти ненавидел.
Было уже за полночь, когда братья один по одному, отяжелев от архи,
улеглись спать. Боорчу, умученный свадьбой не меньше, чем он сам, тоже
привалился к братьям и сладко захрапел. Тэмуджин вместе с матерью проводил
жену и Цотан в новую юрту, возвратился. Хоахчин убирала остатки еды и
посуду, Теб-тэнгри дремал.
Мать устало присела на край постели сыновей, попросила сесть рядом
Тэмуджина.
- Что с тобой, сын?
Лицо матери было озабоченным, во взгляде тревога. Тэмуджин опустил
голову. Ему казалось, что он сумел скрыть свою боль и злость. За ужином
мать была обходительной с гостями, рассказывала Цотан о пережитом - без
жалобы на тяготы и несчастья, все в ее рассказе выглядело забавным.
Толстые щеки Цотан тряслись от смеха, узкие глаза блестели от веселых
слез. На него мать как будто даже и не смотрела. А вот увидела все...
- Там что-нибудь случилось?- вновь спросила она.
- Нет, не случилось... Но Борте... И ее мать. Они тут как хозяева, а
мы... Не замечаешь, что ли?
- Нет, сын, ничего такого я не заметила. Ты не прав. Но расскажи, что
было там, в курене хунгиратов.
Он начал было говорить, но тут же замолчал, развел руками. Рассказывать
было не о чем, все гладко, пристойно...
Мать немного подождала, с досадой сказала:
- Так чего же ты ходишь как туча, дождем отягощенная?
Теб-тэнгри пошевелился, протяжно зевнул.
- Матушка Оэлун, не будь строга с Тэмуджином.- Теб-тэнгри громко
чихнул.-Его пожалеть, приласкать надо. Сосна от жары источает смолу,
печень человека от обиды - желчь.
- Кто обидел Тэмуджина?
Теб-тэнгри чихнул еще громче.
- Духи зла щекочут мои ноздри - с чего бы это? Кто обидел Тэмуджина?
Он думал, что его примут как багатура, как владетеля великого улуса...
- Я этого не думал, Теб-тэнгри!
- Но ты ждал почестей. Или нет? Ждал, Тэмуджин! А ты их заслужил?
- Высокий род моих детей достоин почестей,- строго сказала Оэлун.- И
ты, сын лучшего из друзей Есугея, должен был напомнить хунгиратам об этом.
Можно ли безучастно смотреть, как стая старых ворон заклевывает молодого
орленка?
- Но его не заклевали. Чуть помяли перышки. Так это, матушка Оэлун,
даже хорошо. Будет смелее, умнее, осмотрительнее!- Теб-тэнгри приветливо
улыбался Тэмуджину.
И эта мягкая улыбка, и совсем не мягкие слова вывели Тэмуджина из себя.
Крикнул:
- Молчи! Ты помог бежать от Кирилтуха - спасибо! Ты помог жениться -
спасибо! Ты мог сделать так, чтобы хунгираты приняли меня как равного. Не
захотел. Ладно, это твое дело. Но рассуждать, что для меня хорошо, что
плохо, не смей!
- Почему, Тэмуджин?- Улыбка шамана стала виноватой, но в глазах
замерцали огоньки.- Почему ты можешь мне говорить все, а я - только
сладкую половину? Любишь мед - не морщись, когда жалят пчелы. Да, я мог
оградить тебя от злословия хунгиратов. Да, я не сделал этого. А почему? Вы
с матушкой думали найти в курене хунгиратов покровителей и заступников.
Напрасные надежды. Я это понял сразу. Но я хотел, чтобы и ты это понял,
так же, как я. И ты теперь знаешь, что хунгираты примут тебя, однако не
как нойона - как пастуха их стад.
Оэлун смутили слова шамана. Она глянула на сына, как бы спрашивая - так
ли это? Тэмуджин отвернулся. Что тут скажешь, так все и было. Шаман ничего
не прибавил, не убавил.
- Где же нам искать опоры и защиты?- с отчаянием сказала
Оэлун.-Одинокое дерево и слабый ветер выворачивает с корнем.
- Разве вы одни разорены, унижены? Разве мой отец Мунлик, мои братья
не разделили вашу участь?- Теб-тэнгри уже не улыбался, в голосе
прорывалось раздражение.- Я поеду по куреням, буду говорить с теми, кто
принадлежал вашему роду. Они возвратятся. Но ты, Тэмуджин, не уподобляйся
линялой утке, прячущейся от ястреба в камышах. Взлети над степью кречетом.
Я говорил - выбирай, Что ты выбрал, Тэмуджин?
Шаман замолчал, ожидая ответа. Тэмуджин отвернулся от его острого,
вопрошающего взгляда. Было глупо надеяться, что Теб-тэнгри поможет ему
обрести покровительство хунгиратов. Шаману он нужен тут, чтобы собрать
улус Есугея. Его отец Мунлик и братья пасут стада Таргутай-Кирилтуха и
будут пасти до скончания дней своих. Им некуда идти. Для них одна надежда
- он, Тэмуджин, Если он возвратит улус отца, Мунлик и его сыновья снова
будут жить, как жили в старину. А сколько таких, как Мунлик и его сыновья?
Много. Может быть, сотни, может быть, тысячи. На них-то и надеется шаман.
Ну, а он может ли, должен ли все свои надежды возлагать на шамана? Не
заметишь, как окажешься у него на коротком поводке, станешь думать его
головой.
- Подождем...
Мать, тоже ждавшая ответа, одобрительно наклонила голову: она не
хотела, чтобы решение сына было торопливым и легкомысленным.
А Теб-тэнгри насмешливо хмыкнул. Больше об этом не говорили. Утром,
когда Тэмуджин проснулся, шамана уже не было - уехал.
Цотан гостила еще несколько дней. Перед отъездом она достала из своей
повозки доху черного соболя, подбитую узорчатым шелком, с поклоном
преподнесла Оэлун.
- Прими от меня... У тебя доброе сердце. Будь моей Борте матерью,
такой же, какой была я. Оберегай ее.
Пухлым кулаком вытерла глаза, глянула на Тэмуджина, и он понял, что
толстуха догадывается о его неприязни к ней и ее дочери, ко всем
хунгиратам. А-а, пусть...
Вместе с Боорчу проводил ее до кочевий хунгиратов.
Обратно ехали молча. Тэмуджин угрюмо думал о будущем. Он так надеялся
на Дэй-сэчена, на хунгиратов. Не вышло. Может быть, поехать к
Таргутай-Кирилтуху, покорно склонить голову - не губи, дозволь жить по
собственной воле. Нет, не дозволит, снова наденет кангу. Неужели остается
один путь, тот, на который его так настойчиво толкает шаман?.. Куда он
уехал? Не покинул бы совсем... Что о нем ни думай, но пока только шаман и
делит его заботы о будущем. Остается еще одна, последняя надежда-хан
Тогорил. Но с ханом или без него, а за дело пора приниматься...
- Тэмуджин,- Боорчу положил руку на его плечо,- почему ты все время
молчишь и по твоему лицу ходят тучи? Или мы не сделали того, что задумали?
- Сделали, Боорчу. Не знаю, чем и оплатить твои заботы, друг.
- Не ради награды я ездил с тобой, Тэмуджин.
- Ты возвратишься к отцу?
- Да. А что?
- Нужен ты мне, друг Боорчу.
- Хорошо, Тэмуджин, К отцу я поеду потом. Подождет.
- Ты мне нужен не на день или два. Туг моего отца бросили под копыта
коней. Я вот думаю - не время ли поднять его?
- О!- удивленно округлил рот Боорчу.- Я готов повесить на пояс меч.
- Сейчас ты поезжай к отцу. Поговори с ним. Если отпустит, приезжай.
- Отпустит или нет - приеду. Мне ли, зевая от скуки, пасти овец и
доить кобылиц?- Боорчу шутливо-молодецки подбоченился.
- Самовольно не приезжай, Боорчу. Твой отец должен остаться нашим
другом. Нам нужно много друзей.
- Ладно,- пообещал Боорчу не очень охотно.
Попрощались и разъехались в разные стороны.
К своей стоянке Тэмуджин добрался на другой день поздно ночью. С
низовьев Керулена дул сильный ветер, нес мелкую пыль, свистел в кустах
тальника. Бросив повод на кол коновязи, Тэмуджин постоял, ожидая, что
кто-нибудь выйдет из той или другой юрты. Тихо. Спят. Как можно! Всех
повяжут когда-нибудь...
Идти к жене не хотелось. Но и в свою юрту не пойдешь: мать будет
недовольна. Не хочет, чтобы он обижал Борте. Мать чуткая, а вот не поймет
никак, что все наоборот. Это Борте обижает его своей кичливостью. Ну,
ничего, он ей укажет ее место. Пусть только попробует возвеличиваться
перед ним.
Он решительно отбросил полог белой юрты, переступил порог.
Темень - собственного носа не видно.
- Тэмуджин?
Зашуршала одежда. Рядом с собой он услышал дыхание Борте. Ее руки
быстро-быстро ощупали плечи, голову, обвились вокруг шеи, теплая щека
прижалась к его подбородку. Он отодвинул жену, внутренне напрягаясь,
сказал:
- Иди расседлай коня.
Ждал отказа, заранее закипая от злости.
- Я сейчас,- просто сказала Борте, возясь у постели.
Он разгреб пепел в очаге, вывернул снизу горячие угольки, принялся
разводить огонь. Готовность Борте подчиниться привела его в
замешательство. Он ожидал другого. Подбрасывая в пламя крошки аргала,
прислушивался к звукам за стеной юрты. Конь у него норовистый. Может и
лягнуть, и укусить, особенно если почует, что человек перед ним робеет.
Ничего не слышно, кроме шума ветра. Кажется, все обойдется.
Сгибаясь под тяжестью седла, Борте вошла в юрту. Следом ворвался ветер,
громко хлопнул дверным пологом, закрутил, смял огонь в очаге. Борте
поправила полог, поставила на огонь котел с супом - шулюном, налила в
чашку кумыса, протянула ему. Круглое ее лицо с узким, приподнятым к вискам
разрезом глаз было спокойным.
- Как спите! Уволокут всех - не проснетесь.
Получилось это у него не сердито, а ворчливо.
- Я не спала.
- Почему же не вышла?
- Тебе хотелось пойти в юрту матери. Зачем же мешать?- Она насмешливо
посмотрела на него.
У Тэмуджина вдруг пропала охота спорить. Молча выпил кумыс, подал ей
чашу.
- Налей еще... Борте, ты помнишь, как я жил у вас?
- Помню - Она задумалась.- Ты боялся собак и чужих ребятишек.-
Неожиданно улыбнулась - по-доброму, без насмешки.
- Ребятишек я не боялся!
- Ну-ну, рассказывай...- Поставила перед ним суп.- Ешь. Устал?-
Провела ладонью по его голове, поправила косичку.
И это прикосновение было, как все ее движения, уверенное, не
застенчивое, но и мягкие, ласковое одновременно. Сейчас он вспомнил, что и
в детстве Борте была такой же. Тогда разница в возрасте и то, что он жил у
них, как бы уравнивали ее с ним.
- Почему твои сородичи не любят меня? Раньше все было иначе.
- Они не хотят ссориться с тайчиутами. У каждого свои заботы, Тэмуджин.
- А какие заботы были у тебя?
- Я ждала тебя, Тэмуджин. С тех пор, как ты уехал от нас...
- Ждала?- Он недоверчиво глянул на нее.- Ничего себе ждала! Приехал -
не подступись.
- Я сердилась не на тебя. На своих родичей. Они хотели отдать меня
другому. А потом я рассердилась и на тебя. Даже больше, чем на родичей.
- Хо! Я-то при чем?
- Ты был похож на молодого быка, которому только бы бодаться!
- Это меня бодали твои родичи - то в живот, то под ребро. Мне нужно
было терпение крепче воловьей кожи, чтобы выдержать все это.
- Но я-то не виновата!
- Ты, гордая, своенравная, богатая, была не лучше других.
- Ладно, Тэмуджин. Все то - прошлое. А что сейчас? Приближаясь к тебе,
я натыкаюсь на те же бычьи рога. Всегда так будет?
- Не знаю.- Он вздохнул.- Я думал, ты за эти годы сильно поглупела.
- То же самое я думала о тебе. Еще я думала: Тэмуджин ли это?
Этот разговор, прямой, без недосказанностей, свалил с его души камень.
- Поди сюда, Борте.
Она придвинулась к нему. Тэмуджин обнял ее за плечи, притянул к себе.
Сквозь тонкий шелк легкого халата руки ощутили упругое и горячее тело, и
кровь толчком ударила в виски. Борте осторожно убрала руки, ушла к
постели. Он остался сидеть у огня. Совсем не к месту подумал о вечном
страхе перед тайчиутами, о бедах, которые могут обрушиться на эту юрту, на
Борте. Она ничего не знает, думает, что будет жить спокойно, как в курене
осторожных, не охочих до драк хунгиратов.
Он сказал ей об этом. Но мысли Борте были далеко от того, о чем он
говорил,- не поняла.
- Одинокие и неприкаянные скитаемся мы по степи - понимаешь? Нельзя
так жить дальше. Но еще опаснее жить иначе. Ты должна быть готова ко
всему, Борте.
- Дело мужчины - выбирать дорогу. Дело женщины - следовать за ним. О
чем тут говорить?
- Сегодня мы должны поговорить обо всем. Я начинаю новую жизнь. Мне
надо ехать к хану Тогорилу. Ты не обидишься, если я увезу ему вашу соболью
доху?
- Доха принадлежит твоей матери, Тэмуджин.
- Мать отдаст ее. Она моя мать.
- А я-твоя жена, Тэмуджин. А это почти одно и то же. Но зачем тебе
задабривать Тогорила, если он анда твоего отца?
- Раньше я сказал бы так же. Но сейчас... Важен, Борте, не сам
подарок. Тряхну перед светлым лицом хана собольей дохой, и всякому понятно
будет: если я могу делать такое подношение, я, выросший без отца,
обворованный и гонимый, значит, гожусь на что-то и другое.
- А ты хитрый,- тихо засмеялась Борте.
- Поживешь, как жил я, тоже будешь хитрой... Стало быть, доху я отдаю?
- Все мое, Тэмуджин, и твое тоже. Отдавай доху, юрту - все, что
хочешь. Только меня не отдавай никому. Меня бери сам.- Опять засмеялась,
глаза лукаво блеснули.- Хватит разговоров. Иди сюда, Тэмуджин.
Они не спали остаток ночи. В дымовое отверстие начал вливаться рассвет,
когда Тэмуджин, обессиленный, успокоенный, заснул на мягкой руке Борте.
Проснулся в полдень. Борте в юрте уже не было. Дверной полог откинут,
виден берег реки с высокой измятой травой, бурая метелка щавеля, желтеющий
кустик ивы. Близится осень... Все реже жаркие дни и все холоднее утренняя
роса, рыжеют, засыхая, травы и осыпают на землю семена, табунятся на
озерах перелетные птицы, грузные от ожирения тарбаганы не уходят далеко от
своих нор. Наступает пора самой добычливой охоты. Хорошо бы сейчас поехать
на озера стрелять гусей и уток. Или в глухих лесах темной ночью
подманивать берестяной трубой рогача изюбра. Хорошо бы... Но все это надо
выкинуть из головы. Сначала съездить к Тогорилу...
За юртой послышались голоса. Борте кого-то не пускала к нему.
- Большой человек стал Тэмуджин, спит до обеда, и разбудить нельзя,-
ворчливо проговорил знакомый голос.
Тэмуджин вскочил, быстро оделся. В дверной проем просунулась голова в
мягкой войлочной шапке - Джарчиудай! За его спиной стояли сыновья кузнеца
- Джэлмэ и Чаурхан-Субэдэй.
- Заходите!
Кузнец и его сыновья вошли в юрту. Джарчиудай пробурчал:
- Когда есть такая жена, собаки не надо.
Разостлав войлок у почетной, противоположной входу стены юрты, Тэмуджин
пригласил гостей сесть.
- Здоров ли скот, множатся ли стада?- спросил кузнец, оглядев юрту.-
Вижу, твои дела поправились, рыжий разбойник!
- Небо милостиво ко мне.
Джарчиудай нисколько не изменился. Все так же сурово смотрели из-под
клочковатых бровей глаза, все таким же скрипучим был его голос, и халат на
нем, старый, во многих местах прожженный, был, пожалуй, тот же самый. А
Джэлмэ окреп, раздался в плечах, настоящий мужчина! Чаурхан-Субэдэй тоже
подрос, стал даже выше старшего брата, но, тощий, длиннорукий, он сильно
смахивал на новорожденного теленка.
Братья смотрели на Тэмуджина улыбаясь: они были рады встрече.
Джарчиудай кряхтел, сопел, ворчливо спрашивал о том о сем. Тэмуджин
коротко отвечал, пытаясь угадать, что привело сюда въедливого урянхайца.
- Теб-тэнгри говорит: небо предопределило тебе высокий путь. Скоро,
говорит, ты отберешь саадак у самого Таргутай-Кирилтуха. Так ли это?
Тэмуджин с радостью отметил про себя: не покинул его шаман!
- Теб-тэнгри лучше знать волю неба. А саадак Таргутай-Кирилтуха мне не
нужен. Я хочу одного - покоя.
- Все хотят этого. Но покоя нет.
- Вы где теперь живете?
- В курене родного урянхайского племени.
- Урянхайцы отложились от тайчиутов?- удивился Тэмуджин.
- Да нет,- с досадой махнул рукой Джарчиудай,- племя, как и прежде, в
воле Таргутай-Кирилтуха. Но нас не выдают, укрывают. После нойонов и
шаманов главные среди людей мы, кузнецы. В этом наша радость, в этом и
горе. Нойоны, грабя друг друга, в первую очередь хватают умельцев, потом
резвых коней, потом красивых девушек. Красивых девушек берут в жены, коней
берегут, а из нас вытягивают жилы.
Вспомнив прежние свои споры с кузнецом, Тэмуджин притворно
посочувствовал Джарчиудаю:
- Теперь я понимаю, почему ты не любишь нойонов.
- Может ли вол любить повозку, которую везет?- Угрюмый взгляд
Джарчиудая уперся в лицо Тэмуджина, и тот пожалел о сказанном.
- Но при чем здесь тот, кому небо предопределило править повозкой? Не
он ли смазывает салом оси, чтобы легче был ход колес, не он ли ищет для
вола сочные травы и чистую воду? Не он ли бережет вола от волчьих стай?-
почувствовав, что он вроде бы оправдывается перед кузнецом, Тэмуджин начал
горячиться.
- Слишком уж многие норовят сесть в повозку, и всем хочется править. И
рвут вола всяк к себе, и летят с него клочья шерсти и кожи. Тебя столкнули
с повозки, и ты готов пустить кровь любому, чтобы снова залезть на нее.
- Не сяду в повозку - колеса раздавят меня.
- Так лезь на нее сам, один. Не мутите вместе с честолюбцем шаманом
разум людей. На повозку ты влезешь по спинам павших, искалеченных. Ты
будешь благоденствовать. А кто накормит, обогреет, защитит сирот?
Тяжкий взгляд кузнеца словно бы притиснул Тэмуджина к решетчатой стене
юрты. Избавляясь от власти его взгляда, он резко распрямился и резко,
почти срываясь на крик, сказал:
- Зачем так плохо думаешь! Будет у меня сила, избавлю людей улуса
моего отца от того, что пережил сам,- от страха, голода, унижений и
беззакония. Я знаю, что нужно людям - мне, тебе, твоим детям.
В суровом взгляде Джарчиудая что-то дрогнуло. Он опустил голову.
Шевельнулись на лбу морщинки, столкнулись у переносья и обвисли брови,
похожие на потрепанные ветрами крылья птицы. Кузнец долго молчал, растирая
темные, в черных крапинках въевшейся окалины, руки.
- Да, ты понимаешь больше, чем другие,- глухо проговорил он.- Но
понимаешь ли все? Не забудешь ли то, что сказал сейчас?
- Я - забуду?- Тэмуджин раздернул халат, обнажив белую, не тронутую
загаром шею с неровными красными пятнами - следами канги.- Это что? Разве
это позволит мне забыть пережитое?
Джэлмэ все время порывался что-то сказать, но отец словно не замечал
его. Джэлмэ кашлянул, спросил у отца:
- Можно мне?
- Молчи! Твой ум пока что жидок, как молоко, с которого собрали
сливки. Молчи! Тэмуджин, я пожил немало. Я вижу, как по степи, закручивая
пыль, бегут вихри. Они сшибаются, разрастаются. Зреет буря. Стар и млад
понимают: надо жить иначе. Или мы найдем новую дорогу, или погубим друг
друга. Хватит ли у тебя мудрости, чтобы выбрать верную дорогу, хватит ли
смелости идти по ней до конца?
- Хватит!- запальчиво сказал Тэмуджин, но тут же покрутил головой,
застегнул халат.- Не знаю... Что может сказать о дороге человек, если не
топтал ее ногами или копытами своего коня?
Он чувствовал, что кузнецу надо говорить правду, слукавишь - уйдет
отсюда с презрительной усмешкой на твердых губах.
- Ладно,- с натугой сказал кузнец.- Ищущий - отыщет. Собрался в
путь-иди. Если ты дурак, пришибут, как муху, мешающую послеобеденному сну.
А если умный...
В юрту вошли мать и Борте. Мать низко поклонилась Джарчиудаю.
- Теб-тэнгри говорил мне: ты спас моего сына...
Джарчиудай поморщился.
- Я спас свою совесть, что мне твой сын!
Мать удивленно раскрыла глаза, но ничего не ответила. Пригласила всех
обедать.
За обедом кузнец продолжал расспрашивать Тэмуджина о его замыслах. И
когда тот сказал, что собирается ехать к Тогорилу, одобрительно кивнул
головой.
- Ты начинаешь правильно.
Тэмуджин повеселел. Кузнец, кажется, склоняется на его сторону. Будет,
конечно, ворчать - такой уж это человек,- но поддержит. Однако вместе с
радостью внутри родилось и смутное беспокойство. Слишком много хотят от
него люди. Сначала шаман, теперь Джарчиудай. У него такое ощущение, какое,
наверное, бывает у табунной лошади, на которую впервые надели седло,- и
жмет, и трет, и стременами бьет, и не избавишься...
После обеда Джарчиудай остался в юрте матери, а Тэмуджин, Борте,
братья, сыновья кузнеца вышли на берег реки. Хасар дернул его за рукав.
- Меня возьмешь к Тогорилу?
- А чем ты лучше других?
- После тебя я самый старший!- напомнил Хасар.
- Мне нужен не самый старший, а самый сильный и ловкий. Боритесь. Кто
победит, тот поедет.
- Хорошо!- сказал Хасар, сбрасывая с себя халат.
- Мне и Джэлмэ бороться не нужно.- Долговязый Субэдэй нахмурился и
сразу стал похож на отца.- Кто же нас отпустит с тобой?
- Боритесь. С вашим отцом я поговорю,- сказал Тэмуджин и ласково
потрепал по плечу Субэдэя.
Младшие братья, Хачиун, Тэмугэ-отчигин, а с ними и нескладный Субэдэй,
не устояли уже в первом круге. Победителями вышли Хасар, Бэлгутэй и
Джэлмэ. Бросили жребий. Выпало - бороться Хасару и Джэлмэ. Прошли круг,
размахивая руками и угрожающе хлопая себя по бедрам, остановились,
сгорбившись, друг перед другом. Смуглое, почти черное тело Хасара
напряглось, замерло. Джэлмэ елозил подошвами гутул по траве, отыскивая
опору получше, настороженно следил за Хасаром. Как ни следил - проморгал.
Черной молнией метнулись руки Хасара. Рывок. Джэлмэ потерял опору, рухнул
на бок, взметнув гутулами легкую пыль.
Хасар пошел по кругу, издав торжественный клекот и воздев к небу руки.
Бэлгутэй поддернул штаны, вытер ладонью широкий нос. Приземистый,
грудастый, с широко растопыренными короткими руками, в скосопяченных,
рваных гутулах, он вперевалку пошел на Хасара. Тот поджидал его, облизывая
сухие губы. Смуглая спина блестела от пота, казалась смазанной маслом.
Узкие глаза - лезвие ножа.
- Хоп!- крикнул Тэмуджин и хлопнул в ладоши.
Хасар метнулся вперед, схватил Бэлгутэя за левую руку, дернул вниз, на
себя. Бэлгутэй не сдвинулся с места. Правой рукой он поймал за шею брата,
уперся ногами в землю, засопел, Хасар попробовал вырваться. Не вышло.
Бэлгутэй обхватил его руками за поясницу, приподнял и резко опустил на
землю. Хасар вскочил, разъяренный, как рысь, сунул кулаком в живот
Бэлгутэя.
Тэмуджин шагнул к нему, влепил оплеуху.
- Ты чего? Борьба была честная. Не смей драться!
- Честная!- дрожал от ярости Хасар.- Он меня не силой свалил -
сопением. Сопит прямо в ухо, верблюд сопливый!
Подошел Джарчиудай, сказал с осуждением:
- Строптивый у тебя братец.
- Это он так, шутит. Ты шутишь, Хасар, верно?
Брат поднял с земли халат, бросил на плечо, пошел, ни на кого не глядя.
Тэмуджин догнал его, взял за локоть, стиснул пальцы, тихо проговорил:
- Иди утрись и со светлым лицом встань рядом с Бэлгутэем. Слышишь? Не
встанешь - я при всех изобью тебя!
Рука Хасара отвердела, кожа на скулах натянулась.
- Уйди! А то как дам!..
Тэмуджин опустил его руку.
- Помни, что я тебе сказал.
Брат возвратился, стал рядом с Бэлгутэем, опустив голову и ни на кого
не глядя.
Кузнец сидел на траве, смотрел на братьев, щурился.

VIII
Подседланные кони, косматые, разномастные, с разбитыми копытами, смирно
стояли у коновязи. Мать и Борте увязывали седельные сумы, братья
раскладывали в колчаны стрелы. Тэмуджин с кузнецом и его сыновьями сидели
в юрте.
- Оставайся здесь, Джарчиудай, и ты будешь моим старшим братом,-
сказал Тэмуджин и внутренне замер. Если бы вредный Джарчиудай остался! У
кого есть кузнец - есть и оружие, у кого есть оружие - будут и воины.
- Серый гусь никогда не будет братом высокородному орлу,- усмехнулся
Джарчиудай.- Но не в этом суть. Я стар, чтобы скакать на коне. А ковать у
тебя что? Нет ни куска железа.
- Железо будет!
- Когда будет железо, тогда приду и я. А пока пусть останется у тебя
Джэлмэ. Кузнеца из него все равно не выйдет, слишком любит коней и охоту.
- А я?- скривил губы Чаурхан-Субэдэй.
- Ты пойдешь со мной.
- Я хочу остаться тут.
- Я говорю: пойдешь со мной!- Кузнец помолчал, сказал Тэмуджину:- Ты
тверд и умен. У тебя есть крылья - слава отца. Люди пойдут за тобой.
Помни: они пойдут за тобой не для того только, чтобы ты был сыт и
беспечален. Каждый хочет, чтобы у него была теплая юрта и котел с мясом
над очагом. Не забывай этого!
Кузнец поднялся и первым вышел из юрты.
Сели на коней. Борте взяла лошадь Тэмуджина за уздцы, потянулась к
нему, привстав на носки. Он наклонился, потерся носом о макушку ее головы,
тронул поводья.
С места пошли хлесткой рысью. Скоро юрты остались позади. Возле них все
так же стояли мать и Борте, Хоахчин, чуть в стороне, опираясь на длинную
палку,- Джарчиудай. Сыновья кузнеца и братья поехали проводить Тэмуджина.
Ребята скакали по два в ряд: Джэлмэ и Чаурхан-Субэдэй, Бэлгутэй и
Хачиун, Хасар и Тэмугэ-отчигин. Целая дружина! А еще приедет друг Боорчу.
Уже не всякий злонамеренный захочет встретиться с ним.
Джэлмэ, счастливый, что избавился от душной юрты-кузницы, от молота, от
каждодневной постылой работы, скалил белые зубы, играл плетью, а его
братишка сидел в седле, нахохлившись, как куропатка под дождем. Тэмуджин
махнул ему рукой, подозвал к себе.
- Не терзай свое сердце, Субэдэй. Ты будешь моим нукером. Верь мне!
- Когда?- уныло-недоверчиво спросил Субэдэй.
- Как только вернусь от Тогорила. А теперь скачи быстрее, будь моим
алгинчи - передовым. Бери мой саадак - и вперед!
Лицо Чаурхан-Субэдэя просветлело. Он быстро приторочил саадак к седлу,
гикнул и галопом понесся в степь.
Местность постепенно менялась. Степь часто пересекали глубокие ложбины,
то справа, то слева поднимались серые округлые сопки. Чаурхан-Субэдэй
скоро скрылся из виду.
- Не заблудится?- обеспокоенно спросил Тэмуджин у Джэлмэ.
- Субэдэй никогда и нигде не заблудится.
Внезапно Субэдэй вылетел из-за крутой сопки, сломя голову помчался к
ним, размахивая шапкой. Тэмуджин натянул поводья, беспокойно озираясь.
Хасар выхватил из саадака лук и стрелу.
Субэдэй подлетел, круто осадил лошадь, крикнул:
- Дзерены!
- Тьфу!- плюнул Хасар.- Я думал, тайчиуты.
Тэмуджин тоже хотел обругать Чаурхан-Субэдэя, но, глянув на довольное
лицо парня, сдержался. Шагом подъехали к сопке. За ней была узкая, тесная
долина. Большое стадо дзеренов, пощипывая траву, двигалось по косогору,
спускаясь к реке. Прижать к берегу Керулена - добыча будет. Только бы не
вспугнуть раньше времени - быстроногие животные унесутся в степь, как
ветер.
Тэмуджин забрал у Субэдэя свой лук, растолковал, кто и как должен
подъезжать к стаду. Ребята сразу же разъехались.
Джэлмэ, пока Тэмуджин распределял места, беспокойно ерзал в седле, а
когда остались вдвоем, сказал:
- Ты неправильно расставил людей.
- Почему?
- Я бывал на облавных охотах. К реке, где Хачиун и Отчигин, дзерены не
пойдут - в глаза солнце. Не пойдут на Хасара и Бэлгутэя - по ветру. Они
кинутся вверх по долине, на Субэдэя. А у него даже и лука нет.
- Почему же ты молчал?- рассердился Тэмуджин.
- Я не хотел, чтобы подумали, будто ты ничего не понимаешь.
- А разве я понимаю? Я не охотился на дзеренов. Скачи, верни сюда
Субэдэя. Сам займи его место.
Расстроенный, предчувствуя неудачу, но и благодарный Джэлмэ за то, что
он - вот настоящий нукер!- не захотел уронить его честь в глазах младших
братьев, Тэмуджин шагом поехал к реке. Он въехал в долину в то время,
когда дзерены, вспугнутые кем-то из братьев, плотно сбитые в кучу,
мчались, круто разворачиваясь на ветер. Они неслись, едва касаясь земли
тонкими ногами, острые, слегка изогнутые рога самцов были откинуты назад.
Тэмуджин рванулся наперерез, на скаку натягивая лук. Стрела настигла
одного из последних дзеренов. Он перевернулся через голову, вскочил и
побежал, приволакивая задние ноги. Вторая стрела окончательно опрокинула
его. Когда Тэмуджин подскакал и спрыгнул с лошади, дзерен слабо ударил
острым копытцем по кустику ковыля и замер.
Стадо помчалось, как и предсказал Джэлмэ, вверх по долине. Тэмуджин сел
на землю, сбросил с головы шапку, улыбнулся подскакавшему Субэдэю. Небо не
обходит его своей милостью. Низко кланяюсь вам, духи долины, и благодарю
за щедрость!
Сверху спустился Джэлмэ, сбросил с седла двух дзеренов.
Подъехали и братья. Хасар глянул на добычу, и красивые стрельчатые его
брови сползлись у переносья. Спросил у Тэмуджина:
- Ты?
- Да...
- Так и знал! Всегда посылаешь меня туда, куда ни зверь не идет, ни
птица не летит.
- Я убил одного. Двух - Джэлмэ. Ему завидуй сегодня.
Хасар успокоился: завидовать Джэлмэ посчитал ниже своего достоинства.
У реки нажарили мяса, отдохнули. Дальше поехали вдвоем с Бэлгутэем.
Остальные братья и сыновья Джарчиудая возвратились к юртам.
Кочевья тайчиутов пересекли, никого не встретив. В первом же кэрэитском
курене у них отобрали оружие и заставили следовать дальше под караулом. Из
разговора караульных Тэмуджин понял, что кэрэиты воюют с найманами.
Курени, по которым они проезжали, были под крепкой охраной, у коновязей
днем и ночью стояли оседланные кони, днем и ночью воины не снимали
доспехов. Ставка хана, расположенная в долине реки Толы возле соснового
бора, была защищена двойным кольцом повозок и кибиток.
Здесь, среди многолюдного чужого племени, Тэмуджин почувствовал себя
ничтожно маленьким, свои заботы - незначительными, свои замыслы -
несбыточными.
Тогорил принял их в небольшой юрте. На нем был длинный, до пола, халат
из темно-красной матери, с расшитым воротом, в жилистую шею врезалась
серебряная цепочка, оттянутая тяжелым крестом. Он стоял, заложив руки за
пластинчатый пояс, строго всматривался в лицо Тэмуджина.
- Кто такие? Что вас привело ко мне?- Вдруг его глаза широко
раскрылись.- Ты - сын Есугея? А это кто?
- Мой брат Бэлгутэй.
- Да-да, теперь вижу - брат. А я уж думал, из рода моего анды Есугея
никого не осталось.- Хан подошел вплотную к Тэмуджину.- До чего ты похож
на своего отца!
Тэмуджин был выше, крупнее далеко не малорослого хана, и это почему-то
смущало его, он невольно сутулился, вжимал голову в плечи. Немного
свободнее почувствовал себя, когда хан отослал из юрты всех приближенных,
оставив лишь одного молодого нойона, румяного, толстощекого, с реденькой
бородкой на круглом подбородке, одетого в зеленый халат и белую войлочную
шапку, расшитую красными шелковыми шнурками. <Сын хана
Нилха-Сангун>,- догадался Тэмуджин.
Тогорил сел, внимательным, все примечающим взглядом окинул братьев.
Следя за его взглядом, Тэмуджин покосился на Бэлгутэя. Из-под мятой шапки
на лоб ползут капли пота, в глазах безмерное удивление - чудо увидел,
дурак, и ума лишился!- халат из козлины по подолу изукрашен жирными
пятнами, ременный пояс сполз под брюхо, гутулы оскалились швами. На себя
посмотреть не хватило духу, сердцу стало тесно от горечи...
- Мудрый хан, не прими за непочтительность такое наше одеяние. Дороги
опасны, и мы сочли, что будет лучше, если поедем под видом харачу.
Хан понимающе кивал головой, на его исклеванном оспой лице словно бы
дремала умная, прощающая усмешка, казалось, он заранее знал и то, что
скажет Тэмуджин, и то, что скроет своими словами. От этой его усмешки
Тэмуджину стало жарко, как и бедняге Бэлгутэю.
- Был слух, что вас сильно притесняли, так ли это?
Обостренным, настороженным чутьем Тэмуджин уловил, что хан ждет от него
жалоб на трудную жизнь, на бедность и лишения. Ну нет, жаловаться он не
станет - скулящей собаке дают пинка.
- Все было, мудрый хан. Но мы выжили. Наша мать с помощью вечного неба
поставила нас на ноги. Теперь жить легче...
Бэлгутэй, видать, решил, что старшему брату нужно помочь.
- Как нас гоняли и мучили! Великий хан, они на шею Тэмуджину даже
кангу надевали.
От злости у Тэмуджина занемели пальцы рук, он взглянул на Бэлгутэя так,
что тот сразу же поперхнулся и умолк.
- Зачем говорить о прошлом?- пренебрежительно махнул рукой Тэмуджин.-
Маленьких жеребят могут лягать и хромоногие мерины.
- Ваш отец был для меня настоящим братом,- задумчиво сказал Тогорил.-
Мы были всегда верны друг другу. Я должен был позаботиться о вас. Но не
смог. Ну, а теперь... Хотите служить у меня? Каждому дам дело по
достоинству.
Тэмуджин покачал головой.
- Мы приехали не за этим.
Ответ озадачил хана, и он не скрывал этого. А Тэмуджин почувствовал,
как проходит его скованность, неуверенность. Поклонился хану, попросил:
- Вели принести мои седельные сумы.
Нилха-Сангун вышел из юрты и вскоре вернулся. Слуга внес на плече
потрепанные сумы, положил их у порога. Тэмуджин достал свернутую доху,
встал перед ханом на колени.
- У нас нет отца, но остался ты, его клятвенный брат. И ты для нас все
равно что отец. Я приехал к тебе поделиться радостью. Недавно мы
отпраздновали свадьбу. Моя жена - дочь могущественного племени хунгиратов.
Разве я мог не поставить в известность тебя, который после матери самый
близкий мне человек? Мудрый хан-отец, склоняю перед тобой свою голову,
прими вместе с сыновьей любовью и этот подарок.
Ловко, одним движением Тэмуджин развернул доху. Черный, с чуть заметной
проседью мех заискрился, заиграл переливами. Тогорил недоверчиво ощупал
доху.
- О! Такой подарок не совестно поднести и самому Алтан-хану
китайскому! Не ожидал. Я, признаться, думал: крайняя нужда указала вам
дорогу ко мне.
Впервые за время разговора Тэмуджин улыбнулся. Тогорил, поглаживающий
искрометный мех, словно бы перестал быть владетелем огромного улуса.
Сейчас это был простой, хороший человек, умеющий радоваться, как все люди.
- Ну, ребята, за доху спасибо! А сейчас идите отдыхать. Скоро у меня
соберутся нойоны, и я позову вас. Доху,- Тогорил прищурился лукаво,- доху
мне поднесешь потом.
- Хан-отец, великую честь ты оказываешь нам. Не осрамим ли имя твоего
анды и моего отца, если покажемся нойонам в такой одежде?- Тэмуджин
подергал за отворот своего халата.
- А разве в ваших седельных сумах больше ничего нет?
- Мы поехали налегке...
- Идите. Сын, проведи их и возвращайся сюда.
Нилха-Сангун провел братьев в соседнюю юрту.
- Здесь живу я,- сказал он,- Вы будете моими гостями.
- Джамуху мы увидим?- спросил Тэмуджин.
- Ты откуда его знаешь?- насторожился Нилха-Сангун.
- Мы вместе выросли. Он мой анда.
- А-а...- протянул Нилха-Сангун.- Джамуху вы не увидите. Он кочует
далеко отсюда.
Тэмуджину хотелось расспросить о жизни своего побратима, но
настороженность, мелькнувшая в глазах Нилха-Сангуна, остановила его.
- Твой отец, Нилха-Сангун, отец и нам. Выходит, ты наш брат. Клянусь,
более верных братьев у тебя не будет!- Подкрепляя слова, Тэмуджин легонько
стукнул кулаком по своей груди.
- Мой отец часто вспоминал Есугей-багатура. Он не однажды говорил:
такие побратимы теперь редкость.
Сын Тогорила, кажется, не больно желал называться братом.
- Ты увидишь, что мы, сыновья Есугея, умеем ценить дружбу и братство
не меньше, чем он.
Нилха-Сангун повел плечами, как бы говоря: что ж, посмотрим. И вышел из
юрты. Тэмуджин принялся рассматривать его боевые доспехи, висевшие у
входа. Два шлема, кривая сабля, короткий тяжелый меч, ножи, колчаны,
набитые стрелами... За спиной вздыхал Бэлгутэй.
- Чего тебе?
- Почему молчишь о самом главном? Доху возьмет, а нам ничего не даст.
- Будь терпелив. И помалкивай, как ягненок, сосущий вымя матери. Еще
раз влезешь без моего ведома в разговор, знай,..- Тэмуджин обернулся, взял
Бэлгутэя за черную косичку, потянул к себе.- Больно? Еще больнее будет.
Пришел Нилха-Сангун в сопровождении двух слуг с узлами.
- Здесь одежда, пожалованная моим отцом.
Отпустив слуг, он сам развязал узлы, разостлал на полу длинные халаты
коричневого цвета, с узорами в виде сплетающихся колец, войлочные шапки с
красной шелковой подкладкой, расшитые гутулы с широкими голенищами.
- Одевайтесь.
Здесь Бэлгутэй оказался проворнее Тэмуджина. Быстро переоделся, оглядел
себя, поцокал языком:
- Цэ-цэ, вот это одежда! Я такой никогда и не видел.
Еле заметная улыбка ли, усмешка ли дернула полные губы Нилха-Сангуна.
- Эта одежда тангутская.
- А кто такие тангуты?
Нилха-Сангун уже не скрывал насмешливого удивления:
- Как можно ничего не знать о тангутах! Их государство велико и
богато. Там люди живут не в войлочных юртах, не в кибитках, У них дома из
глины.
- Это сколько же волов надо, чтобы перевезти такой дом?
- Дома стоят на одном месте.
- Рассказывай! А скот съест траву - тогда что?
- Кто держит скот - кочует, кто выращивает рис, бобы, пшеницу - живет
на одном месте,- терпеливо растолковывал Нилха-Сангун, внутренне, кажется,
потешаясь над простодушным Бэлгутэем.
Тэмуджин, однако, не одергивал брата. Самому тоже хотелось знать, как
живут неведомые тангуты. Слушая Нилха-Сангуна, неторопливо переоделся.
Халат был узок в плечах, стеснял движения, гутулы жали, шапка была
великовата, наползала на глаза - чужое, оно и есть чужое.
Но, увидев кэрэитских нойонов, одетых в халаты китайского шелка (от
многоцветья нарядов рябило в глазах), Тэмуджин с благодарностью подумал о
подарке Тогорила. В своей старой, измызганной одежонке они были бы похожи
на тощих галок, усевшихся среди селезней.
Хан Тогорил после того, как Тэмуджин вторично преподнес ему соболью
доху (она надолго притянула завистливые взгляды нойонов), усадил братьев
рядом с собой, собственноручно подал чаши с кумысом, начал громко
рассказывать об уме, доблести Есугей-багатура, о том, как вместе они
расплетали самые коварные замыслы и сокрушали врагов. Столь же хвалебной
была речь и о Тэмуджине. По его словам выходило, что Тэмуджин унаследовал
от отца и внешность, и храбрость, и разумность, и весь огромный улус; что
он может, как и в свое время Есугей-багатур, повести за собой много
отважных воинов. Слушая его, Тэмуджин помрачнел. Получилось, что,
умалчивая о незавидной доле своей, он обманул хана, вовлек его в большую
ложь. Если это обнаружится, их изгонят из юрты с бранью и хохотом. А не
изгонят, как просить у хана подмогу - ему, <владетелю> улуса отца? Себя
перехитрил, худоумный! А тут еще проклятые гутулы жмут, ноги горят и ноют
так, будто не мягкая кожа облегает их, а раскаленное железо.
Едва дождался окончания ханской трапезы. Вернулся в юрту мрачный, злой
на себя. Стянул гутулы, с ненавистью бросил к порогу, не снимая халата,
лег в постель.
- Такая одежда один раз в жизни достается.- Бэлгутэй подобрал гутулы,
стряхнул с них соринки, поставил на место.- Ее беречь надо...
Тэмуджин швырнул ему в лицо шапку, отвернулся к стене. В чем его
ошибка? В чем? Все, кажется, сделал обдуманно, правильно. Иначе делать
просто нельзя. Но хан... Не пустоголовый же он! А может, здесь есть тайный
умысел! И Нилха-Сангун не идет. Хоть что-то бы выведать у него. Да где
там... Сын хана совсем не простак...
Нилха-Сангун пришел только утром. Снова повел их в юрту отца. Хан
угостил их лепешками из пшеничной муки, рисовой кашей с кусочками жареной
баранины и чаем. Вся эта диковинная еда показалась Тэмуджину пресной и
безвкусной.
- Ты почему не ешь?- спросил хан.
- Отец, моя душа омрачена. Ты вчера не по заслугам возвеличил меня. Я
был бы счастлив ястребом кидаться на твоих врагов, верным псом лежать у
порога твоей юрты. Но то, что добыл своей доблестью мой отец, расхищено
зловредными ненавистниками и завистниками. Могу ли я думать о чем-то
другом, пока не верну улус родителя?
Говорил Тэмуджин не подбирая слов. Он спешил обезопасить себя от
обвинений и заставить хана поверить в чистоту намерений.
Рука Тогорила стиснула крест, серебряная цепочка натянулась так, что
тронь - зазвенит.
- Твоя откровенность похвальна. Но твои слова можно понять и так: не
хочешь быть рядом со мной.
- Хан-отец, если бы я мог!
- Ладно, верю.- Его взгляд остановился на лице Тэмуджина.- Хочу
верить. Так же, как верил твоему отцу. Ты еще молод и не знаешь, как
велика цена настоящей верности. И какое счастье говорить с человеком без
хитроумия и лукавства. С твоим отцом мы говорили так. С нойонами я говорю
иначе. Вчера, возвеличивая тебя, я напомнил им время, когда изменники и
отступники поплатились головой. Твой отец помог покарать предателей. Он
погиб, и они были рады. Я им напомнил: сын его жив, и он считает меня
своим отцом. Ты думаешь, я поступил неправильно?
- Моя ненависть к двоедушным беспредельна! Но меч мой короток и в
колчане мало стрел,- сказал Тэмуджин.
Он сказал это с такой глубокой горечью, что лицо хана Тогорила
смягчилось, подобрело.
- Ничего... Вижу, ты прям, не увертлив. Это - ценю. Меч твой будет
длинным, колчан полон стрел. Я помогу тебе вернуть все, что отняли
бесчестные люди. Оплачу свой долг. Но немного обожди. Давят на мой улус
найманы. Мир, которого мы так долго добивались, был нарушен, едва уехал
отсюда Коксу-Сабрак. Не успела расправиться трава, примятая копытами его
коней, как найманы разгромили один из моих куреней. Сейчас нам очень
трудно. Правда, великий Алтан-хан китайский готов прислать своих воинов.
Но придут они сюда налегке, а уйдут, сгибаясь от добычи. Возьмут ее не
копьем в улусе найманов, а в моих куренях. Никто нам не поможет, Тэмуджин,
если оставим друг друга в беде. Надейся на меня. Подымешься - мы будем
ходить в походы стремя а стремя, и не страшны станут ни татары, ни
меркиты, ни найманы.
Тэмуджин вбирал в себя его слова, как иссохшая земля капли росы. Он
чувствовал: все сказанное ханом - правда. Уже одно то, что этот большой и
сильный человек открылся ему, было порукой надежности его обещаний. Но он
чувствовал и другое. Поддержка хана, какой бы великой она ни была, мало
что изменит, если он не сумеет перетянуть на свою сторону соплеменников.
Шаман все-таки был прав.
Теперь он знал, что надо делать, и заспешил домой.
Холодный осенний ветер пригибал рыжую траву к подмерзшей земле. Серые
облака катились по линялому небу. Тэмуджин плетью подбадривая коня,
нетерпеливо вглядывался в безжизненную даль. Бэлгутэй скакал рядом. В
новой одежде он казался ловким, стройным, красивым. Видимо, сам чувствовал
это, сидел на лошади лихо подбоченясь, играл концом повода.
- Доволен подарком хана?- спросил Тэмуджин.
- Конечно! Наши братья от зависти позеленеют. Тэмуджин, если Хасар
вздумает отобрать халат, ты заступишься?
- Хасар не отберет. Халат и все другое заберу я. Всю одежду - твою и
мою - я подарю нукерам.
- Каким... нукерам?
- Боорчу и Джэлмэ. В этой одежде они поедут по куреням. Пусть все
видят - хан кэрэитов с нами. Пусть все знают - для верных людей я ничего
не жалею.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I
Зимой жизнь в степи замирает. Спасаясь от губительных вьюг, откочевали
к лесам и горам люди, на юг улетели птицы, на север ушли табуны дзеренов,
в забитых снегом норах глубоко под землей уснули суслик>? и тарбаганы,-
пусты необозримые просторы: нетронутые сугробы холодно мерцают под
негреющим солнцем, изредка, не оставляя следов на укатанном ветрами насте,
рыжей тенью промелькнет лиса, тоскливо пролает тощий корсак - и снова ни
звука, ни движения. Но нередко в степь врывается злой ветер - шурган, и
тогда снежная пыль закрывает и солнце, и само небо, шорох, свист, вой,
стоны катятся над равнинами, и горе всему живому, застигнутому шурганом в
пути.
Зима приносит в курени покой. Прекращаются войны племен, разбойные
налеты лихих людей. Зима - пора охоты. В избранный шаманом счастливый день
мужчины садятся на коней и, разделившись на два крыла, начинают облаву.
Чем крупнее племя, тем больше стрелков-загонщиков может оно выставить, чем
обширнее будет пространство, охваченное облавой, тем богаче добыча.
Вереницы всадников пересекут долины и перевалы, два крыла сомкнутся в
заранее определенном месте и станут уже не крыльями, а словно бы огромным
арканом. Он будет сжиматься все туже, и пугливо замечутся захлестнутые им
косули, изюбры, лоси, угрожающе захрюкают свирепые кабаны, молча припадая
к снегу, станет искать лазейку волчья стая. Когда аркан стянется совсем
туго, в круг въедет нойон племени и начнет метать стрелы. Он будет бить не
спеша, на выбор. Истоптанный снег обагрится горячей кровью... Потом
настанет черед показать свою ловкость и силу родовитым сайдам. А нойон
сядет у жаркого огня, примет из рук нукера горячую, еще трепещущую печень
косули, посыпанную крупинками соли, будет неторопливо есть и смотреть на
охотников. И не придет нойону в голову, что его время уже истекло.
...Зимовал Тэмуджин в степи. Юрты поставил в неглубокой лощине - все
какая-то защита от ветров. В очагах ни днем, ни ночью не гасли огни, но,
если поднималась пурга, ветер уносил тепло и становилось так холодно, что
коченели руки и ноги. Мать, Борте, Хоахчин простуженно кашляли, братья
уговаривали его перебраться в Хэнтэйские горы. Но Тэмуджин не хотел даже
разговаривать о перекочевке. Он знал: зимняя степь охраняет его семью
лучше целого тумена воинов.
Сам в эту зиму дома бывал редко. То втроем - он, Боорчу, Джэлмэ,- то
поодиночке пробирались в курени, уговаривали людей, которые когда-то были
под рукой отца, покидать своих нойонов, звали к себе, не скупясь на
посулы. Их и принимали, и слушали охотно, потому что перед ними всегда шел
шаман Теб-тэнгри, а он умел внушить людям, где их ждет благополучие, где
невзгоды и страдания. Однако и возвещенная шаманом воля вечного неба, и
щедрые посулы не могли сдвинуть людей с места. Слушали, согласно кивали
головами, но, когда приходило время сделать выбор, отвечали одно и то же:
<Подождем>. Лишь немногие, те, кому нечего было оставлять в курене и
нечего взять с собой, соглашались идти к Тэмуджину. Но у него не было ни
лишней еды, ни одежды, ни коней, ни оружия... Приходилось отвечать:
<Подождите>.
Он был уверен, что скоро все переменится. Устали люди от бесконечных
усобиц, многие злы на своих нойонов, не способных защитить ни кочевий, ни
домашнего очага, ни самой жизни. Люди во всех куренях думают одинаково, и,
если он сумеет показать, на что способен, они пойдут за ним.
Поначалу он въезжал в чужие курени с большой опаской, чаще всего
глубокой ночью, но постепенно страхи прошли. Люди, даже не во всем
согласные с ним, не думали выдавать его. Он осмелел настолько, что, узнав
от Наху-Баяна, отца Боорчу: Таргутай-Кирилтух отправился на большую
охоту,- решился навестить главный курень тайчиутов. Осторожный Джэлмэ
отговаривал:
- Если в курене оставлен крепкий караул, нас схватят.
- Крепких караулов зимой никто не оставляет. А курень Кирилтуха со
всех сторон защищен другими куренями тайчиутов. Так что караула там,
наверное, совсем нет.
- А зачем тебе это, Тэмуджин?- спросил Боорчу.- Кого там повидать
хочешь? Шаман же говорил...
- Ты считаешь, я все время буду думать головой шамана?- оборвал друга
Тэмуджин.- Едем!
День был серый. Низко над землей висели плотные облака, в открытых
местах мела поземка. Снежные струйки текли по сугробам, врывались в лес и
увязали в кустарниках. Тэмуджин, Боорчу и Джэлмэ ехали по краю леса: тут
их труднее было заметить. Впереди, как всегда, Джэлмэ. В левой руке ремни
поводьев, в правой - лук. При малейшей опасности он не замедлит пустить
его в ход, Боорчу держится позади Тэмуджина, он зорко смотрит по сторонам.
С этими парнями он чувствует себя спокойно в любом месте. Их врасплох не
застанешь, оробеть не заставишь.
Под копытами скрипел снег, потрескивали сухие ветки и сучья. Ехали по
знакомым с детства местам. Где-то по правую руку осталось урочище Делюн
Болдог. Там он родился, там прошли самые счастливые детские годы. Юрты
обычно стояли на возвышении недалеко от озера. Солнечным утром, щурясь от
света, бежал он по тропинке к воде. Роса холодила босые ноги. Из-под
берега, заросшего осокой и редкими камышами, взлетали утки. Сделав круг,
они садились на середину озера у круглого, как шапка, островка, и ровная
блестящая гладь воды взламывалась, от островка к его ногам бежали пологие
волны. Такие же волны разбегались кругами, если он бросал в воду камень.
Противоположный берег, заросший кустами ивняка и темными елями, оставался
в тени, оттуда плыли клочья белого тумана, огнем вспыхивали на солнце и
медленно таяли.
За юртами вольно, не теснясь, стояли могучие сосны. Вокруг стволов на
земле лежали ершистые шишки. Босиком ходить под соснами было плохо - шишки
больно кололи ноги. Вечером, когда садилось солнце и в воздухе начинали
звенеть комары, он любил кидать шишки в огонь. Они ярко, с треском
вспыхивали, чешуйки сначала чернели, круто заворачивались, потом
раскалялись, и шишка становилась похожей на сказочный огненный цветок.
Делюн Болдог... Его родовое кочевье. Там он впервые сел на коня,
впервые натянул лук. Сейчас Делюн Болдог чужой. И озеро, скованное льдом,
и сосны, и его тропа, скрытая снегом,- все принадлежит другим людям...
Джэлмэ натянул поводья. Слева открывалась узкая долина, свободная от
деревьев и кустарников. На южном косогоре табун лошадей копытил снег,
добывая корм. Людей не было видно, но вдали из-за сопки поднимались дымки.
Там был курень Таргутай-Кирилтуха.
Лесом обогнули долину, подошли к куреню на три-четыре полета стрелы. Он
стоял в глубокой котловине. Сверху хорошо была видна большая белоснежная
юрта Таргутай-Кирилтуха, замкнутая в кольцо юрт поменьше - в них жили его
родичи и нукеры. Внешнее кольцо составляли разношерстные юрты пастухов и
рабов - боголов. Просторная площадь перед нойонской юртой была пустынна, у
коновязи топталось на привязи пять-шесть неоседланных коней. Значит,
кто-то из мужчин все-таки есть. Иного Тэмуджин не ждал. Не оставит же
Кирилтух курень совсем безнадзорным. Он покосился на Боорчу, на Джэлмэ -
знают ли они, какой подвергаются опасности? Джэлмэ теребит тетиву лука,
она отзывается тихим звоном, и хмуро пошевеливает широкими бровями,
поседевшими от налета инея. Боорчу неотрывно смотрит на курень и
машинально подергивает себя за кончик правой косички, вылезшей из-под
лисьего малахая. Да, они все понимают. Может быть, только страх меньше,
чем ему, холодит их нутро, они плохо знают, что будет с ними в случае
неудачи. А он знает... И все-таки не повернет назад. Он должен сделать то,
что задумал. Делаешь - не бойся, боишься - не делай!
С севера почти вплотную к юртам куреня подступали заросли кустарника.
Тэмуджин хотел было проехать ими, но передумал. Заросли низкие, редкие,
всадников они не скроют. Лучше ехать по открытому месту. Это не вызовет
подозрений. Увидев их, тайчиуты скорее всего подумают - свои.
Так и вышло. Ни на подъезде к куреню, ни в самом курене на них никто не
обратил внимания. У белой юрты Кирилтуха Тэмуджин и Боорчу спешились,
передав коней Джэлмэ.
- Жди час и никого не впускай в юрту,- приказал Тэмуджин.
В это время полог юрты откинулся. Вместе с клубами теплого воздуха
появился Аучу-багатур. Увидев перед собой Тэмуджина, попятился.
- Не ждал?- с напускной приветливостью спросил Тэмуджин.- Было время -
ты искал меня. Теперь приходится искать тебя.
Он выдернул из ножен меч. Аучу-багатур отскочил и побежал мимо юрты.
Джэлмэ вскинул лук. Не попал. Аучу-багатур умело уворачивался от стрел,
кидаясь то в одну, то в другую сторону. Скоро он скрылся за юртами, и
оттуда донесся его злобный крик.
Джэлмэ выругался.
Боорчу с обнаженным мечом бросился в юрту. Следом за ним кинулся и
Тэмуджин.
В юрте были Улдай и несколько женщин. Они сидели вокруг котла с
дымящимся мясом, обедали. Боорчу пнул ногой котел, сгреб Улдая за воротник
шерстяного халата, плашмя ударил мечом по широкой спине.
- Встань, сын блудливой собаки!
Женщины завизжали, сбились в кучу. Улдай, выпучив от страха глаза,
поднялся, вытер о бока жирные ладони. Боорчу приставил к его брюху острие
меча.
- Сейчас Аучу-багатур приведет сюда нукеров. Если кто-то из них
выпустит хотя бы одну стрелу, ты умрешь. Прикажи своим женщинам, пусть они
идут к Аучу-багатуру и скажут: твоя драгоценная жизнь в его руках.
Улдай посмотрел на свой живот, на лезвие меча и, не поворачивая головы,
будто опасаясь, что любое его движение будет гибельным, проговорил:
- Идите и скажите...
Женщины гурьбой бросились к дверям. Тэмуджин остановил их.
- Передайте Аучу-багатуру еще вот что. Пусть все взрослые люди
соберутся сюда. Я хочу им сказать несколько слов.- Повернулся к Улдаю:-
Одевайся.
Сын Кирилтуха еле натянул на себя шубу - руки не слушались его От
полного лица отлила кровь, и оно стало желтее осенних листьев березы.
- Посмотри на него, друг Боорчу! И такие-то люди правят нашим народом!
Они стянули ему за спиной руки, вывели из юрты, бросили поперек седла
Джэлмэ. Тот без слов понял, что к чему, убрал лук в саадак, вынул нож,
приставил его к шее Улдая. Тэмуджин и Боорчу сели на коней, стали ждать.
Люди собирались за юртами, не осмеливаясь выйти на площадь.
- Подходите ближе!- крикнул Тэмуджин.
Несмело, с оглядкой люди стали приближаться. Мужчин было мало -
женщины, подростки, старики. Тэмуджин увидел Сорган-Шира. Его спаситель
благоразумно прятался за людскими спинами. Ни Тайчу-Кури, ни других людей,
которых он знал в лицо, здесь не было. Не показывался и Аучу-багатур. И
это тревожило. Не задумал ли чего черный пес Кирилтуха?
- Люди!- Тэмуджин привстал на стременах.- Вы удивляетесь, что я пришел
сюда. Я пришел к вам. Многие из вас были слугами моего отца. Силой,
угрозами вас принудили покинуть свою госпожу и мою мать. Я был мал и не
мог защитить ни ее, ни вас. Я сам, хотя род мой высок и знатен, как
строптивый богол, носил кангу. Небо помогло мне. И вот я снова здесь, но
уже свободный, с мечом в руках и без страха в сердце. Я говорю вам: пришла
пора возвращаться к своему природному господину. Я жду вас со стадами и
имуществом. Верность будет вознаграждена. Это говорю вам я, Тэмуджин, сын
Есугея.
Люди молчали. Он и не надеялся на отклик, более того - он знал, что
вряд ли кто в ближайшее время осмелится уйти от Таргутай-Кирилтуха. Цель у
него была другая. Слава о его дерзкой смелости станет гулять по куреням, и
воины, больше всего уважающие храбрость, крепко задумаются. Они рассудят
так: этот Тэмуджин далеко пойдет. Если он не убоялся среди бела дня
появиться у порога такого могущественного врага, как Таргутай-Кирилтух, то
что его может остановить на избранном пути?
А Аучу-багатура так и не было... И Тэмуджин ни на миг не забывал об
этом. Кончив говорить, он предупредил:
- Не вздумайте стрелять нам в спину. Улдай поедет с нами...
Из куреня он выехал первым. Ему было страшно. Но, чувствуя на себе
взгляды толпы, сидел прямо, ни разу не оглянулся. Лишь когда отъехали от
куреня на расстояние, недоступное для стрел, повернул лошадь. Джэлмэ ехал
следом, все так же прижимая нож к шее Улдая, Боорчу сидел в седле задом
наперед, держал в руках лук со стрелой. Тэмуджин полной грудью вдохнул
морозный воздух, сорвал с головы шапку, с силой хлопнул ею по колену,
засмеялся.
- Вот так! Боорчу, разворачивайся. Эти трусы вслед нам даже смотреть
боятся. Джэлмэ, убери нож. Ты совсем испугаешь бедного Улдая. Он наделает
в штаны. А домой придется возвращаться пешком.
- Разве мы его не прирежем?- спросил Джэлмэ.
- Смотри, какой кровожадный! Он мой родич-дальний, паршивый, а все
равно родич. Улдай, ты признаешь меня своим родичем?
- Признаю,- прохрипел Улдай.
- Видишь, признает. А кто же, друг Джэлмэ, проливает кровь своих
родственников?
На душе Тэмуджина было так радостно, что хотелось во все горло запеть
песню. Подняв лицо к серому небу, он улыбался, ловил губами редкие
пушистые снежинки, тихо падающие на землю.
- Посмотри-ка!- крикнул ему Боорчу.
От куреня отделились всадники и хлесткой рысью пошли следом. Это
Аучу-багатур. Надо уходить. Иначе они будут неотступно следовать за нами,
и одному небу известно, как все обернется.
- Джэлмэ, отпусти Улдая.
Улдай мешком свалился в снег, поднялся, остановился перед Тэмуджином с
опущенной головой. Рукояткой плети Тэмуджин за подбородок приподнял его
голову, наклонился с седла и, глядя прямо в глаза, сказал:
- Там скачут воины. Иди к ним навстречу и скажи, пусть повернут коней.
Если не сделаешь этого, следующая наша встреча закончится чуть иначе.
Понял?
- Да.
- Сделаешь, как я сказал?
- Да.
Тэмуджин ударил плетью коня и помчался вверх по долине. Джэлмэ, на ходу
доставая из саадака лук, обогнал его и занял свое место впереди. На
косогоре Тэмуджин оглянулся. Всадники сгрудились возле Улдая. Недолго
постояли на месте, затем трое вернулись в курень, а остальные поскакали за
ними. Этих было двенадцать человек.
- Ну, родич, и попадешься же ты мне!- пробормотал Тэмуджин. стискивая
зубы.
Кони у людей Кирилтуха были свежими, и расстояние быстро сокращалось.
Тэмуджин повернул к лесу. Здесь, в густом ельнике, остановились. От
лошадей валил пар, потные бока часто вздымались, и из ноздрей с хрипом
вырывалось дыхание. Тэмуджин достал лук и стрелу.
Всадники шли на лес без опаски. Впереди, размахивая плетью, скакал
Аучу-багатур. Три стрелы одновременно полетели из ельника. Копь под
Аучу-багатуром заржал и медленно осел на зад, свалился. Всадники
остановились, выпустили наугад несколько стрел, отошли, лишь Аучу остался
на месте. Прячась за павшим конем, он стрелял по ельнику, но тоже, видимо,
наугад.
А Тэмуджин и его товарищи снова погнали коней. Опять вышли в открытую
долину. Лес делал их слепыми, а здесь они видели погоню. Но как только
расстояние сокращалось до опасных пределов, сворачивали в лес. Нукеры,
наученные первыми выстрелами, теперь подбирались к лесу с
предосторожностями. Тэмуджин, пользуясь этим, часто и не останавливался
для стрельбы, уходил лесом, а когда нукеры догадывались, что засады нет,
он был уже далеко. Если бы не предательские следы на снегу, оторваться от
погони, скрыться было бы просто. А так оставалась одна надежда - ночь. Уже
вечерело, и снег, на счастье, стал падать все гуще. Но кони утомились. Все
чаще и чаще приходилось отбиваться от наседающих нукеров стрелами.
Уже в сумерках заскочили в реденький сосновый перелесок. Остановились.
Тэмуджин склонился с седла, подцепил ладонью снег, смял его в комочек,
поднес к пересохшему рту. И в этот момент стрела ударила его в горло. Он
вырвал ее, захрипел, захлебываясь кровью, повалился с коня. Боорчу
подхватил его на руки. Теряя сознание, услышал голос Джэлмэ:
- Бегите. Я их задержу.
Очнулся на снегу. Под толстым стволом дерева горел огонь. Возле него на
корточках сидел Боорчу. Рядом, понуро опустив головы, стояли два коня. С
черного неба густо валили крупные хлопья снега.
Его бил озноб, и трудно было дышать. В горле хлюпала кровь, каждый вдох
вызывал резкую, рвущую боль. Боорчу наклонился над ним.
- А-а, тебе стало получше...
Тэмуджин хотел спросить его, где Джэлмэ, но вместо слов из горла
вырвалось какое-то бульканье, и стало так больно, что он едва не впал в
забытье. Показал ему три пальца, потом два загнул, третий оставил.
- Хочешь спросить, где Джэлмэ? Так этого я и сам не знаю, я скакал с
тобой, пока кони совсем не стали. И все лесом. Снег хорошо идет, следы
скроет. Не найдут нас ни тайчиуты, ни Джэлмэ, если он еще жив. Я тут
нагрел камней, сейчас лечить тебя буду.
Боорчу вытолкал из огня раскаленную каменную плиту. Приподняв
Тэмуджина, положил его грудью на свои колени, так, чтобы лицо было над
плитой, и бросил на нее горсть снега. С шипением снег растаял. густой
горячий пар повалил от камня.
- Дыши. Тебе станет легче.
И верно, боль понемногу успокоилась, вдох уже давался легче, перестало
и знобить. Немного погодя из горла вышел сгусток крови. Он почувствовал
облегчение, слабость во всем теле и забылся тяжелым сном.
На другой день он уже смог держаться в седле, правда, с превеликим
трудом. Благополучно добрались до своего кочевья. Там их уже поджидал
Джэлмэ - живой и невредимый.
До конца зимы Тэмуджин провалялся в юрте. И это, возможно, спасло их.
Как узнали позднее, разъяренный Таргутай-Кирилтух повсюду разослал своих
людей. Утихомирился он только после того, как Теб-тэнгри распустил слух:
Тэмуджин откочевал к хану Тогорилу.

II
В гости к Чиледу пришел сотник Чильгир. Сел на войлок, скрестив под
собой ноги в легких чаруках, ощупал взглядом Каймиш, вздохнул:
- Хорошую жену тебе подарили. Мне вот никто не подарит.
Воротник засаленного халата Чильгира был расстегнут, виднелась грудь,
густо заросшая черной шерстью, волосы, не заплетенные в косы, нависали на
уши. <Опять с похмелья. Будет просить архи>,- подумал Чиледу.
- Ты бы съездил куда-нибудь и женился, если не можешь без жены.
- Хо! Ты когда-то ездил - привез?- Чильгир засмеялся.
Улыбнулся и Чиледу. Когда Чильгир смеется над другими, сам становится
смешным. Парень могучий, отчаянно смелый, но ума небольшого. Если бы
сейчас Чильгиру сказать, что Каймиш и не жена вовсе, он ни за что бы этого
не понял. Да что там Чильгир, если он сам себя до конца понять не в силах.
Он поклялся Каймиш быть братом для того только, чтобы не слышать ее воя и
визга. Но позднее в нем неожиданно пробудилось неведомое до этого желание
уберечь ее от горя и всяких превратностей, сделать счастливой. Никогда бы
не подумал, что в его зачерствевшем сердце сохранится столько тепла.
Длинными зимними вечерами он рассказывал ей о своей жизни, о неумершей
любви к Оэлун, и чуткое внимание Каймиш очищало его душу, как паводок
очищает от мусора пересохшее русло.
Он обещал Каймиш с наступлением тепла найти способ переправить ее к
тайчиутам, к Тайчу-Кури, которого она вспоминала чуть ли не ежедневно.
Прошла зима, в разгаре весна. Каймиш все чаще напоминает о его обещании. А
он с возрастающим беспокойством думает, о том времени, когда снова
останется один. Некому будет рассказать о сокровенном, не о ком заботиться.
- Почему бы тебе не подарить мне свою жену? Ты же мой друг...
Каймиш резала на доске вяленое мясо и, казалось, целиком была занята
своим делом, но он-то знал - слушает.
- А что, подарю.- Помолчав, добавил:- Если она сама этого захочет.
- Она захочет!- Чильгир молодецки выпятил оголенную грудь.
- Да? Каймиш, ты пойдешь к нему?
Отрицательно покачав головой, она глянула на Чиледу с таким укором, что
у того сразу пропала охота шутить.
Чильгир потускнел.
- Ладно... Налей архи, если так.- Немного погодя оживился:- Может
быть, ты ее продашь? Отдам саврасого коня вместе с седлом. Мало? Еще дам
халат из мягкой тангутской шерсти. Ему цены нет.
- Хватит!- прервал его Чиледу.- Не греми пустым барабаном.
- Не хочешь - не надо. Скоро пойдем на тайчиутов. И я добуду себе жену.
И снова этот невыносимый Чильгир сказал то, о чем при Каймиш лучше бы
помолчать. Тохто-беки, чтобы доказать свою верность уговору с татарским
нойоном Мэгуджином Сэулту, собрался ударить на тайчиутов. Чиледу
Намеревался остаться на этот раз в курене. Но теперь Каймиш покою не даст.
Так оно и вышло. Едва Чильгир убрался из юрты, она спросила:
- Ты возьмешь меня в поход?
Он отвел взгляд.
- Я еще не знаю, возьмут ли меня самого.
- Ты не хочешь, чтобы я вернулась домой?
Чиледу промолчал. Губы Каймиш задрожали. Она готова была расплакаться.
- Я тебе так верю, а ты хочешь обмануть меня?
Обмануть ее, конечно, не так уж трудно. Но что это даст? Порвется
душевная связочка, и станет Каймиш для него чужой. Сохранив ее здесь, он
будет еще более одиноким, чем до этого. Отодвинув колебания, хмуро сказал:
- Все будет так, как говорил. Не тревожься.
В поход выступили в первые дни первого летнего месяца. Триста всадников
под началом Тайр-Усуна, провожаемые толпой женщин я ребятишек, покинули
курень и направились на восход солнца. Чиледу с большим трудом удалось
получить разрешение нойона взять Каймиш с собой. Сейчас она все время
держалась рядом и старалась не попадаться на глаза Тайр-Усуну.
Первые дни, пока двигались по меркитским нутугам, воины пели песни,
много шутили и смеялись. Но начались земли тайчиутов, и строй воинов стал
теснее, умолк говор. Даже когда случайно звякали стремена или звенело
оружие, Тайр-Усун оглядывался, и в его выпуклых глазах всплескивалась
злоба. Конечно, их никто не мог услышать: далеко впереди, едва видные, шли
дозоры, от них не мог укрыться ни один человек, но таков был порядок в
походе, и Тайр-Усун строго взыскивал за самое малое нарушение.
Степь, еще недавно покрытая свежей зеленью, уже начинала блекнуть,
приобретая свой обычный серый вид. Из-под копыт коней поднималась легкая
пыль и долго висела над истоптанной травой. Все было для Чиледу не новым,
привычным. Но он смотрел на молчавших воинов, на сурового Тайр-Усуна так,
будто видел все это впервые. В голову вдруг пришла простая мысль - зачем
он здесь? Что он едет искать в чужих кочевьях? Есугея нет, и мстить
некому. Ему не нужны ни рабы, ни богатства, добытые в бою. Зачем же он,
захлебываясь от собственного крика, помчится вместе со всеми на мирные
юрты? На чью голову обрушится удар его кривой сабли? Может, это будет
Тайчу-Кури, жених Каймиш? Что толку творить одной рукой добро, если другая
тут же несет зло?
Ночевать остановились у пересыхающей речушки. Огней не разжигали. В
сумерках дозорные привели к Тайр-Усуну старика табунщика. Его руки были
скручены за спиной, голова на тонкой морщинистой шее подергивалась, из
разбитого рта по седой бороденке ползла кровь, Он опустился перед
Тайр-Усуном на колени.
- Не губи, великий государь! Сын убит, внуки маленькие...
- Далеко до куреня?
- Близко.
- Сколько времени будем идти?
- За полдня дойдете... Великий господин, у меня пять маленьких
внуков...
Тайр-Усун махнул рукой. Нукеры поволокли старика в сторону. Каймиш
вцепилась в руку Чиледу, глаза ее были раскрыты от ужаса. Слабый вскрик
старика оборвался. Нукеры вернулись. Один из них пучком травы вытирал
лезвие меча.
До полуночи Чиледу не спал. Лежал на подседельном войлоке, смотрел на
небо, усыпанное крупными звездами. Рядом всхлипывала Каймиш. Воины крепко
спали. Чей-то могучий храп раскатывался над степью. Недалеко пофыркивали
пасущиеся кони. Устало перекликались караульные.
- Посматривай! Посматривай!
Чиледу тихонько толкнул Каймиш, взвалив на свою спину ее седло, пополз
в степь. Рядом на четвереньках ползла Каймиш.
В высоких кустах дэрисуна стоял на привязи се конь. Чиледу заседлал
его, тихо сказал Каймиш:
- Сначала поезжай шагом. Минуешь поворот реки с подмытым берегом -
можешь скакать. Ну, пусть духи-хранители оберегут тебя.
Он подхватил ее под мышки, посадил на коня. Каймиш припала к гриве
скакуна, тронула повод. Скоро она растворилась в темноте. Чиледу постоял,
прислушиваясь, со страхом ожидая тревожного вскрика караульного. Но все
обошлось... Он возвратился на свое место опять ползком. Заснуть так и не
смог. Мягкая печаль давила на сердце.
Задолго до рассвета Тайр-Усун поднял воинов. Он хотел напасть на курень
на рассвете. Но едва развиднелось, от передового дозора отделился всадник,
сломя голову помчался назад. Он сказал, что навстречу движется не менее
пяти-шести сотен тайчиутских воинов. Тайр-Усун круто повернул в сторону,
стал уходить. Тайчиуты неотступно шли следом. Только на другой день
удалось оторваться от преследования. В глухом урочище сделали дневку, дав
передохнуть лошадям. Новые попытки внезапно напасть на один из куреней
были столь же безуспешны. Тайчиуты не дремали. Всем стало понятно: надо
возвращаться. На Тайр-Усуна было страшно смотреть - весь почернел от
бессильной ярости.
На обратном пути вышли к истокам Керулена. Светлая родниковая вода
резво бежала среди замшелых камней. Чиледу ехал с дозорными. Напоив коня,
он поднялся на крутую сопку, поросшую колючим золотарником. За сопкой был
редкий сосновый лес, в него длинным языком врезалась ровная узкая полоска
степи. В конце этой полоски стояли две юрты. Рядом паслись кони. Солнце
только что взошло. Роса на траве еще не обсохла, искрилась цветными
огоньками.
У юрт его заметили. Забегали, засуетились люди. Чиледу надел на копье
шапку, поднял ее и дал своим знать: <Вижу людей!> Дозорные, а за ним и все
воины устремились к сопке. Он ударил коня и поскакал к юртам. Там его не
стали ждать. Вскочив на коней, бросились в разные стороны, в спасительный
лес. Он стал править наперерез. Не успел. Люди скрылись за деревьями.
Чиледу увязался за последним всадником. Ветви деревьев хлестали по лицу,
по рукам, но он гнал и гнал коня. Лошадь под всадником не очень резвая,
скоро станет. Только бы не упустить из виду. Настиг его на небольшой
полянке, поднял копье, целя в узкую спину, и тут увидел: на голове
всадника низкая шапочка вдовы - женщина! Обошел ее с левой стороны, вырвал
из рук поводья, остановился. Исхлестанное ветвями, в кровоточащих
царапинах лицо женщины исказилось от злости. Она плюнула на него,
соскочила и побежала пешком. Он кинул ей под ноги аркан. Женщина упала
ничком в траву. Ее узкие плечи вздрагивали. Чиледу спешился, древком копья
толкнул ее в спину.
- Подымайся!
Женщина села.
- Я не пойду. Лучше убей меня, собака!
Вглядываясь в ее лицо, он опустился перед ней на колени.
- Оэлун?!- Схватил ее за руки, тряхнул.- Это ты, Оэлун? Посмотри мне в
лицо, Оэлун! Неужели не узнаешь? Это я, Чиледу!
Она вздрогнула, отшатнулась.
- Ты?
- Я, Оэлун, я!
- Ты очень изменился. Я бы тебя не узнала.
- А вот я узнал сразу.
- Потому-то и хотел насадить меня на копье?- Горестная усмешка дернула
ее губы.
Он смущенно крякнул, сел рядом, обхватив руками свои колени, смотрел на
нее сбоку и удивлялся - как это он ее узнал? От прежней Оэлун - теперь
видел - почти ничего не осталось. У губ, когда-то ярких, улыбчивых,
залегли глубокие скорбные складки, вокруг глаз сеточка тонких морщин. Вот
голос остался прежним. По голосу он и узнал ее. Бедная Оэлун! Совсем она
не похожа на жену родовитого нойона. Халат, много раз чиненный, с обитыми
кромками рукавов, маленькие руки загрубели от черной работы.
- Тебе живется трудно?
- Сейчас стало легче. Раньше было трудно.
- А мне и сейчас трудно, Оэлун. Я до сих пор не забыл тебя.
- И напрасно. Стоит ли держать в памяти сон, жить им...
- Оэлун, я нашел тебя... Мы снова будем вместе. Остаток дней мы
проживем счастливыми.
- Нет, Чиледу, ты пришел слишком поздно. Можно потерять шапку,
вернуться с полдороги и подобрать. Но не счастье...
- Нет, нет! Мы уедем с тобой от всех людей. Будем жить друг для друга.
Я осушу твои слезы. Я стану работать за себя и за тебя...
Чиледу говорил торопливо и с отчаянием осознавал, что его слова легки,
невесомы, они ни в чем не убедят Оэлун. Хуже того - чем больше говорил,
тем несбыточнее казалось все, что он ей предлагал.
- Ты все такой же,- сказала она, и на мгновение лицо ее просветлело.-
А я уже другая. У меня дети. Я живу их думами.
- Пусть и твои дети будут со мной!
- Они - дети Есугея.
Тремя этими словами она как бы отодвинула его от себя, от того мира, в
котором жила. И он понял, что разделяют их не только годы.
Оэлун подняла голову, прислушалась. В той стороне, где остались юрты,
было шумно.
- Они не поймали моих сыновей?
- Думаю, что нет. Если ловкие ребята.
- Они ловкие.- В ее голосе прозвучала гордость.
В их сторону, переговариваясь, ехали воины. Оэлун встала.
- Я твой пленник?
- Нет, Оэлун. Это я твой вечный пленник.
- Не надо об этом, Чиледу. Прощай. Благодарю за все.
Шершавой ладонью она провела по его руке, сжимавшей копье, неожиданно
легко вскочила в седло и уехала.
Почти сразу вслед за этим на поляну выскочили три воина. Один из них
уставился в ту сторону, где скрылась Оэлун.
- Там кто-то есть!
Чиледу испугался, что они кинутся в погоню.
- Я только что оттуда. Никого там нет. Ты молод, а молодому нередко
любой куст врагом кажется.
Воин смутился.
У брошенных юрт меркиты сделали привал. Зарезали оставленную корову,
варили мясо. Тайр-Усун сидел у юрты на седле, с презрением смотрел на двух
женщин. Одна была уже в годах, одетая в старый, засаленный халат, другая
молоденькая, круглолицая, в красном номроге и мягких сапожках. Меж ними
стоял Чильгир и крепко держал их за руки.
- Вот, поймал!
Чильгир был горд и важен, будто привел не беззащитных женщин, а
багатуров или знатных нойонов и будто в этом состояла главная цель похода.
- Кто такие?- спросил Тайр-Усун.
- Это служанка, рабыня.- Чильгир приподнял руку пожилой,- Она из
земель Алтан-хана китайского. А это хунгиратка.- Поднял руку молодой.- Она
жена старшего сына Есугея. Я своими руками изловил их.
- Всем ведомо, какой ты храбрец!- криво усмехнулся Тайр-Усун.- Ты
ждешь награды?
- Да. У меня нет жены. Пусть молодая останется у меня.
- Бери обеих.- Тайр-Усун пренебрежительно махнул рукой.
Лицо Чильгира расплылось в довольной улыбке. Не выпуская женщин из рук,
он низко поклонился нойону. Жена сына Есугея только тут поняла, какая
участь ее ожидает, рванулась, пнула Чильгира.
- Хе-хе, не лягайся, телочка моя!
- Чиледу!- позвал Тайр-Усун.- Кажется, Есугей отобрал у тебя первую
жену?
- Есугей,- подтвердил Чиледу.
- Выходит, ты тут свой человек. Почему же твоя жена так плохо тебя
встречает? Ты в гости - она в лес. Может быть, не Чильгиру, а тебе отдать
эту пленницу? Есугей отобрал жену у тебя, ты у сына Есугея. Так будет
справедливо.
- У него уже есть жена!- забеспокоился Чильгир.- У него очень хорошая
жена.
- Хорошая? Тогда обменяйтесь.
- Вот это мне подходит!- обрадовался Чильгир.
- Что молчишь, Чиледу? Зови сюда свою жену, посмотрим.
- Ее здесь нет,- тихо проговорил Чиледу.- Она убежала к своим.
- Э-э, а ее и вправду нет!- Чильгир удивленно открыл рот.- Я ее в
последний раз видел в тот вечер, когда табунщику-тайчиуту голову снесли.
- Значит, она убежала в ту ночь? Теперь я понимаю, откуда все наши
несчастья! Она предупредила тайчиутов.- Тайр-Усун медленно поднялся, так
же медленно приблизился к Чиледу.- Почему ты молчал? Сговорился!
Предатель!- Костлявой рукой ткнул в лицо.- Я тебя да куски разорву!
Сухожилия на кулак вымотаю!
Чиледу равнодушно смотрел на разъяренного нойона. Ему было все равно,
убьет или оставит в живых. Пожалуй, был бы даже рад, если бы нойон
выдернул свой широкий нож и ударил в грудь.
- Сними оружие!
Чиледу развязал пояс. Сабля с глухим стуком упала на землю. Тайр-Усун
пинком отбросил ее в сторону, повернулся к воинам.
- Кто в ту ночь стоял в карауле?
Воины стояли в напряженном молчании. Бешеный взгляд нойона скользил по
их лицам. Вперед выдвинулись десять человек.
- Двадцать плетей каждому! А этому...- На мгновение задумался,- Этому
свяжите руки. Дома разберемся.

III
На вершине горы торчала черная скала. Плавные, округленные временем
грани ее были в глубоких трещинах и расщелинах, из них выглядывали клочья
травы, ветки кустарников. Внизу, под скалой, громоздились огромные камни,
меж ними росли уродливые деревья с ветвями, сваленными на одну сторону. У
подножья скалы темнела черная дыра - вход в просторную пещеру. Перед
входом горел небольшой огонь. Братья Тэмуджина, Боорчу, Джэлмэ жарили на
углях мясо. Утром Джэлмэ удалось убить горного барана, и сейчас,
изголодавшись за двое суток, ребята никак не могли насытиться. Сам
Тэмуджин сидел высоко над ними на плоском выступе скалы, смотрел в
полуденную сторону, ждал, не покажется ли на одной из плешин-полянок
всадник. Рано утром он послал Хасара разведать, ушли ли враги.
Тэмуджина тревожило то, что где-то исчезли мать, Борте и Хоахчин.
Правда, в суматохе он даже не успел сказать, где следует собраться. Братья
и его друзья без уговора сошлись возле пещеры. Здесь во время охоты они не
однажды ночевали, и каждый самостоятельно сообразил, что лучшего убежища и
не найти. Женщины дорогу к пещере не знали. И это его успокаивало:
прячутся где-нибудь в лесу.
Наконец появился Хасар. Оставил коня внизу, пешком взобрался на гору.
Тэмуджин поспешил вниз. Хасар, уловив запах жареного мяса, раздул ноздри.
Присев на корточки возле огня, взял из рук Хачиуна кость, начал торопливо
ее обгрызать, бормоча:
- Собирайтесь. Меркиты ушли еще вчера.
- Это были меркиты?- удивился Тэмуджин.
Ему и в голову не приходило, что здесь могут появиться враги и кроме
тайчиутов. Он был уверен, что Таргутай-Кирилтух начал большую охоту за ним.
- Что они забрали?
- Все. Осталась одна старая юрта. А в юрте сидит наша мать и одиноко
горюет.
- Мать вернулась! О небо, благодарю тебя!
- Мать-то вернулась, но твою Борте и Хоахчин увезли.
- Борте увезли? Да перестань ты жевать!- Тэмуджин вырвал из его рук
кость, бросил в сторону.- Откуда это взял?
- Мать видела сама. Она вышла на край леса, спряталась в кустах.
Меркиты проходили мимо. И она все видела.
Тэмуджин пошел вниз, к лошадям. Вскочив в седло, шагом направился к
своему разграбленному становищу. В лесу пели птицы, над головой порхала,
кружилась и оглашала окрестности заполошным стрекотом сойка. Яркий
солнечный свет струился среди бронзовых сосновых стволов. Ничего в мире не
переменилось, не обрушились на землю ни град, ни ливень, а его жизнь снова
оказалась сломанной. За эту зиму он всем сердцем прирос к Борте. Она была
заботливой, ловкой, умелой, но еще и умной. Поверяя ей свои замыслы, он
много раз убеждался, что Борте судит о делах, достойных мужчины, смело и
остро. Сейчас Борте, наверное, лежит поперек седла на чьих-то коленях, и
чужие руки жадно ощупывают ее. От невыносимой этой мысли он взвился, как
от укуса гадюки, резанул плетью коня.
Галопом поскакал к юрте. У входа стояла мать. Губы ее были плотно
сжаты, глаза сухо блестели. Он спрыгнул с коня, бросился к ней, обнял.
- Мама!
В короткое это слово он вложил и боль свою, и невысказанную жалобу.
Мать убрала с плеч его руки, подавила вздох. Ее суровая сдержанность
заставила Тэмуджина почувствовать себя виноватым во всем. Бежал без
памяти. Всех позабыл...
- Я должен был драться,- скорее себе, чем матери, сказал он.
- Ты должен был подумать о Борте, обо мне, о Хоахчин,- тихо, без
упрека, сказал она.- А драться... Когда щенок кидается на матерого волка,
от щенка остаются клочья шерсти.
И сравнение со щенком было для него горше любого упрека. Он-то считал,
что давно уже стал мужчиной...
- Что же делать?
- Не знаю. Тебе тяжело, но Борте еще тяжелее. Она будет ждать. Будет
ждать тебя на утренней заре, и в полдень, и темной ночью. Ох, как она
будет ждать, Тэмуджин! Не обмани ее ожиданий, не опоздай. Поезжай вслед за
меркитами... Нет, я говорю совсем не то...
- Ты говоришь правильно. Я поеду. Возьму Боорчу и Джэлмэ...
- Нет, сын, нет. Так ты скорее, чем Борте, сыщешь себе смерть. Надо
ехать к хану Тогорилу, к твоему анде Джамухе...
- На это уйдут месяцы. А Борте...
- Что значат месяцы, если речь идет о всей жизни!
Тэмуджин и сам понимал: идти на меркитов с Боорчу и Джэлмэ - все равно
что подставить живот под рога взбешенного быка: вдруг да рога сломаются?
Но ему невыносимо было думать об ожидании, хотелось прямо сейчас помчаться
за врагами - рубить, колоть, топтать конем.
Из леса подъехали остальные. Все вместе вошли в юрту. В ней валялись
обрывки веревок, клочья войлока, рваная шуба, раздавленная коробка из
прутьев. Все остальное увезли меркиты.
И братья и друзья как-то очень уже легко примирились с потерями. Они
принялись убирать из юрты рвань и мусор, разжигать очаг. Понемногу и мать
втянулась в работу. Он ничего делать не мог. Постоял у пятна бледной травы
- здесь стояла его юрта,- пошел в лес, сел на поваленное ветром дерево,
отдался тяжелым думам.
Постепенно все полнее осознавал, какой тяжелый удар нанесли. ему
меркиты. Люди в куренях, подвластных тайчиутам, явственно склоняются на
его сторону. Уже сейчас он может набрать-более полусотни, а может быть, и
сотню всадников из наиболее отчаянных людей. Они готовы драться против
Таргутай-Кирилтуха. Но это не все. В последнем разговоре шаман Теб-тэнгри
дал понять, что его, по всей вероятности, поддержат такие знатные люди,
как Алтан, Сача-беки с братом Тайчу, лукавый Даритай-отчигин - и удачливый
игрок в бабки Хучар. Видимо, наконец-то Хучар вспомнил, что доводится ему,
Тэмуджину, двоюродным братом, а Даритай-отчигин - родным дядей. Память,
наверное, подсказала и Сача-беки, Тайчу, Алтану, что они, как и он, прямые
потомки Хабула - первого хана монголов, его внуки и правнуки. Обо всем
этом они, конечно, не преминут сказать при встрече. Он не станет их
укорять, что в годы его бедствий никто не вспомнил о кровном родстве, что,
ненавидя Таргутай-Кирилтуха, ползали перед ним дождевыми червями. Ни один
из них не посмел поднять боевой туг. Но свое унижение они не забыли. И
теперь, когда он готов потребовать от Таргутай-Кирилтуха ответа, родичи не
останутся в стороне. Однако, чтобы побудить их к выступлению, надо
одержать победу над нойоном тайчиутов, пусть даже небольшую. С сотней
хороших воинов уже можно кое-что сделать. Но будут ли теперь у него воины?
Кто решится вверить свою жизнь человеку, который не смог уберечь
собственную жену?
На мгновение появилась мысль: может быть, сохранить все это в тайне? Но
он тут же отогнал ее. Обман скоро откроется, и тогда уж ему совсем никто
не поверит. Ложь не его оружие. Надо рассказать все. И звать людей на
меркитов. Очень многие в свое время пострадали от них - кто не захочет
отомстить кровным врагам, таким же ненавистным, как татары? Может
получиться даже лучше. Таргутай-Кирилтух, каким бы он ни был,- свой, а
меркиты - извечные враги... О, если бы небо даровало победу над ними!
Из потока сомнений, надежд понемногу рождался, обретал определенность
замысел. И уходило смятение, росло желание взяться за дело. С усмешкой
вспомнил поговорку: <Когда вода дойдет собаке до ноздрей, она поневоле
поплывет>, А он в воде даже и не по ноздри, волны перехлестывают через
макушку. Или он выплывет сейчас, или никогда.
Возвратился в юрту. Здесь уже все было прибрано. Ребята нарезали травы
для постели, укладывались спать, лениво переговариваясь. Он тут только
обнаружил, что день заканчивается. Синие сумерки плывут над лесами, над
поляной, размывая очертания кустов и деревьев.
Едва он пошел в юрту, ребята замолчали. Они ждали его решения.
- Боорчу, Джэлмэ, вы поедете со мной по куреням.
Помолчал, ожидая возражений. Но спорить, как видно, никто не собирался.
Только мать что-то хотела сказать, однако, взглянув на него, тоже
промолчала. Она сидела у гаснущего очага, пламя скупо освещало ее
печальное лицо. Мать была сегодня сама на себя не похожей, казалось,
думает о чем-то своем, далеком от этого разговора.
- Хачиун и ты, Тэмугэ... Вы останетесь здесь. Охраняйте мать, охотой
добывайте пропитание.
- Меня хочешь куда-то отправить с Бэлгутэем?- спросил Хасар.
- Ты поедешь с Бэлгутэем...
- Я с ним не поеду. Лучше я поеду с Хачиуном или с Отчигином.
- Когда старшие говорят - младшие молчат. Или ты не знаешь обычая
старины?- сдерживая гнев, сказал Тэмуджин.
- Почему ты берешь в товарищи кого хочешь, а я должен брать кого
дашь?- запальчиво крикнул Хасар.
- Поговори еще! Как мы можем ждать от больших и малых нойонов
терпимости, благожелательности, если кровные братья не могут ладить друг с
другом? Хасар, ты вечно заводишь смуты, всюду выставляешь свой нрав. Не
смей больше этого делать! Услышу еще раз что-то подобное - прогоню тебя!-
От ярости потемнело в глазах, и, чтобы не сорваться, он заговорил тихо,
растягивая слова:- Ты не еж, а я не корсак, готовый тебя съесть,- не
растопыривай своих колючек. Лучше подумай, почему ты поедешь с Бэлгутэем.
Ваш путь далек - в курень хана Тогорила, а потом к Джамухе. Бэлгутэй уже
был у кэрэитов. Он знает дорогу. Его дело - провести тебя безопасным
путем. Твое дело - добиться помощи от хана и Джамухи.
- Я не слепой детеныш зайчихи, дорогу найду и сам.
Мать встрепенулась, провела ладонью по лицу, и печаль ушла из ее глаз.
- Хасар, что тебе худого сделал Бэлгутэй? Или Тэмуджин? Ты все время
хочешь показать, что одного не слабее, другого не глупее. Покажи это на
деле. А не так... Вздорить попусту - много ли нужно ума?
С матерью спорить Хасар не решился.
После того как обо всем договорились, Тэмуджин вышел из юрты. Мимо
промчался тушканчик, сливаясь с травой, только белая кисточка хвоста
выдавала его, в молчаливом лесу зловеще гукнул филин. Тэмуджин вздрогнул,
повернул назад. В дверном проеме юрты успокоительно мерцал огонек. Совсем
недавно тут светилось два огонька. Борте, Борте... Что сейчас с тобой
происходит? Что видят твои глаза, полные слез? Ему так ярко представилось,
что может происходить в это время в чужой, пропахшей кислыми овчинами и
лошадиной сбруей юрте, что он замычал, как от непереносимой боли.

IV
Джамуха с десятком нукеров возвращался с охоты на тарбаганов. Солнце
повисло над волнистой кромкой степи. Метелки дэрисуна, освещенные сбоку,
были пламенно-серебристые, над линялой травой кружилась мошка. Сухой
воздух, пахнущий пылью и полынью> стал немного прохладнее, С плоской
возвышенности Джамуха увидел свой курень, разбитый между двумя озерами. В
вечернее небо подымались дымки, с пастбищ, взбивая копытами пыль, тянулись
стада.
Улус Джамухи за последние годы окреп, стада увеличились, люди были сыты
и довольны жизнью. В извечной свалке и резне кэрэитов, найманов, меркитов,
тайчиутов он ловко уворачивался от ударов, то уходя в сторону, то прибегая
к защите Тогорила, то, когда покровительство хана становилось
обременительным, сталкивая кэрэитов с найманами. Проделывать все это было
не так уж и трудно. Тайчиуты по старой памяти считали его племя зависимым
от них, для Тогорила он - названый сын, для найманов и меркитов - слишком
ничтожный враг.
Джамуха натянул поводья, и лошадь под ним, идущая спокойным шагом,
вскинула голову, запрядала ушами. Он подтянул ремни тороков с увесистыми,
жирными тарбаганами, повернулся к нукерам:
- Ну что, испытаем резвость наших коней?
Прижал пятками бока своего коня, гикнул, пригнулся. Косматая грива
взметнулась, хлестнула по лицу, ветер заиграл кончиками его косичек. Ах,
как хорошо мчаться по родной степи, ловя ноздрями горький дух ее трав!
Нукеры скакали чуть приотстав. Только младший брат Тайчар вырвался
вперед, сровнялся. В задорной улыбке блеснули ровные зубы. Белый мерин
Тайчара стал обходить его коня. Джамуха резко натянул поводья. Он не
любил, чтобы его кто-то обходил, пусть даже собственный брат.
В курене люди приветливо махали руками, поздравляли с удачной охотой.
Соплеменники высоко ценили его ум, смекалку, ловкость и давно уже звали не
иначе, как Джамуха-сэчен. И он гордился уважением людей, своим званием,
зная, что и то и другое заслужил неусыпными заботами о благополучии
племени.
У коновязи спешился, но в юрту не пошел, велел встретившей его Уржэнэ
принести кумысу, а одного из нукеров - разыскать агтачи - конюшего.
Терпкий, колюче-кислый кумыс освежил пересохшее горло. Возвращая чашу
жене, спросил:
- Ну как тут у нас?
- Все хорошо. Правда, в урочище Хара-гол на табунщиков напали меркиты.
Но все обошлось. Табунщики сумели уйти, не потеряв ни одного коня.
- Сколько меркитов? Куда они направились?- встревожился Джамуха.
- Меркитов было сотни три. А шли они в свои кочевья. Видимо, воевали с
тайчиутами.
- А-а...- успокоился он.- Кто те табунщики?
- Сыновья нашего агтачи Тобухая. И еще одна новость. Приехал человек
от хана Тогорила. Со вчерашнего дня ждет тебя.
- Пусть подождет еще.
Подошел агтачи Тобухай, кривоногий старик в халате с подоткнутыми под
пояс полами.
- Звал меня, Джамуха-сэчен?
- Звал, Тобухай-эбуген. Уржэнэ говорит: твои сыновья спасли табун. Так
ли это?
- Так.
- Скажи им: каждому дарю по юртовому войлоку из белой шерсти.
- Твоя щедрость подобна полноводной реке - все из нее черпают, а она
не убывает,- Тобухай с достоинством поклонился.
- Но звал я тебя по другому делу. Посмотри на моего коня. У него
обвисло брюхо и прогнулась спина. Он верно служил мне многие годы. Пусть
теперь отдыхает.
- В твоем табуне есть беломордый жеребец. Он легок, как дзерен, силен,
как лось. Но он не объезжен.
- Приведите его мне.
Агтачи ушел. Вскоре табунщики подогнали к юртам коней. Джамуха сел в
седло, взял из рук подъехавшего Тобухая ургу. Лошади, сбитые табунщиками в
плотный круг, пугаясь юрт, людей, кидались из стороны в сторону. Жеребец,
на которого указал агтачи, понравился Джамухе. Вороной, длинногривый и
длиннохвостый, он выгибал тонкую шею, носился вокруг табуна, кося злым
глазом.
Улучив момент, Джамуха накинул петлю на его голову. Жеребец прянул в
сторону, петля затянулась на шее. Табунщики, попрыгав с коней, вцепились в
гриву, в хвост, накинули на спину седло, взнуздали. Джамуха слез со своего
коня, как и агтачи, подоткнул под пояс полы халата. Подбежал Тайчар.
- Брат, разреши объездить этого коня мне! Ух, какой хороший!
Тайчар, бесшабашный удалец и большой любитель лошадей, не мог стоять на
одном месте от возбуждения. Джамуха рассмеялся:
- Думаешь, ты это сделаешь лучше меня? Нет, братишка, своего коня я
всегда объезжаю сам.
Жеребец вздрагивал всем телом, храпел, скреб копытом землю. Джамуха
потрепал его по шее, взял в руки поводья и взлетел в седло. Табунщики
отскочили в сторону. Жеребец потряс головой, приходя в себя, выгнул спину,
словно хотел таким способом освободиться от непривычной тяжести. Вдруг
заржал, встал на дыбы. Джамуха ожег его плетью. Жеребец прыгнул, высоко
вскинув зад, помчался, то бешено кидаясь в стороны, то вздыбливаясь.
Джамуху мотало так, что казалось, оторвется голова. Но он уже знал:
беломордый не вышибет его из седла.
Измучившись, весь в мыльной пене, жеребец пошел ровным галопом.
Натягивая поводья, Джамуха перевел его на рысь и, огибая озеро, повернул к
куреню. Солнце уже село. И там, где оно село, край неба пылал
золотисто-малиновым светом. Мелкая рябь озера тоже была малиновой. Утка с
выводком, оглядываясь на него и испуганно крякая, отплывала от берега.
Джамуха чувствовал себя счастливым. Но, вспомнив о посланце хана Тогорила,
нахмурился. Что нужно беспокойному владыке кэрэитов? Вечно он затевает
что-нибудь.
У коновязи передал жеребца агтачи, не стал слушать похвал его умению
подчинять себе коня, сразу прошел в свою юрту. Там уже сидели, ожидая
ужина, Тайчар и ближние друзья.
- Пригласите к ужину посланца хана Тогорила,- попросил он.
Посланцем хана оказался молодой нойон Хулабри Скрывая досаду и
озабоченность, Джамуха шутил, улыбался, его лицо с мягкими ямочками на
щеках было приветливым.
Баурчи принес молочное вино и мясо.
- Гость, наверное, не обидится за такое простое угощение? У нас нет
китайского вина, лепешек из найманского проса и каши из тангутского риса -
Вздохнул. - Мы люди бедные. Все, что у нас есть, дает наша земля, покрытая
травами...
Он не жаловался, напротив, ему хотелось, чтобы нойон понял его племя не
велико, но оно ни у кого ничего не просит, никому ничего не должно.
- А наш повелитель думает, что ты соскучился по иной пище, и
приглашает тебя в гости.
- И когда хан-отец хочет видеть меня своим гостем?- уже без улыбки
спросил Джамуха.
- Завтра.
- Почему такая спешка?
- Остальные гости в сборе. Нет только тебя.
Джамуха помолчал Он очень нужен хану. А для чего? Что хочет получить от
него Тогорил? Воинов? Лошадей? А может быть, проведал про его тайные дела?
- Я был бы счастлив отпить глоток вина из чаши хана-отца. Но, на горе
мне, в последние дни разболелся живот, я ничего не могу принимать, кроме
нашей пищи и нашего вина.
- У хана есть люди, умеющие лечить любые недуги... Мне не ведено
возвращаться без тебя.
Джамуха вздохнул. На этот раз не притворно. Придется ехать...
Разговаривал с ним хан с глазу на глаз. На прокопыченном оспой лице его
лежала тень тяжелых дум, подозрительный взгляд ощупывал Джамуху, и тому
было не по себе под этим взглядом.
- Ты не хотел ко мне ехать?
- Хан-отец!- с укором вскрикнул Джамуха.- По первому слову лечу к тебе
птицей...
- Ладно, верю,- хан махнул рукой, останавливая его - Осенью у меня был
твой анда Тэмуджин.
- Тэмуджин? Он жив?
- Жив Он женился, подарил мне соболью доху.
- Мой анда такой богатый?!- все больше изумлялся Джамуха.
- Да нет... Владения отца у него отняли Он просил меня вернуть улус
своего отца. А сейчас прибыли ею братья На Тэмуджина случайно наехали
меркиты, увели молодую жену Я рассудил так - ты - его клятвенный брат, я -
брат его отца Кто же, если не мы, поможет Тэмуджину?
- Хан-отец, моя мысль пряма, как древко копья: Тэмуджину надо дать
все, что он просит - Он был рад и этой новости, и тому, что хан не знает,
кто разрушил мир кэрэитов с найманами, хотя, кажется, что-то и заподозрил.
Вовремя объявился анда Тэмуджин...
- Он просит отбить его жену у меркитов.
- Надо ли нам связываться с меркитами? Жена не улус, ее найти не
трудно...
- А ты терял жену?- сердито перебил его хан.
Джамуха подумал о своей Уржэнэ Как часто, измученный заботами и
тревогами, он, слушая ее голос и небесные звуки хура, обретал успокоение,
находил просвет там, где все, казалось, было затянуто мраком.
Но война с меркитами . А почему бы и нет? Тогорил сейчас в силе, да и
его воины кое-что стоят.
- Я готов идти с тобой, хан-отец.
Хан угрюмо кивнул головой. Напоминание о жене увело его думы к
прошлому. Он, кажется, даже забыл о Джамухе.
- Братья Тэмуджина здесь?- спросил Джамуха.
- Да.
- Моту я поговорить с ними?
Окликнув нукера из дверной стражи, хан послал его за Хасаром и
Бэлгутэем. Того и другого Джамуха помнил мальчиками и, когда увидел перед
собой взрослых мужчин, остро почувствовал, как много прошло времени.
Кряжистый, низкорослый Бэлгутэй почти все время молчал, больше говорил
Хасар - высокий, худощавый парень с неробким взглядом черных глаз. Из его
слов Джамуха понял, что анда не сидел без дела, что в куренях тайчиутов у
него немало верных людей, ко их надо расшевелить, подтолкнуть.
- Передайте моему брату Тэмуджину: я помню и люблю его. Все, что у
меня есть, принадлежит ему.
Проводив братьев, он сказал Тогорилу:
- Хан отец, нам нельзя медлить.
- Веди своих воинов сюда Я позову своего брата Джагамбу с его воинами,
и, как только соберемся, пойдем на кочевья меркитов.
- Мудрый хан, если мы начнем стягиваться со всех сторон, как рыба в
глубокий затон, всем станет понятно - что-то затеваем. Всполошатся
тайчиуты, заседлают боевых коней найманы, недремлющим оком уставятся в
нашу сторону меркиты.
Подумав, хан согласился с ним, похвалил:
- Твой ум становится острым, как хорошо закаленный клинок.
- Он - слабое эхо твоей всепостигающей мудрости,- скромно потупился
Джамуха.
- Мы соберемся в верховьях Онона, в урочище Ботоган-борджи. Знаешь,
где это?
- Знаю.- Джамуха мысленно прикинул путь войск к урочищу, и ему пришел
в голову интересный замысел. Надо уговорить хана зайти за Тэмуджином. Если
он завернет на его стоянку, дальше принужден будет идти через кочевья
тайчиутов, и тайные доброжелатели Тэмуджина без помех присоединятся к
анде. На одну стрелу можно насадить гуся и куропатку. Конечно, тайчиуты
могут потрепать хана. И это неплохо. Сил у хана-отца убавится не много, а
спеси станет меньше. Но как сказать об этом Тогорилу? Захочет ли он
рисковать? Не в его правилах, идучи на одного врага, задирать другого.
Сказал, как о деле малозначимом, само собой понятном:
- Ты, конечно, зайдешь за Тэмуджином и захватишь его с собой?
Хан строго и сосредоточенно рассматривал под ногами желтое пятно на
белом войлоке. Подняв голову, остановил взгляд на лице Джамухи.
- Слишком острый клинок плох тем, что иногда режет собственные ножны.
Не думай, сын, что умнее других,- это плохо кончится.
- Хан-отец! Мои мысли прозрачнее родниковой воды!
- Молчи! Почему сам не идешь за Тэмуджином? Хитер ты, и помыслы твои
кручены, как шерсть барана. Смотри, Джамуха...
В голосе Тогорила внятно послышалась угроза, и Джамуха укрепился в
мысли, что хан ему не доверяет. Надо, чего бы то ни стоило, порушить его
недоверие.
Заговорил обиженно:
- Мне больно слушать незаслуженные укоры, хан-отец. Мои помыслы
одинаковы с твоими, как одинаковы зерна тангутского риса, других не было и
нет. Ты хочешь, чтобы я пошел к Тэмуджину? Я пойду, хан-отец. Я сделаю
все, что ты повелишь. Но мой путь к анде вдвое длиннее твоего...
Хан молчал. Его пальцы теребили складки халата, лоб резала глубокая
поперечная морщина. Передохнув, Джамуха заговорил спокойнее,
рассудительнее:
- Кому, хан-отец, меркиты досаждают больше всего? Тайчиутам. Так
станут ли они чинить тебе зло, когда узнают, на кого направлены копья
твоих воинов? Кроме того, им ведома твоя сила и доблесть - это оградит
тебя. Иное дело я. И мал, и слаб...
Приказав нукерам звать нойонов, Тогорил поднялся, сунул руки за пояс,
проговорил, глядя поверх головы Джамухи:
- Видит бог, я не забыл того, что сделал для меня Есугей. И чем бы это
ни кончилось, попробую сделать то же самое для его сына. За добро,
Джамуха, человек должен платить добром.
Весть о предстоящем походе на меркитов нойоны Тогорила встретили с
нескрываемым неодобрением. Рисковать своими воинами из-за безвестной жены
столь же безвестного Тэмуджина - разумно ли это?
- Я вас позвал не для досужих рассуждений,- раздраженно сказал
Тогорил.- Я позвал вас объявить свою волю!
Нойоны умолкли, потупились.
Возвращаясь в свой курень, Джамуха не раз вспомнил эти слова. Высоко
вознесся над всеми хан Тогорил. Все, кажется, идет к тому, что и ему,
Джамухе, станет объявлять свою волю. И будешь покорен - что сделаешь?
Сколько ни вертись в одиночку, все равно окажешься в руках Тогорила, а
ускользнешь от него - попадешь под пяту Инанча-хана найманского или
Тохто-беки меркитского, от них увернешься - взнуздает Таргутай-Кирилтух.
Но теперь, может быть, его одиночество и кончится. Анда Тэмуджин соберет
улус своего отца - их будет двое. Потом найдется кто-то третий, четвертый.
В битве ли, на пиру ли слово каждого будет весить одинаково. Как в
счастливые старые времена, воспетые в сказаниях-улигэрах, они перед лицом
опасности встанут грудью друг за друга. И древний степной обычай вольности
никто не осмелится рушить безнаказанно.
Бодрили, радовали душу эти думы. О, если бы хан-отец мог догадаться,
куда направлены его устремления!.. Но он не догадается. Что для него
Джамуха? Почти собственный нукер. А если догадается? Что-то же питает его
подозрительность и недоверчивость. Но эти тревожные мысли Джамуха гнал от
себя...
В поход он взял всех своих воинов, оставив курень на попечение стариков
и подростков. В назначенный день пришел в урочище Ботоган-борджи. Прошел
день, а хана не было. Не явился он и на другой день. Джамуха встревожился,
усилил караулы. Не побили ли тайчиуты Тогорила? Если так, тут оставаться
опасно.
На третий день забеспокоились и воины. Походный стан притих. Джамуха
решил переночевать и утром уходить в свое кочевье. На рассвете воины
принялись седлать коней. В это время прискакал дозорный: идет войско.
Вскочив на коня, Джамуха поднялся на возвышенность. По плоской равнине к
стану валом катилась конница. Всходило солнце, и на оружии, доспехах
вспыхивали красные искры. А что, если это воины тайчиутов? У Джамухи
похолодело в груди.
- Скачи навстречу!- сказал он дозорному.
Сам ринулся к стану, приказал барабанщикам бить тревогу.
Басистый рокот барабанов бросил воинов в седла. Они быстро построились.
Джамуха подтянул пояс, поправил саадак... Дозорный вылетел из-за сопки,
заорал во все горло:
- Наши...
Воины смяли строй, беспорядочной толпой, увлекая за собой Джамуху,
ринулись навстречу кэрэитам. Издали заметив Тогорила по тангутскому шлему
с высоким золотым гребнем, Джамуха направился к нему. Хан коротко
поздоровался, ничего не сказал, оправдывая свое опоздание. Джамуха,
сдерживая злую обиду, спросил:
- Хан-отец, разве не вместе назначили день встречи? И разве старый
обычай не велит каждому, большой он или маленький, следовать уговору?
Хан не успел ответить. К ним подскакали Джагамбу и высокий молодой воин
с обозначившейся бородкой на широких твердых скулах. Он был опоясан
сыромятным ремнем, на ремне висел меч в обшарпанных ножнах и берестяной
колчан. Из-под войлочной шапки на высокий лоб выбилась прядь рыжеватых,
словно бы подпаленных солнцем, волос.
- Так-то встречаешь нас с твоим андой?-усмехнулся Тогорил.

V

Поздно вечером подошли к реке Хилхо. На противоположном берегу
несколько рыбаков варили уху. Заметив дозорных, они вскочили на коней.
Пока дозорные шныряли по берегу в поисках брода, рыбаки скрылись. Над
огнем осталась готовая уха Со смехом и гоготом дозорные опорожнили котел.
Тогорил, Джамуха и Тэмуджин остановились на крутом яру. Вода
плескалась, подмывая илистый берег, в сумерках блеском клинка отсвечивали
ее струи. Тэмуджин вертел головой, вглядываясь в противоположный берег. Но
ничего там не видел, кроме темной гряды тальников у воды и ломаной кромки
пологих гор. Где-то тут, рядом, за этой кромкой, стоят юрты меркитов. В
одной из них Борте... Дума о ней занозой сидела в сердце. О чем бы ни
говорил, что бы ни делал, забыть о Борте не мог. А хлопот у него в эти дни
было много.
Весть о том, что за него вступился сам хан кэрэитов, в тайчиутских
куренях встретили с недоверием. И очень удивились, когда Тогорил с войском
прибыл на его стоянку. Люди, которых он до этого уговаривал не один раз,
но так и не мог уговорить, сами потянулись к нему. За те несколько дней,
пока Тогорил стоял у него, вокруг старой материнской юрты вырос целый
курень. Тэмуджин сбивался с ног. Каждого надо было встретить ласковым
словом, каждому определить ею место...
Конь под Тэмуджином переступал с ноги на ногу. Комок земли покатился
из-под копыт, упал в реку, звонко булькнув. Тэмуджин прислушался к
разговору хана и Джамухи.
- Дозорные ржут от радости, что уха досталась, а им плакать надо
упустили меркитов,- говорил Джамуха, похлопывая черенком плети по голенищу
сапога.
- В этом беды нет. Упустили - пусть бегут.
- Хан-отец, ты говоришь так потому, что дозорные твои люди.
- Это люди Тэмуджина.
Да, на том берегу были его люди. Если Джамуха потребует, он должен
будет примерно наказать воинов. А этого делать как раз не следует. Все
только начинается, и он своей строгостью отпугнет воинов.
- Там молодые ребята, они порядка не знают,- сказал он, поворачиваясь
к Джамухе.
- Ладно... Я думаю, что это даже неплохо. Со страху в глазах у рыбаков
наше войско утроилось. Они до смерти напугают своих. Будем переправляться,
хан-отец?
- Нет. В темноте люди вымокнут и плохо будут спать. А завтра сражение
Кроме того, здесь, за рекой, мы в безопасности. Пусть расседлывают коней,
зажигают огни. Как можно больше огней. Если решили меркитов напугать,
давайте напугаем.-Хан подобрал поводья.- Приглашаю вас к себе на ужин.
Джамуха наклонился к Тэмуджину, прошептал с упреком:
- Что же ты не сказал, что дозорные твои?
Тэмуджин пожал плечами Готовность побратима везде, во всем держать его
руку радовала. Однако сейчас казалось, что совсем неважно, чьи люди были в
дозоре, ему хотелось понять другое - совершили или нет эти люди проступок?
Вот он сказал, оправдывая ребят, что они не знают порядка. Но ведь и сам
Тэмуджин этих порядков не знает. А может быть, их вовсе и нет, над всем,
над всеми - воля повелителя Захотел - будет так, не захотел - будет иначе
Если его догадка верна - плохо. Никогда не будешь знать, что ты делаешь
правильно, в чем ошибаешься.
Нукеры уже разбили походный ханский шатер, развели перед входом большой
огонь и зажаривали на нем молодого барашка. Возле огня стояли кэрэитские
нойоны и брат Тогорила Джагамбу. Хан снял доспехи, остался в легком
шелковом халате. Тэмуджин и Джамуха тоже отстегнули у входа оружие, сели
на ковер. Баурчи налил в фарфоровые чаши архи Хан, воздев руки вверх
(широкие рукава халата скатились к локтям), помолился своему богу-кресту,
потом вместе с Тэмуджином и Джамухой плеснул архи на землю - жертва духу
этих мест, поднял чашу.
- Ну, Тэмуджин, завтра все решится Поможет бог - горестям твоим придет
конец.
- Я верю, мы разнесем меркитов в прах!- сказал Джамуха - Они надолго
запомнят нас.
Хан выпил вино, поставил чашу на ковер.
- Я тоже верю. Но нет ничего переменчивее счастья воина - Тогорил
вздохнул.- Один день может сделать тебя обладателем огромных богатств, но
один же день, если счастье уйдет, лишит всего. Вот почему, дети мои, надо
держаться друг за друга. Сегодня силен, удачлив - помоги другу, завтра
обездолен - не убивайся, друг поможет тебе.
Этими словами хан как бы уравнивал себя с Джамухой и Тэмуджином Горячая
волна благодарности колыхнулась в груди Тэмуджина Кто он и кто хан? Он -
покинутый родичами, униженный врагами, а хан - один из самых
могущественных повелителей в великой степи... Какое сердце надо иметь,
чтобы так вот подать руку нищему, втоптанному в пыль!
- Хан-отец и ты, мой брат Джамуха! Откроет нам счастливый лик свой
вечное небо или отвернется от нас, возвратимся домой гордыми победителями
или с ущербленными духом и телом, я никогда не забуду того, что вы уже
сделали для меня. Стану нужен - кликните меня, и я приеду. Будут воины и
нукеры - приведу их. А нет - прибуду один. Не хватит сил прибыть - отдам
своего коня. Не будет коня - пришлю саадак и меч. Если поступлю иначе,
пусть это вино, которое сейчас выпью, превратится в пламя и спалит мое
нутро.
Вина он не любил, но тут выпил чашу до дна.
Потом пили еще и ели сочное мясо барашка. От вина, от тоски по Борте,
оттого, что он теперь не одинок, от любви к рябому, некрасивому хану и
красивому, с девичьими ресницами над умными глазами и ребячьими ямочками
на щеках Джамухе, от гула голосов воинов, которые пришли сюда ради него, и
оттого, что где-то среди воинов лучшие друзья Боорчу и Джэлмэ едят не мясо
барашка, а сухой хурут, запивая его водой,- от всего этого, а может быть,
и не от этого, ему хотелось плакать, но даже и не плакать - из глубины
души рвалось что-то такое, чего он не смог высказать словами. Обнял
Джамуху, заглянул в лицо.
- Брат мой!
Ему хотелось так же обнять хана, но сделать этого не посмел,
притронулся рукой к складкам его халата.
- Отец мой!
Тогорил сам обнял его.
- Я счастлив, что могу помочь тебе.
После ужина они с Джамухой вышли из шатра. По всей прибрежной полосе
горели сотни огней, и красное зарево плясало на косогоре, на плотной стене
тальника. Воины, укладываясь спать, говорили вполголоса, звуки их речи
сливались с плеском реки и шелестом тальниковых листьев.
Они спустились к воде, на песчаную косу. Джамуха положил руку на его
плечо.
- Анда, ты помнишь Онон?
- Как можно забыть об этом?
- Хучара обыграли-помнишь?-Джамуха тихо рассмеялся.- Мы были вдвоем
заодно, потому и выиграли. Где сейчас Хучар?
- Плохой человек Хучар!
- Что он сделал плохого?
- Он плохой потому, что ничего для меня не сделал.
- Анда, но и я до этого не помогал тебе. Ты тоже осуждаешь меня? А я
не мог. Невозможно было.
- Я тебя не осуждаю.
- А Хучара?
- Ну что тебе Хучар!- Тэмуджин подумал,- Знаешь, я ни на кого зла
сейчас не держу. Но вровень с тобой никого не поставлю - ты пришел первым!
- Я не мог не прийти, Тэмуджин. Помнишь, как мы клялись? Одна душа,
одна радость, одна забота - на двоих. На свете много разных людей. Но нас
- двое.
- Теперь трое, Джамуха. Третий - наш отец Тогорил.
- Да, конечно... Только Тогорил - хан. Мы с тобой просто нойоны
вольных племен. И над нами только одна власть - власть нашей дружбы.
В заводи звучно шлепнула хвостом крупная рыбина. Видимо, таймень.
- Пошли спать, анда Тэмуджин.
- Пошли, анда Джамуха.
Ему приснилось празднество на берегу Онона. Шумят люди, бьют барабаны.
Он сидит у телеги с ненавистной кангой на шее. Тайчу-Кури куда-то зовет
его, дергает за рукав халата.
- Вставай, Тэмуджин, пора!
- А я не хочу!
- Вот что делает вино с человеком!
Это уже голос не Тайчу-Кури, а Боорчу. Тэмуджин открыл глаза. Боорчу и
Джэлмэ, один с одной, второй с другой стороны, тормошили его. Бубнили
барабаны. Воины седлали коней, Тэмуджин потряс головой. Череп раскалывался
от боли.
- Фу, как тяжело...
- Не будешь пить столько!-сердито сказал Боорчу, подавая берестяной
туесок с дугом.- Когда я был маленьким, бабушка говорила мне: кто пьет
вино, у того в голове темно.
- Не ворчи, друг Боорчу. И без тебя тошно. Видишь, Джэлмэ молчит. Он
хороший парень.
От прохладного кислого напитка немного полегчало. Он сел на коня,
поехал к яру. Там уже стояли хан, Джамуха, Джагамбу, кэрэитские нойоны.
Начиналась переправа. Лошади спускались к реке, обнюхивая воду. У берегов
было мелко. Но на середине вода. доходила до брюха, сильное течение
разворачивало лошадей мордой, к верховьям реки. Всадники корчились в
седлах, подбирая ноги. Под одним воином лошадь споткнулась. Он испуганно
рванул поводья. Лошадь вскинула голову, снова споткнулась, течение свалило
ее. Воин окунулся с головой, выпустил поводья, вода подхватила его,
прибила к тальникам. Он вылез из воды мокрый, с виноватой и жалкой улыбкой
на юном лице.
Джамуха подмигнул Тэмуджину.
- Парень-то опять твой!
Тэмуджин почувствовал, что улыбается побратиму виноватой, как у юного
воина, улыбкой. Что-либо сказать не было сил. Изнутри черепа по вискам
били кузнечные молотки. Тогорил, Джамуха таких мучений, видимо, не
испытывали, хотя выпили не меньше, чем он.
За рекой воины начали строиться, дозорные не мешкая поскакали вперед.
Тогорил направил своего коня в воду. Он не стал поджимать ноги. Как сидел,
прямой, в сверкающем золотом шлеме, так и остался сидеть. Вода хлестала по
высоким голенищам его сапог. Тэмуджин тоже не поднял ног. И, когда
выбрался на берег, его ветхие гутулы оказались полными воды, она била из
всех дыр веселыми струйками.
К полудню дозоры наткнулись на меркитов. Остановив воинов, Тогорил со
свитой поехал вперед, поднялся на возвышенность. Меркиты строились у входа
в долину, между двух крутосклонных сопок. Хан долго озирал окрестности,
задумчиво пощипывая седеющую бородку.
- Не думал, что они решатся выйти навстречу.- В голосе хана
послышалась озабоченность.
- Их не так уж много,- сказал Джамуха.- Не успели сбежаться за ночь.
Не остановят.
- Их не много,- согласился Тогорил,- но это - меркиты. Драться они
умеют. Поэтому...- Сдвинул шлем на затылок, ногтем поскреб правый висок,
оглядываясь по сторонам.- Джагамбу, видишь тот лесочек? Ступай туда.
Постарайся незамеченным выйти меркитам в. затылок. А вы, Джамуха и
Тэмуджин, со своими воинами идите влево. Гора скроет вас от глаз меркитов.
Станьте вон за той сопкой и ждите. А я двинусь напрямую.
Головная боль, возбуждение - сейчас, сейчас все решится!- мешали
Тэмуджину понять смысл дробления войска, все казалось чрезмерно
усложненным - к чему? Если меркитов меньше, нечего и мудрить, навалиться
на них всей силой, смять, растоптать... Шевельнулось подозрение. хан хочет
разбить меркитов сам, один. Неужели он такой? Или тут есть что-то иное,
недоступное его воспаленному уму? Наклонился к Боорчу:
- Перед сражением больше пить не буду. Никогда!
Он смотрел на хана, на Джамуху, на меркитских воинов, и ему все больше
не хотелось идти за сопку, стоять там в бездельном ожидании, томиться от
безвестности.
- Хан отец, возьми меня с собой!
Тень неудовольствия набежала на лицо хана, но через мгновение в черных
глазах затеплился грустно-ласковый свет.
- Хорошо. Ты пойдешь со мной.
Двинулись на меркитов шагом: сберегали силы коней. Но в этом
неторопливом движении ощущалась зловещая напряженность. Боорчу смотрел
вперед, жмурясь, будто от ослепительного света. Джэлмэ насупился, закусил
губу.
Расстояние сокращалось. Стал виден горделиво поднятый туг, можно было
уже различить и масти меркитских коней. Враги стояли плотными рядами от
одного склона сопки до другого. Строй казался несокрушимой, непреодолимой
преградой. Напряженность людей передалась и коням. Они прядали ушами,
рвали поводья.
Тэмуджин не заметил, подал Тогорил знак или лавина всадников сорвалась
сама. Грохотом ударил в уши топот копыт, облако густой ныли взметнулось к
самому небу. Всадники мчались, будто уходя от этого серого облака... Из
меркитских рядов брызнули черные стрелы, сами ряды зашевелились и
стремительно покатились навстречу. Тэмуджин размахивал мечом и кричал, не
слыша своего голоса.
Всадник на рыжем широкогрудом коне летел на него, целя острие копья в
грудь. Тэмуджин свернулся с седла вбок, копье прошло мимо. Всплеском
молнии блеснул меч Джэлмэ и обрушился на голову меркита.
Меркиты дрались со злобной отвагой, все усиливая и усиливая натиск.
Воины хана остановились, затем попятились. Тэмуджину показалось, что еще
немного - и войско хана будет смято, изрублено. Страшась этого, бессильный
что-нибудь изменить, стал искать глазами Тогорила, но в клубах серой пыли
мелькали чужие свирепые лица, оскаленные морды лошадей, звенело железо,
стучали копыта, предсмертные крики людей смешивались с обезумелым ржанием
коней. На мгновение ему показалось, что хан и анда кинули его под мечи
меркитов. Страх затмил разум Тэмуджин рвал поводья, заворачивая коня.
Хотелось как можно скорее и как можно дальше умчаться от клубка
человеческой ярости. Но справа был Джэлмэ, слева Боорчу. Он был зажат
между ними...
И вдруг все переменилось Меркиты враз ослабили напор, бестолково
заметались, покатились назад. Тэмуджин перевел дух, огляделся. Из за
сопки, сминая правое крыло меркитов, ударили воины Джамухи. Враги были
отброшены к проходу меж сопок, не удержались и там, побежали, поставляя
спины под мечи, копья и стрелы. А наперерез им уже мчались воины Джагамбу.
На сопке Тэмуджин слез с коня, вытер с лица едкий пот Руки плохо
слушались, дрожали ноги, от боли надвое раскалывалась голова. Тупо, трудно
охватывал он разумом происшедшее. Обессиленно присел на камень. По всей
долине, похожей на сложенные ладони, валялись убитые, ползали раненые,
метались кони, одичавшие от запаха крови, спешивались воины, подбирая
оружие, подымая своих раненых и добивая чужих.
Враг разбит. Разбит!
Но страх и чувство беспомощности, только что пережитые, мешали
Тэмуджину ощутить радость.
Подъехал Джамуха. Лихо соскочил с лошади, крепко стукнул кулаком по
сгорбленной спине Тэмуджина. Больше, чем обычно, были заметны ямочки на
щеках его грязного лица, свежо белели зубы.
- Чего сидишь, как сова в дождливый день? Знаешь, кого мы заарканили?
Нойона Хаатай-Дармалу. Хочешь посмотреть?
- Зачем мне нойон Тохто-беки? Мне нужна Борте.
- Найдем и Борте. Весь меркитский улус вывернем, как шубу, до
шерстинки переберем, но найдем.
Уцелевшие воины меркитов разнесли по своим куреням весть о поражении.
Началось бегство. Кинув в телеги самое необходимое, оставив юрты, а порой
и стада, люди устремились вниз по Селенге, в сторону Баргуджин-Токума.
Воины-победители рыскали по долинам, перехватывая беглецов.
Тэмуджин со своими нукерами носился по степи без передышки. В одной из
долин наткнулся на курень Тохто-беки. Людей в нем осталось не много. В
поисках Борте нукеры обшаривали одну юрту за другой. Спрятавшихся меркитов
вышибали копьями, плетями и сгоняли к шатру Тохто-беки. Тэмуджин, Боорчу,
Джэлмэ опрашивали всех, но о Борте никто ничего не мог сказать.
На площадку приволокли изможденного мужчину с кангой на шее, бросили в
пыль. Он сел, отбросил со лба косматые волосы, равнодушно огляделся. Один
из воинов постучал рукояткой меча по замку канги.
- Крепко сделано. Не снимешь.
- А ты сначала сними ему голову!- со смехом посоветовал кто-то.
Воин поднял меч, целясь ударить по шее.
Тэмуджин хлестнул его плетью по спине.
- Отойди отсюда, храбрец!- Наклонился к лицу колодника:- Ты кто такой?
- Сотник Тайр-Усуна. Мое имя Чиледу.
- Почему в колодке? Ты преступник?
- Нет. Но Тайр-Усун считает иначе.
- Нукеры, разбейте замок! Я дарю тебе жизнь и свободу, колодник.
Когда-то и мне пришлось носить такой ошейник.
Нукеры сломали замок, сбросили кангу. Чиледу, словно не веря. провел
руками по шее, по плечам.
- Ты не знаешь, где находятся две женщины, захваченные в кочевьях
тайчиутов?
- Не видел. Я сидел, прикованный к столбу: Они, наверное, с теми,
которые ушли.
- Мы сможем их догнать?
- Да, они ушли не очень давно. Скачите к тому перевалу. За ним будет
степь... А ты кто?
- Я сын Есугей-багатура.
Чиледу вскинул голову, всмотрелся в лицо Тэмуджина, хрипло засмеялся.
Он смеялся все громче. Тронув коня, Тэмуджин сказал:
- С ума сошел от радости...
Начинало смеркаться, когда Тэмуджин и его нукеры настигли меркитов.
Беспорядочной толпой: пешие, конные, повозки с кибитками, простые телеги
вперемежку с табунами коней, стадами коров и овец - они двигались по
широкой равнине. Крики людей, ржание, мычание, блеяние животных, скрип
тележных колес в тишине вечера разносились по всей степи. При виде воинов
этот клубок начал рассыпаться, растекаться во все стороны. Воины с
бешеными криками носились по равнине, рубили, кололи мужчин, хлестали
плетями женщин и детей, сбивая в кучу.
Тэмуджин вместе с Боорчу и Джэлмэ врезался в середину орущего,
мечущегося скопища, кружил между телегами, заглядывал в лица людей,
беспрерывно кричал:
- Борте! Борте!
И когда уже казалось, что искать бесполезно, в невообразимом гвалте
Тэмуджину послышался отклик. Он рванулся на голос, расчищая плетью путь,
услышал совсем близко:
- Тэмуджин!
Две тени метнулись к нему, четыре руки вцепились в полу халата. Он
соскочил с седла, обнял Борте. Она повисла на шее, прижалась мокрым от
слез лицом к щеке. Хоахчин гладила Тэмуджина по спине, по плечам, без
конца тянула свое: <Ой-е! Ой-е!>

VI

Победители возвращались в родные курени.
Перед войском двигались табуны и стада, сотни повозок, груженных разным
добром. За повозками брели молодые женщины и дети. Стариков и воинов, как
обычно, в плен не брали.
Одним из немногих мужчин был среди пленных и Чиледу. Глаза у него
глубоко запали, скулы заострились, рваный, без пояса халат висел на тощем
теле, как мешок на палке. Тайр-Усун кормил его вместе с собаками, только
собаки, в отличие от него, не были прикованы к столбу. Жизнь медленно
покидала его тело, и он равнодушно ждал конца. Ночами, ворочаясь в
собачьей берлоге, полной блох, расчесывая искусанные бока, он думал, что
все свои дела на земле завершил, остается терпеливо ждать, когда по воле
вечного небе его дух оставит тело и отправится туда, где никогда не вянут
травы, не замерзают реки, где тучен скот и счастливы пастухи. Дух злых
людей не попадет в долины благоденствия. Дух того, кто творил в жизни зло,
остается здесь, темными ночами он светится волчьим глазом, голосом дурной
птицы кричит в кустах харганы. Злая душа Есугея, должно быть, тоже мечется
в степи, пугая людей, наводя порчу на скот. Он, Чиледу, никому не делал
зла. И Оэлун тоже. Там ничто не помешает им соединиться.
Когда нукеры сорвали цепь и поволокли его к шатру, подбадривая пинками,
он обрадовался - это конец. Но ему подарили то, что давно стало в
тягость,- жизнь. И кто подарил - сын Есугея! В первое мгновение все это
показалось ему бредом...
Идти было тяжело. От слабости кружилась голова. Радужные круги плыли
перед глазами. Рядом с ним, спотыкаясь, шла молодая женщина с маленьким
мальчиком на руках. По ее лицу струился грязный пот, она часто дышала
широко открытым ртом. Ребенок пухлой рукой теребил ее за ухо, что-то
лепетал, но она, кажется, не видела и не слышала его.
Чиледу отвернулся. Но тут же его взгляд встретился с взглядом
Хаатай-Дармалы. Халат и гутулы с нойона содрали, он был в одних штанах.
Босые ноги, исколотые камнями и степными колючками, кровоточили, в шею
врезалась веревка, другой ее конец был привязан к телеге. Едва нойон
замедлял шаг, веревка начинала душить его, он выпучивал глаза и делал
рывок вперед. Страдальческий взгляд Хаатай-Дармалы молил о помощи.
Чиледу долго не понимал, откуда у Тэмуджина войско. Если бы своими
глазами не видел ветхую юрту Оэлун, наверное, об этом не думал бы. Но он
видел. И непостижимым казалось происходящее. Вчера у Тэмуджина просто,
будто у беззащитного харачу, увели жену, а сегодня, чтобы заполучить жену
обратно, он сокрушил самого Тохто-беки. Не иначе, как вечное небо помогло
ему. Потом, приглядевшись, он понял, откуда Тэмуджин получил помощь. Но
удивление от этого не убавилось.
Ему хотелось ненавидеть Тэмуджина так же, как он когда-то ненавидел его
отца. Но в сердце было совсем другое. Пожалуй, даже радовался внезапному
возвышению Тэмуджина: он не только сын Есугея, он также сын Оэлун. В этом
все дело.
Женщина с мальчиком совсем ослабла. Она навалилась на плечо Чиледу, и
он еле устоял на ногах. Взял из ее рук ребенка. Но она уже без поддержки
идти не могла. Кое-как подтащил ее к повозке, дал в руки конец веревки.
- Держись.
Ноги ее подогнулись. Она легла грудью на тележный задок. Нукер из
стражи подскакал к ним, древком копья ударил женщину по голове. Она, не
вскрикнув, свалилась на землю. Лицо посерело, глаза закатились под лоб,
Чиледу попробовал ее поднять, но стражник ударил и его.
- Пошел!
Пошатываясь, Чиледу отступил. Стражник свесился с седла, схватил
женщину за руку, отволок в сторону. Она осталась лежать на земле.
Мальчик казался все тяжелее, идти становилось все трудней. Чиледу ждал,
что скоро стражник и его поволочет в сторону от дороги. Но это не пугало и
не тревожило. Однако, пока ноги не подогнулись, он шагал за повозкой,
прижимая к груди хныкающего мальчика.
Вечером на стоянке он полежал на траве, немного передохнул и пошел к
дойщикам кобылиц. Там выпросил молока. Напоил мальчика, остатки выпил сам
Одна из женщин дала еще и кусок хурута Он съел ею всухомятку. Чувство
голода, до этого дремавшее, стало таким острым, что он долго не мог
заснуть. Мальчик, завернутый в его халат, прижался к голой груди, мирно
посапывал. Утром он зашевелился, сел, дернул его за нос, внятно произнес:
- Эцэгэ.
- Да, да, я твой отец,- сказал он со вздохом.- Есть хочешь? Молока
надо?
Снова пошел к дойщикам. Но караульные прогнали его, ударив плетью.
- Не ходи тут, чесоточный козел!
- Как смеешь бить меня? Я вольный человек!- закричал Чиледу,
озлобляясь.
- Я тебе вот дам волю! Радуйся, что кишки не выпустили.
Чиледу был уязвлен. Как же так? Или слово Тэмуджина ничего не весит?
Или в самом деле ему все померещилось - там, у шатра Тохто-беки? Может
быть, и нет тут никакого Тэмуджина... Спросил у дойщиков:
- Сын Оэлун с вами?
- С нами. Только тебе до этого дела нет.
- Он мне сказал: свободен. Так кто тут главный - Тэмуджин или ты?
- Ты еще и лжец! Стой на месте! Эй Боорчу, езжай сюда. Этот ободранный
козел клевещет, будто Тэмуджин дал ему волю.
Подскакал Боорчу.
- А-а, колодник! Он не клевещет.
Чиледу приблизился к Боорчу.
- Сын Оэлун даровал мне жизнь и свободу - так?
- Так. Ты можешь идти куда хочешь.
- Вот мальчик. Накормите его и возьмите мою волю. Мне идти некуда.
- Это твой сын?
- Да...
- Иди за мной.
Он привел его на стоянку воинов. Здесь в огромных котлах варилась
баранина. Боорчу подозвал старика Баурчи.
- Накорми этого человека и его сына. Он не пленник - дай ему пояс и
шапку. И пусть помогает тебе.
Теперь мальчик мог ехать на повозке. Чиледу сажал его в большой котел.
Сам шел рядом, собирал разноцветные камешки, давал мальчику, а он колотил
ими по кромке медного котла, прислушивался к звону и весело смеялся. Когда
надоедала игра, протягивал Чиледу пухлые ручонки, требовательно звал:
- Эцэгэ!
И простое слово <отец> отзывалось в душе Чиледу мучительной болью.
Никто никогда не называл его так.
На стоянках приходилось собирать топливо. Мальчик, потеряв его, начинал
громко плакать. Чиледу спешил к нему. Баурчи сердито ворчал:
- Когда у мужчины на руках дите, он хуже женщины. Ну какой из тебя
помощник! Зря кормлю тебя и твоего сына. Где его мать?
- Умерла... Ваши воины помогли умереть.
- Жалуешься? От вас, меркитов, никому покоя не было - это как?
Молчишь? Вот и молчи. Как имя мальчика?
- Я его называю... Олбор',- сказал Чиледу первое, что пришло в голову.
[' О л б о р - находка.]
- Какое-то ненастоящее имя. И сам ты не настоящий, будто кожа, набитая
травой,- одна видимость человека.
И Баурчи, и воины не любили Чиледу. Да и за что можно любить врага,
хотя бы и бывшего? Злые взгляды Чиледу принимал как должное. Но в
окружении всеобщей вражды и недоброжелательности привязанность мальчика
была для него как огонек жилья для путника, блуждающего в гудящей ветрами
зимней степи.
Тэмуджина он видел за всю дорогу только один раз. Сын Оэлун ехал рядом
с ханом кэрэитов. Взгляд его светлых глаз, не задерживаясь, скользнул по
лицу Чиледу. Не узнал. Чиледу это не огорчило. Напротив, меньше всего ему
хотелось быть узнанным.
Вспоминая свой последний разговор с Оэлун, дивился собственной
глупости. Хватило же ума предложить совместную жизнь ей, матери детей,
которые по праву рождения равны с ханами. Что он мог дать ей и ее детям?
Самое большое - увезти в земли хори-туматов, своих соплеменников, кормить
мясом диких зверей. Оэлун это поняла сразу, а он только сейчас. Да и
сейчас, наверное, еще не все понял. Зачем он здесь? Единственное, что он
может доброго сделать для Оэлун,- не попадаться ей на глаза, не тревожить
ее душу напоминаниями о прошлом. И не тащиться за повозкой ему нужно, а
остаться в степи, сгинуть в ее просторах. Однако этого он не может сейчас
сделать. В повозке хнычет Олбор, зовет к себе: <Эцэгэ! Эцэгэ!>

VII

Высоко над степью, раскинув широкие крылья, медленно плыл орел. Он был
стар, тело его потеряло былую упругость, глаза-зоркость, и добыча легко
уходила от затупевших когтей. Орел обессилевал, в его отважное сердце
входило тоскливое безразличие к самому себе. Но здесь, на тугих потоках
воздуха, не тратя сил для полета, он забывал об усталости, чувствовал себя
молодым, стремительным и могучим, способным, как и раньше, одним ударом
клюва убить сайгачонка или барашка, потом унести его на далекие скалы и
насытиться нежным, с горячей кровью мясом. И он поплыл над степными
увалами, покрытыми засохшей травой, обшаривая взглядом ложбины и
возвышенности. Его тень бежала по земле, вспугивая серых мышей,
песочно-желтых сусликов и стайки мелких птиц.
Впереди увидел всадников. Они шагом ехали по степи, направляясь к юртам
большого куреня. За юртами, у извилистой речки, паслись овцы и козы.
Он начал медленно снижаться.
Белый козленок, почесав лоб о крутой глинистый берег, стал пить воду.
Орел зашел так, чтобы тень не выдала его, и устремился вниз. Ветер
засвистел в потрепанных перьях крыльев, земля, речка, козленок с низко
опущенной головой быстро приближались. Он выставил вперед ноги с
изогнутыми когтями, готовый вонзить их в белую спину. Козленок услышал
свист ветра в крыльях, поднял голову, испуганно мекнул и побежал. Но что
скорость его бега по сравнению с вольным падением! Орел настиг его, когти
почти коснулись короткого вздрагивающего хвостика, торчком поднятого
вверх, но в это мгновение козленок бросился в сторону и легким прыжком
взлетел на обрывистый берег. Орел не смог круто вывернуть, ударился грудью
о кромку берега, перевернулся через голову и растянулся на траве. Долго
лежал, оглушенный, униженный, наконец встрепенулся, сел. На траве валялись
перья. Овцы и козы, немного отбежав, безбоязненно смотрели на него
круглыми глазами. С яростным клекотом он взмахнул крыльями, поднялся, но
боль в груди была сильнее его ярости - полетел прочь. Летел низко, с
трудом взмахивая крыльями. Снова прямо перед собой увидел всадников. Он
знал, что на такой высоте опасно пролетать над ними, а взмыть в небо не
мог, трусливо вильнуть в сторону не хотел. Заметив стрелу, отпрянул. Но
ему только показалось, что отпрянул. С хрустом переломилось правое крыло,
боль обожгла бок, и он опять устремился к земле, теперь уж не по своей
воле.
- Зачем сгубил такую птицу, анда Тэмуджин?
Тэмуджин слез с коня, приподнял орла за крыло.
- Он свое отжил. Стрела лишь слегка ускорила его конец.
- И все равно стрелял зря. Орел - священная птица.
- Почему?
- Все небо - его нутуг-кочевье. Над ним никто не властен.
- Он хотел поживиться в моем стаде. Над стадом властен я, анда
Джамуха. Без моего дозволения ни священная птица, ни хитрый зверь не
получат ничего.- Он подал орла Боорчу,- Пусть из его крыльев сделают
оперение для моих стрел.
Въехали в курень. У коновязи их встретил Джэлмэ.
- Тэмуджин, из улуса тайчиутов пришли еще шесть человек.
- Со скотом?
- Три лошади и пара быков с повозкой.
- И то хорошо.
- Четырех я отправил к овчарам. Пусть помогают делать хурут и катать
войлок.
- Разумно. А еще двое?
- Это Тайчу-Кури и его жена. Я подумал, что ты захочешь поговорить с
сыном Булган.
- Давай его сюда!
- Ну, я пошел,- сказал Джамуха.
- Подожди. Сейчас пойдем обедать к моей матери.
- У тебя много дел, анда Тэмуджин. Не буду мешать.- Джамуха отвел
взгляд.- Пойду отдыхать.
За Джамухой потянулись его нукеры. Тэмуджин развел руками. Непонятный
человек анда. То очень добрый, приветливый, веселый, то вдруг, как сейчас,
повернется и уйдет, словно чем-то обиженный.
Их юрты стояли рядом. Еще в меркитских владениях, на пиру в честь
великой победы над Тохто-беки, они с Джамухой решили больше не
разлучаться, жить, как живут родные братья. И снова кровью подтвердили
клятву, которую дали друг другу в детстве. Хан ушел в свои кочевья, а они
поставили курени в этой местности, называемой Хорхонах-джубур. Место
Тэмуджин выбрал с умыслом. Рядом кочевья тайчиутов. Теперь, когда в его
руках треть огромной олджи', он может принять под свою руку всех, кто
пожелает прийти.
[' О л д ж а - военная добыча.]
И люди идут. Нет ни дня, чтобы кто-то не пришел. Больше всего бегут от
Таргутай-Кирилтуха, но и от его родичей - Даритай-отчигина, Хучара,
Алтана, Сача-беки - тоже побежали. Однако Джамуха почему-то не радуется
этому. Молчит. Почему?
- Друг Боорчу, Джамуха, кажется, обиделся?
- Может быть, и обиделся.
- Но я ему не сказал ни единого неприятного слова!
- Ты не сказал... Но ты, стоя на ногах, готов разговаривать с беглым
харачу, ты-высокородный нойон. И Джамуха должен стоять рядом с харачу,
ожидая, когда позовешь его обедать.
- Это ты так можешь думать, Джамуха так думать не может!
- Я как раз ничего такого и не думаю. Я твой нукер. Джамуха -
владетель племени.
- Может быть, ты и прав, Боорчу...
В его юрте никого не было. Братьев, кроме Тэмугэ-отчигина, он разослал
по своим айлам и куреням приглядывать за пастухами, содержать в порядке
так неожиданно доставшееся и такое огромное хозяйство. Для матери и
младшего брата поставил отдельную юрту. Своя юрта была и у Борте.
- Садись, Боорчу. Примем Тайчу-Кури как большие нойоны.
Боорчу сел на стеганный узорами войлок - из шатра самого Тохто-беки,
поджал под себя ноги, важно надулся.
- Тэмуджин, ты должен быть таким.- Засмеялся.
- Пусть таким будет Таргутай-Кирилтух.
Джэлмэ привел Тайчу-Кури. С той поры, как его видел Тэмуджин в
последний раз, Тайчу-Кури мало изменился. Стал чуть плотнее, да под
приплюснутым носом выросли реденькие усы, а в остальном все тот же.
На широком лице простодушно-счастливая улыбка и радостное удивление.
- Тебе не мешало бы и поклониться,- подсказал ему Боорчу.
Тайчу-Кури сорвал с головы худую шапчонку, прижал к груди, поклонился и
Тэмуджину, и Боорчу. В раздумье посмотрел на Джэлмэ, но не поклонился,
чуть кивнул головой, рассмешив Боорчу.
- Джэлмэ за господина не признаешь!
- Будто я не знаю, кто господин,- с легкой обидой сказал Тайчу-Кури.-
Мы с ним в одном курене жили. Он сын кузнеца.
- Ты пришел с женой? А где твоя мать?- спросил Тэмуджин.
- Ее убили меркиты.
- Жаль. Хорошая была женщина. Но я отомстил меркитам. За все. За твою
мать тоже. Ты помнишь, как вместо меня получал палки?
- Бывает, вспомню. Спина зачешется, поцарапаю и вспомню.
- А голова? Крепко я тебя тогда стукнул колодкой?
- Ничего стукнул...
- Тайчу-Кури, ты делал для меня все, что мог, и я помню это. Чем
помочь тебе? Что у тебя есть?
- У меня ничего нет,- вздохнул Тайчу-Кури.- Услышав, что ты вошел в
силу, я взял жену за руку и пошел к тебе.
- Ладно... У тебя будет своя юрта, конь, оружие. Ты будешь служить
мне, как твой отец служил моему отцу.
- Спасибо... За юрту, за коня.- Тайчу-Кури мял в руках шапку.
- Ты, я вижу, недоволен? Думаешь, заслужил большего?- Тэмуджин
нахмурился.- Проси.
- Больше мне не надо. Но я не хочу быть воином.
- Он не хочет быть воином! Вы посмотрите на этого малоумного! Ты
хочешь выделывать овчины? Согласен. Выделывай.
- Выделывать овчины я вовсе не люблю.
- Так чего же ты хочешь? Сидеть рядом со мной, как Боорчу и Джэлмэ?
- Я научился делать хорошие стрелы...
- Стрелы? Почему же сразу не сказал? Хорошего умельца я ценю даже
больше храброго воина. Делай, Тайчу-Кури, стрелы. Как можно больше.
Боорчу, выдай ему все, что потребует. Пусть он не заботится ни о еде, ни о
питье, ни о тепле.
Тайчу-Кури заторопился из юрты. Едва прикрыв за собой полог, закричал:
- Каймиш! Он меня не забыл. Мы будем жить хорошо. Я же вырос в одежде
Тэмуджина...
Тэмуджин невольно рассмеялся.
- Он хороший парень. Если такой же умелец, цены ему нет. Джэлмэ, когда
твои отец будет ковать мое железо? Нам нужны кузнецы, лучники,
стрелочники, тележники... У нас все должно быть свое. Поезжай, Джэлмэ, к
отцу. Передай: все, что он говорил в курене тайчиутов и позднее, я хорошо
помню и буду стараться делать, как он хотел.
- Я получил весть: мой отец болен. Вряд ли он сможет ковать...
- Все равно поезжай. Твой отец большого ума человек. Я хотел бы с ним
поговорить. Что слышно о Теб-тэнгри?
- Не зная устали, он работает языком в тайчиутских куренях. Его
предсказания начинают сбываться, и люди слушают его с трепетом.
- Пусть он приедет ко мне. Я хочу поговорить с ним.
<У тебя много дел>,- с потаенным осуждением говорит Джамуха. И верно,
много. И отложить ни одно невозможно. Он достиг того> о чем еще недавно
едва осмеливался думать. Конечно, весь улус отца пока не собрал, людей
мало, не хватает даже рук, чтобы доить всех кобылиц и коров, невелико
число воинов...
Когда возвращались из меркитских владений, его встретил Теб-тэнгри. <У
тебя теперь есть седло и конь под седлом,- сказал ом.- У тебя юрта с
очагом и невыкипающим котлом над огнем. Но не сиди у котла. Чаще вдевай
ногу в стремя седла>. Тэмуджин и без шамана знал: сидеть некогда. С ним
Джамуха, над ним благоволение хана Тогорила. Пока будет так, никакой
Таргутай-Кирилтух не осмелится тронуть его или потребовать выдачи беглых
воинов. Пока... А что будет потом, никому неведомо. Надо спешить, умножать
свою силу. Чем же недоволен Джамуха?
Его думы вспугнул Тэмугэ-отчигин. Переступив порог юрты, младший брат
смущенно-неуверенно кашлянул, проговорил:
- К матери большие гости прибыли - наш дядя Даритай и двоюродный брат
Хучар.
- О-о!- удивленно округлил рот Тэмуджин, тряхнул головой, победно
глянул на Боорчу и Джэлмэ.
Если к нему пожаловал хитромудрый дядя, не боясь гнева
Таргутай-Кирилтуха, то...
- Зови скорее!- сказал Тэмугэ-отчигину.
- Они сюда не идут.
- Почему?
- Об этом их спросила наша мать. Дядя сказал: негоже старшему идти на
поклон к младшему.
- Как, как?
Опасливо поглядывая на брата, Тэмугэ-отчигин слово в слово повторил
сказанное. Глаза Тэмуджина налились чернотой, по вздрагивающим щекам
пятнами пошел румянец; сдавленно просипел:
- Во-от что!- Бурно выдохнул из груди воздух, гневно загремел:-
Блудливые псы! Ждут, что я буду слизывать пыль с их гутул?! Гоните из
куреня! Плетями! Нет, коровьим дерьмом! Боорчу, кличь нукеров.
- Это можно. Это я сейчас,- весело отозвался Боорчу, но не побежал из
юрты, даже не поднялся.- Это просто, Тэмуджин. Но когда я был маленьким,
бабушка говорила мне: <Не бери горячий уголь голой рукой, обожжешь пальцы>.
- Боорчу!- угрожающе крикнул Тэмуджин.
- Ладно, я сделаю, как ты велишь. Но тебе не мешало бы послушать, что
об этом скажет Джамуха.
- Что Джамуха? Они мои родичи!
- Джамуха - твой анда. И не ты ли говорил, что он для тебя ближе
кровных братьев, что его душа - половина твоей души? Если так, обе
половины должны быть в согласии.
И как ни гневен был Тэмуджин, уразумел, что Боорчу говорит правильно.
Молча отправился в юрту анды. Джамуха в легком шелковом халате и
просторных мягких чаруках лежал на кошме, слушал седовласого сказителя -
улигэрча. Его лицо было задумчиво-сосредоточенным, казалось, он видит
перед собой что-то особенное и не может решить, верить ли увиденному.
Улигэрч сидел у почетной стены, рядом с Уржэнэ. Голос у него был с
заметным дребезгом, таким, какой бывает у треснувшего котла, но сильный и
гибкий; речь его завораживала складностью; слова как бы сцеплялись друг с
другом, будто завитки на узорном войлоке, и бесконечной была цепь
причудливого узора.
Ленивый покой юрты, празднично-ублажающая речь улигэрча вызвали в душе
Тэмуджина легкое презрение.
Джамуха какое-то время смотрел на своего друга отрешенно, словно не
узнавая или не понимая, почему он здесь. Знаком повелел улигэрчу
замолчать, сел.
- Наверное, опять дела?- В полувопросе Джамухи различима была досада.
- Да. Важные. Приехали Хучар и Даритай-отчигин.
- Гость - радость хозяина. Чем же ты обеспокоен?
- Я не обеспокоен. Я злее раненого вепря. Дядя прибыл ко мне за
почестями. Старшинством своим заносится.
Джамуха сбросил с ног чаруки, натягивая гутулы, снизу вверх посмотрел
на Тэмуджина, неодобрительно хмыкнул.
- Почитать старших, анда, нам деды завещали. Разве Даритай не родной
брат твоего отца? А Хучар кто тебе? Если мы не станем уважать ни родства,
ни старшинства, что будет со всеми нами? Но ты ли говорил мне, что не
держишь в сердце зла?
- Они не берегли честь рода. Я ходил с кангой на шее, а они Смотрели
на меня и пили, ели, и ни у одного не застряла кость в горле, ни один не
поперхнулся! Не уважающие свой род могут ли требовать уважения к себе?
Обувшись, Джамуха встал рядом с Тэмуджином будто меряясь с ним ростом.
Он был на полголовы ниже Тэмуджина, уже в плечах. Насупился, шагнул в
сторону.
- Тэмуджин, ты все время оглядываешься назад. Это худо. Несогласие
принесло не одному тебе, всем нойонам много разных бед. Унижали тебя. Но
унижены были и твой дядя, и твои двоюродные братья. Пристало ли считать,
кто больше, кто меньше? И надо ли, раздуваясь от гордости, возвышаться
друг над другом, накликая на Свою голову новые беды?
- Не я возвышаюсь над своими родичами...- начал было Тэмуджин и вдруг
умолк, помолчав, сказал почти спокойно:- Твои слова, анда, разумны. Я их
принимаю. Идем к моей матери.
Он сказал не совсем то, что думал. В словах Джамухи была правота, но не
она угасила гнев и убедила его. Понял вдруг куда более важное:
Даритай-отчигин и Хучар приехали к нему, а не он к ним, Уже одним этим они
поставили себя ниже его, Тэмуджина. Хитрый Даритай-отчигин, чтобы совсем
не пасть в глазах своих нукеров и в своих собственных глазах, придумал
ловкий ход. Ну и пусть хитрит, изворачивается. Разве это что-то меняет? И
разве переломится шея, если он поклонится своему дяде? Чтобы кланялись
тебе, умей и сам поклониться.
Он первым переступил порог материнской юрты, медленно распрямился.
Даритай-отчигин, Хучар сидели у стены с онгонами, разговаривали с матерью.
Оба сразу же встали. Маленький верткий дядя бросился к нему с радостным
воплем:
- Наконец-то я вижу тебя, родной ты мой страдалец!
И закрутился, оглядывая, ощупывая маленькими своими руками Тэмуджина. В
суматохе, поднятой им, никто никому не поклонился, но все получилось очень
пристойно. И Тэмуджин окончательно утвердился в своей догадке, даже
больше, в узеньких вроде бы смеющихся глазах дяди он уловил что-то похожее
на страх. От этого стало легко, будто свалил с плеч тяжелую ношу.
За обедом Даритай-отчигин говорил без умолку, безбородое его лицо
лучилось мелкими морщинками, можно было подумать, что он здесь самый
счастливый. А Хучар был немногословен. Крупный, тяжеловесный,
чернобородый, он держался в стороне, посматривал на Тэмуджина и Джамуху,
что-то прикидывая в уме.
- Эх, Тэмуджин!..- Даритай-отчигин горестно сложил руки.- Печаль о
тебе убавила мою жизнь на много лет. А сейчас смотрю на тебя, багатура, и
годы возвращаются обратно... Но и обидел ты нас тоже... Пошел на меркитов
- не позвал. Мы ли не твои самые близкие родичи?
- Дело поправимое.- Тэмуджин спрятал усмешку.- Я собираюсь в кочевья
Таргутай-Кирилтуха. Приглашаю...
- Неужели дерзнешь? Силен ты стал, Тэмуджин. Таким же был твой отец, а
мой любимый брат Есугей. Весь ты в него - лицом, умом, смелостью... Оэлун,
я правильно говорю? Ну вот... Так почему же нам в таком случае не пойти на
Кирилтуха? Пойдем, Хучар?
Помедлив, Хучар буркнул:
- Может, и пойдем.
- Нам от Таргутай-Кирилтуха досталось в эти годы,- пожаловался
Даритай-отчигин.- Тебе, Тэмуджин, легче было. Тебе что - колоду немного
поносил и сбросил. А он у нас до сих пор на шее висит.
Тэмуджин внимательно прислушивался к голосу дяди: врет или не врет? Как
будто нет. Если здраво рассудить, так оно и получается. Задушить их
Таргутай-Кирилтух не смог, но и ходу не дает. Он для них как тяжелый вьюк
для скаковой лошади. Они будут рады скинуть его. Может быть, в самом деле
ударить на тайчиутов?
- Хучар, в бабки с нами сыграть не хочешь?- спросил, улыбаясь, Джамуха.
- В бабки?- Хучар, углубленный в свои думы, не сразу понял его.- А-а...
Нет, в бабки играть не хочу.
- И не играй. Снова обыграем... О Таргутай-Кирилтухе разговор напрасен.
- Почему?- насторожился Тэмуджин.
- Да потому... Опять старые болячки расковыривать? Начни разбираться,-
каждый кем-то обижен, каждый кого-то обидел. Что же у нас получится?
Сегодня сговоримся мы и разграбим улус Таргутай-Кирилтуха. А чей черед
завтра? Нет, высокородные нойоны, эта дорога ведет к гибели. И тут я вам
не попутчик. Надо жить по древнему степному обычаю, а не вымещать свои
обиды, не приводить к покорности друг друга. Будем цапаться, и наши
вольные племена поработят татары или найманы, меркиты или...- Махнул
рукой.- Что говорить...
Для Тэмуджина это высказывание Джамухи было неожиданностью. Правда, о
том, чтобы напасть на Кирилтуха, до этого речи не было, но Тэмуджин
считал: рано или поздно он потребует у нойона тайчиутов ответа за все
обиды, причиненные роду Есугея, и казалось, что анда не мыслит как-то
иначе. Теперь, выходит, полагаться в этом деле на него он не может.
Печально.
- Старина, старина...- со вздохом сказал Даритай-отчигин.- Мы всей
душой за то, чтобы у нас было как в прежние времена. Но
Таргутай-Кирилтух...
- Откочуете от него - и все!- перебил Отчигина Джамуха.- Степь велика,
широка, всем места хватит.
Даритай-отчигин замолчал. Тэмуджину показалось, что дядя не больно-то
рвется к откочевке от Таргутай-Кирилтуха. Но почему? Напасть на него
согласен, а просто откочевать не хочет. Что за этим кроется?
- Счастливое старое время...- снова вздохнул Даритай-отчигин.- И как
хорошо, что вы, молодые, чтите отцовские обычаи. Конечно, и у вас бывают
небольшие заблуждения. Вы переманиваете людей из улуса тайчиутов. Ну, это
можно... Но к вам бегут люди из моего куреня, из куреней Хучара, Алтана,
Сача-беки-твоих близких родичей, Тэмуджин. Мы приехали просить: не
принимайте наших рабов. Отсылайте обратно.
- За этим и прибыли?- спросил Тэмуджин.
Спросил спокойно, но внутри все закипело. Когда растаскивали улус отца,
никто не вспомнил о старых обычаях, даже о простых приличиях. А теперь,
видишь, как!
- Людей принимает Тэмуджин, и я этого не одобряю,- сказал Джамуха.
Тэмуджин еле сдержался, чтобы не крикнуть Джамухе: <Знаю, что не
одобряешь, но ты мог бы и помолчать. Хотя бы сейчас>.
Наклонился, пряча пылающее лицо, глухо сказал:
- Я не сделаю с улусом Таргутай-Кирилтуха того, что он сделал с улусом
моего отца, не стану возвращать мне принадлежащее копьем и мечом.- Эти
слова предназначались Джамухе, он уступал ему в одном, чтобы не уступить
никому в другом.- Но я бы предал память о моем отце, если бы не сделал
всего, дабы вернуть его владения. Я принимаю людей не чужих - они
принадлежали моему отцу. Ты, мой дядя Даритай, ты, мой брат Хучар, какие
владения считаете своими? Ваши курени со всем, что в них есть, часть улуса
моего отца.
Он поднял голову. Мрачное лицо Хучара стало еще мрачнее,
Даритай-отчигин уже не жмурил свои хитрые глаза, безбородое его лицо сразу
постарело. Этого, конечно, они не ждали. Хотя нет, скорей всего этого они
и ждали, этого и боялись. Потому-то и не хотят откочевывать от
Таргутай-Кирилтуха. Откочуют - он, Тэмуджин, все отберет-так рассуждают. А
вот если пойдут вместе с ним на тайчиутов, окажут услугу, и у него уже не
будет права отобрать курени. Кроме того, прельщает надежда нахватать в
разбитом улусе тайчиутов добычи. Хитры, ну и хитры... Да, но чего добился
он, бросив им в лицо слова правды? Теперь они будут знать, что от него
добра им ждать не приходится. И они, ненавидя Кирилтуха, станут
поддерживать тайчиутов. Пока это не страшно. Но кто знает, что там,
впереди...
Он взглянул на Джамуху. Анда выстругивает из щепки зубочистку, тени от
длинных ресниц падают на глаза, от этого они непроницаемы, как ненастная
ночь. Перевел взгляд на мать. Она стоит у очага с деревянным ковшом в
руке, лицо напряженное, так и кажется, что сейчас бросится защищать его.
Ну, не беда... Теперь ему известно, чего ждут, чего хотят дорогие родичи.
А они знают, что он может сделать с ними, если вечное небо не обойдет его
своими милостями. Сейчас можно поговорить и по-другому.
- Я буду принимать людей из ваших куреней. Могу ли я сделать иначе?
Таргутай-Кирилтух - враг. Вы под его рукой. Каждому ясно, как я должен
поступить. Но все изменится, если вы уйдете от него. Не потребую ни
единого человека, ни коня, ни барана, ни рваного аркана. Все, что у вас
есть,- ваше.
- Будь на твоем месте твой отец и мой любимый брат, он сказал бы так
же!- Лучики морщин опять стали собираться у глаз Даритай-отчигина.
Хучар угрюмо проговорил:
- Лед можно растопить, слово - изменить.
- Мое слово не лед, а белый камень. И в огне, и в воде остается
одинаковым. А потом - имеющий голову должен думать и сам. Благодаря помощи
моего анды и хана-отца Тогорила, у меня довольно скота, юрт и кибиток. Мне
от вас ничего не нужно. Только не держитесь за хвост коня
Таргутай-Кирилтуха.
Разговор затянулся до позднего вечера. Уже в темноте Тэмуджин Провел
гостей в свою юрту, распрощался и пошел к Борте. Он устал от споров, от
приливов злости и обиды. Анда Джамуха прав: свое прошлое, свои старые боли
надо отодвинуть, забыть. Это очень мешает. Но как забыть, отодвинуть, если
боль - живая? Вот и Борте... Идет к ней, а в душе начинается такое, от
чего хочется разбить свою голову. Там, в кочевьях меркитов, когда миновала
первая радость встречи, он стал расспрашивать, как она жила, и осекся. То,
что она должна была рассказать, еще не рассказанное каленым железом вошло
в сердце. Он повернулся, ушел. С тех пор разговора об этом не заводил, но
всегда помнил, что с ней было, и мучился сам, мучил Борте вспышками
ненависти.
В юрте жены горел небольшой огонь. Борте сидела у очага, гладко
обструганной палкой размешивала в котле какое-то варево.
- Ужинать будешь?
- Нет. Дай что-нибудь попить.
- Кумыса?
- Лучше кислого молока.
Он сел к огню. Жена взяла деревянную чашу, наклонилась к очагу,
посмотрела - чистая ли?- сюда же подтянула бурдюк, осторожно, не пролив ни
одной капли, наполнила чашу, протянула ему.
- Ты подавала чашу и тому?..- хрипло, не узнавая своего голоса,
спросил он.
Она опустила взгляд, промолчала, чаша в ее руке дрогнула, молоко
пролилось через край. Он толкнул кулаком снизу вверх. Молоко выплеснулось,
залило ее шелковый номрог, чаша покатилась к огню. Она ладонью вытерла
молоко, подняла чашу, снова наполнила ее.
- Тэмуджин, тебе лучше убить меня. У меня, кажется, будет ребенок, а я
не знаю, твой ли он...- Она посмотрела на него измученным, тоскующим
взглядом.- Я должна была умереть там... Но мне так хотелось увидеть снова
тебя. В этом я виновата...
Он взял из ее рук молоко, выпил, ударил чашу о камни очага (развалилась
на три части) и вышел. Миновал последние юрты куреня, оказался в степи. На
небе равнодушно перемигивались звезды, под подошвами гутул поскрипывала
дресва, ломались сухие стебли травы. Сначала он шел быстро, почти бежал,
но постепенно шаг становился ровнее...

VIII

Сизый морозный туман окутывал долины. Смутно темнели юрты куреня, а
люди, мелькавшие у юрт, казались бесплотными духами. Джамуха постоял,
глубоко вдыхая холодный воздух, и легким, бодрым шагом пошел к коновязи.
Нукер сметал со спины его Беломордого пушистый иней. Конь беспокойно
вертелся, и утоптанный снег звонко похрустывал под копытами. Джамуха
потрепал коня по холке, положил на его спину потник, поверх потника -
чепрак, отороченный бахромой из мягкой кожи, на чепрак - седло с крутыми
луками, окованными бронзовыми узорными пластинами, с бронзовыми же
стременами, затянув подпруги, снял оброть и надел уздечку, плетенную из
узких ремешков. Отступил на шаг-остался доволен: хороший конь, хорошая
сбруя, и день впереди хороший - охота!
В середине куреня собирались нукеры. Там становилось тесно и шумно.
Шаман Теб-тэнгри раскладывал жертвенный огонь. Дым не поднимался вверх, а
смешивался с морозным туманом и облаком висел над головами людей.
Мимо, не заметив Джамуху, рысью проскакали нойоны Сача-беки и Хучар. За
ними толпой валили нукеры на разномастных лошадях. Родичи Тэмуджина
все-таки откочевали от тайчиутов. Их курени стоят недалеко отсюда. Первое
время они держались особняком, настороженно, однако понемногу успокоились.
Это будет первая совместная охота. По дороге должны присоединиться и
Даритай-отчигин с Алтаном.
Ведя коня в поводу, Джамуха пошел к огню. Воины расступались перед ним,
торопливо кланялись. Сача-беки, коротконогий и, несмотря на годы,
молодцеватый, с быстрым взглядом раскосых глаз, наклонился с седла.
- Пора бы трогаться. Кого ждем, Тэмуджина?
Джамуха огляделся. Все в сборе, но Тэмуджин еще не подъехал, и это,
конечно, не очень хорошо. Запаздывая, он как бы ставит себя над другими,
тогда как все они - равны. Однако ему не хотелось, чтобы Сача-беки и Хучар
думали о побратиме плохо, потому сказал:
- Не все люди еще готовы.
Наконец появился Тэмуджин вместе с неразлучными Джэлмэ и Боорчу. Все
трое были в простых бараньих шубах и мерлушковых шапках. Тэмуджин не
выделялся ни одеждой, ни оружием, и седло, и узда на его коне были не
лучше, чем у других. Анда не любит украшений, а может быть, с умыслом не
хочет отличаться от своих нукеров - смотрите, я такой же, как все, и мне
нужно не больше, чем всем.
Едва Тэмуджин подъехал, Теб-тэнгри начал молитву о даровании охотникам
счастья-удачи. Он был в полном шаманском облачении, звук металлических
подвесок, голубоватых от изморози, был чист и звонок.
По окончании молитвы, Тэмуджин сразу же тронул коня. Джамуха, вскочив
на Беломордого, догнал его и, оттеснив Боорчу, поехал рядом. Застоявшийся
конь рвал повод, суетливо перебирал ногами.
- Пробежим? Пусть кони согреются.
- Впереди трудный день. Силы коней надо беречь,- сказал Тэмуджин.
- Как хочешь...
Джамуха ослабил поводья. Беломордый пошел рысью, далеко вперед
выкидывая тонкие ноги. Холодный ветер упруго ударил по лицу. Джамуха
почему-то надеялся, что за ним поскачут и остальные. Оглянулся. Тэмуджин
ехал шагом, рядом с ним опять был Боорчу, за ними - Сача-беки и Хучар,
чуть приотстав, строем двигались остальные охотники. Конец строя тонул в
морозном тумане. Джамуха подумал, что, если бы захотел пробежать анда, за
ним перешли бы на рысь все. От этой мысли стало неприятно, он отогнал ее и
осадил коня. Но поджидать охотников не стал.
В стороне остались два куреня. Из одного прискакало около двадцати
всадников - младшие братья Тэмуджина и брат Джамухи Тайчар со своими
нукерами. В морозной мгле чернели юрты еще одного куреня. Здесь их
поджидали Даритай-отчигин и Алтай Их люди врезались в строй сбоку, ломая
его, сами нойоны подъехали к Тэмуджину. Он что-то им сказал, и они
поскакали вдоль строя, наводя порядок. Джамуха усмехнулся. Анда Тэмуджин
не очень-то почтительно встречает своих старших родичей.
Туман понемногу начал оседать Сквозь него пробивались лучи восходящего
солнца Показались горы, покрытые лесом. Снег стал глубже. За одинокими
деревьями и кустами горбатились сугробы, на них темнели вмятины звериных
следов. Неожиданно впереди Джамуха увидел полосу снега, измятого копытами
коней. Полоса тянулась к вершине долины Как раз туда же направлялись и они
Джамуха соскочил с седла, всмотрелся в следы, ощупал вмятины пальцами -
люди проехали совсем недавно. И было их, судя по всему, чуть больше сотни.
Он подождал своих, сказал Тэмуджину:
- Нас опередили. Придется искать другое место.
- Сначала посмотрим, кто эти охотники.
- Это или тайчиуты, или люди, подвластные им - других тут быть не
может,- сказал Алтан - Лучше нам туда не ходить.
- Нас в пять-шесть раз больше.- Тэмуджин оглядел ряды охотников.
- В случае чего мы их разом прихлопнем,- проговорил, загораясь,
Сача-беки.
Тэмуджин насмешливо поглядел на него, ничего не сказал, поехал по
следам Джамуха поверстался с ним.
- Анда Тэмуджин, звери есть и в других долинах.
- Но мы еще дома решили охотиться здесь. Кто сворачивает с намеченной
дороги, может заблудиться. Чего опасаешься?
- Мне не хотелось бы никаких столкновений с тайчиутами.
- А почему ты думаешь, анда Джамуха, что я ищу драки? Я тебе уже
говорил не сделаю с Таргутай-Кирилтухом того, что он сделал со мной. Или
ты мне не веришь?
- Тебе я верю Но когда знаешь, что конь лягается, зачем лезть к нему с
хвоста?
- Все будет хорошо, анда Джамуха.
Они подошли к лесу. Навстречу выехали три всадника. За деревьями
прятались остальные. У каждого наготове лук и стрела.
- Воевать собрались?- со смехом спросил Тэмуджин незнакомых всадников.
Один из них, старик с маленькими слезящимися глазами, выпрямился в
седле.
- Мы пришли сюда облавить зверя. Зачем вы идете нашим следом?
- Вы кто такие?
- Я Улук-багатур. Там мои люди из племени чонос.
- Почему вы не со своими владетелями тайчиутами?
Улук-багатур проворчал:
- Молодой, а знать хочешь много. Сам-то кто?- Вытер ладонью глаза,
всмотрелся в лица людей - Э-э, да тут все наши, тайчиутские: Даритай,
Алтан, Сача-беки, Хучар... Теперь я знаю, кто ты, парень.
- Вы тоже ушли от тайчиутов?
- Зачем нам бегать туда-сюда! Ищет потерявший, а мы ничего не теряли.
- Ну, это дело ваше,- легко согласился с ним Тэмуджин.- Как, однако,
быть сегодня? Нам надо уходить, искать другую долину. А зимний день
короток. Ничего не добудем. Пойдем, шумом отгоним вашего зверя. Вы тоже
ничего не добудете. Может быть, вы примете нас к себе?
Старик повернулся к своим товарищам:
- Что думаете вы? А?
Один из них, постарше, покрутил головой.
- При дележе добычи нам достанутся копыта.
- Борджигины, известно, любят брать, но не любят отдавать,- добавил
второй.
Тэмуджин насупился.
- Откуда тебе знать, какие мы есть, Борджигины?
- А Даритай кто? В прошлом году взял у меня повозку, совсем новую
Взамен хотел дать хорошего скакуна. Не дал.
- Он врет!- привскочил на стременах Даритай-отчигин - Коня тебе
послал, но, если он издох по дороге, я виноват?
Завязалась перебранка. Тэмуджин слушал, сердито сверкая глазами. Вдруг
резко крикнул:
- Хватит! Ты получишь коня Из моего табуна. Сам выберешь.
- Давно бы так! А то...
- Так будем охотиться вместе?
Улук-багатур почесал за ухом.
- Ничего не сделаешь, придется.
- Сразу видно мудрого человека...- Тэмуджин помолчал, что-то обдумывая
- Твой возраст высок, ты знаешь эти места лучше, чем мы,- возьми поводья
облавной охоты в свои руки. Все мы будем внимать твоему слову.- Наклонил
перед Улук-багатуром голову, в знак покорности опустил руки.
Другим нойонам и Джамухе ничего не осталось, как сделать то же самое.
Джамуха подумал, что анда поступил правильно, но что-то ему все-таки не по
душе, что-то не нравилось...
Улук-багатур, удостоенный столь высокой чести, стал важным, даже глаза
уже не слезились. Посмотришь - не нойон захудалого племени, подвластного
другому, а сам хан найманский. Непререкаемым, отрывистым голосом
распорядился, кто пойдет с правым, кто с левым крылом; из своих людей
назначил главных.
Стали разъезжаться Джамуха оказался рядом с Алтаном. Двоюродный дядя
Тэмуджина, одетый в лисью доху, крытую зеленой материей, подпоясанный
ярким шелковым кушаком, обиженно поджимал толстые губы, его красное, будто
снегом натертое, лицо было пасмурным.
- Почему мы должны облавить зверя как простые загонщики?
Джамуха промолчал.
- И все наш Тэмуджин,- не унимался Алтан.
- Он тебя не заставлял ехать с загонщиками.
- Не заставлял. Но и ни о чем не спрашивал. А спросить надо было.
Джамухе нечего было сказать Алтану. Все верно. Тэмуджину следовало
узнать, как на это смотрят они - равные с ним. Но он все решает сам.
Решает правильно, тут ничего не скажешь. И все-таки...
Охотники выстроились для загона - друг от друга на два полета стрелы.
Джамуха представил, какой огромный угол леса охвачен облавой, и перестал
думать о Тэмуджине. Охота - занятие, достойное настоящих мужчин. И день
хороший. Морозная дымка растаяла бесследно, воздух стал до того
прозрачным, что казалось, чуть напряги зрение - и на самых дальних горах
можешь рассмотреть трещины в скалах, отдельные деревья. Толстые, пушистые
хлопья снега лежали на лапах сосен и елей, мягкие сугробы укрывали палый
лист, сухие сучья и валежины, от этого лес выглядел чистым, светлым,
насквозь пронизанным ярким зимним светом.
Беломордый шел ровным, спокойным шагом. Мерзло поскрипывало седло,
позвякивали удила, справа негромко перекликались загонщики. По их голосам
Джамуха выравнивал направление, сам тоже изредка подавал голос:
- Эгей!
На снегу видны были следы обитателей леса. Вот петляет глубокая,
утоптанная заячья тропка, а тут пробежали косули, там паслись кабаны-снег
изрыт, перемешан с землей... Добыча будет!
Облавный круг понемногу уменьшался. В редколесье Джамуха уже видел
соседей-загонщиков. Перевалили крутой пригорок, стали спускаться в долину,
заросшую кустарниками и высокой, выбеленной осенними ветрами травой.
Кое-где над этой низкой растительностью возвышались огромные стволы
лиственниц с голыми ветвями.
В черноте густого кустарника затрещали ветви, мелькнуло и исчезло серое
пятно. Джамуха достал из саадака лук и стрелу. Беломордый теперь шел
настороженно, прядал заиндевелыми ушами, пофыркивал. В душе Джамухи росло
нетерпеливое желание броситься вперед, увидеть бегущего зверя, со звоном
опустить тетиву лука. Но загонщик не имеет права отрываться от своих
товарищей. За это сурово наказывают. После охоты виновника привяжут к
дереву и бьют стрелами без железных наконечников. Тело становится пестрым
от синяков и кровоподтеков... Ну, его-то к дереву не привязали бы. А
может, попробовать кинуть строй и посмотреть, что будет? Ему стало весело
от этой озорной мысли...
На прогалину выскочил ошалелый заяц, присел, оглядываясь и двигая
длинными ушами. Стрела Джамухи расшибла ему голову, на снегу ярко заалела
кровь. Загонщики одобрительно гукнули. Он, не слезая с коня, подобрал
добычу, приторочил к седлу. Справа опять затрещали кусты. Вдоль нити
загонщиков тяжело бежал лось. Горбоносая голова поднята вверх,
каменно-темные рога откинуты на спину. В боку торчат три обломленных
стрелы, с них брызгами летит кровь. Джамуха вскинул лук, прицелился.
Стрела ударила в шею. Лось запнулся, ткнулся головой в снег. Замычал и
повалился на бок.
- Ого-го! Какой великий мэрген!
Джамуха был доволен: выстрел, что и говорить, удачный. Но у него не
было времени задержаться у лося, осмотреть ею, выпить глоток хлещущей из
раны крови. Звери, стиснутые в тугое кольцо, носились по зарослям
кустарника. Треск веток, топот ног, щелканье копыт, облака взбитого снега,
рев, крики людей подстегивали Джамуху. Он вертелся в седле, не в силах
сидеть спокойно. Загонщики теперь двигались вплотную друг к другу, стремя
в стремя. Вскоре они остановились. В кругу под кустами промелькнула
мерлушковая шапка Тэмуджина. <А почему должен стоять я?>- удивился
Джамуха, ударил коня, ворвался в толчею круга. Первой же стрелой свалил
косулю, второй тяжело ранил гурана с красивыми ветвистыми рогами, добивать
его не стал - это сделают потом и без него.
Неожиданно конь резко остановился - впереди была глубокая рытвина. И в
это время сбоку из мелких кустиков выскочил матерый кабан. На загривке
дыбилась щетина, из клыкастого рта летела слюна. Торопливо натянул лук.
Стрела впилась кабану в хребтину, но он даже не замедлил стремительного
бега. Беломордый всхрапнул, кинулся в сторону. Джамуха вывалился из седла,
кувырком полетел в рытвину. Снег забил глаза, ноздри. Вытираясь, услышал
сдержанный смех загонщиков. Побежал догонять коня. Вскочив в седло,
промчался через весь круг, не обращая внимания на обезумевших животных.
Навстречу попались Сача-беки и Хучар. Они, не в пример ему, ехали шагом,
стреляли неторопливо, с достоинством, как и подобает высокородным.
Тэмуджина он нашел за пределами круга, под толстой лиственницей. Он
стоял у огня рядом с Улук-багатуром. Шуба распахнута, шапка, запорошенная
снегом, иглами рыжей хвои, сбита на затылок, высокий лоб блестит от пота.
- А я только что послал за тобой!- весело крикнул он.- Ты почему весь
в снегу?
- Упал,- нехотя признался Джамуха, отмечая в уме, что анда послал за
ним только после того, как побывал в кругу сам.
Слез с коня. При падении ушиб ногу, сейчас она сильно заныла. Стараясь
не хромать, подошел к огню, Присел на чье-то седло, потер колено.
- Какая охота, анда Джамуха?! Я такой ни разу в жизни не видел.
- Э-э, что это за охота!- с пренебрежением сказал Улук-багатур.- То ли
было в старое время! Племена не знали розни, охотились вместе, и десять
тысяч, и двадцать тысяч загонщиков выезжали на облаву.
К огню подъехали Сача-беки, Бури-Бухэ и Хучар, чуть погодя -
Даритай-отчигин и Алтан. Все были разгорячены охотой, много говорили,
смеялись, ели печень - кто сырую, кто слегка обжаренную на углях.
Лиственничные сучья в огне громко щелкали, раскидывая красные искры.
Шум, поднятый животными, стиснутыми в круг, крики людей понемногу
стихали. От загонщиков пришли три старика, поклонились Тэмуджину и
Улук-багатуру.
- Великие повелители бесстрашных мэргенов! Вечное синее небо и добрые
духи этих благословенных мест даровали вам богатую добычу Берите, что
дано, но знайте: путник в безводной степи, опорожнив сразу бурдюк с
питьем, поступит неразумно. Ваш путь и путь ваших детей далек-будьте
бережливыми.
Улук-багатур молитвенно сложил руки.
- Добрые духи этих гор и долины, благодарим за щедрую милость!
Смотрите: мы не берем ничего лишнего, ненасытной жадности нет места в
наших сердцах... А вы, мудрые старцы, хранители наших обычаев, подите и
разорвите круг. Большие и малые звери, оставшиеся в живых, пусть будут
живы, пусть множатся!
Старики снова низко поклонились, но не уходили, ждали слова Тэмуджина.
- Идите. Что могу добавить я к сказанному достойным и много знающим
Улук-багатуром?
Джамуха с уважением подумал: <Умен мой анда! Кто-то другой на его месте
не удержался бы от искуса показать свое знание обычаев и умение говорить
не менее затейливо и красиво, чем старика>.
Загонщики начали выволакивать убитых животных на чистую поляну.
Длинными рядами лежали окровавленные косули, изюбры, лоси, кабаны,
кабарожки, зайцы. Нойоны отправились делить добычу - каждому по количеству
его людей. Подсчитали, кому сколько достанется, но Тэмуджин вдруг решил,
что делить так нельзя.
- Племя чонос невелико. Будет справедливо, если сильные помогут
слабым. Выделим чоносам долю сверх всего. Благодаря умной
распорядительности мудрого Улук-багатура мы стали обладателями этой
добычи. Вознаградим его и за это особой долей.
Алтан и Сача-беки переглянулись, Хучар потупил взор, Даритай-отчигин
начал усердно сморкаться. Улук-багатур, разом утеряв свою степенность,
изумленно пялил подернутые слезами глаза на Тэмуджина.
- Все, вижу, со мной согласны...
Тэмуджин, высокий, в длинной шубе с глубоким разрезом сзади, пошел
вдоль рядов, показывая, какие животные принадлежат людям Улук-багатура.
Остановился возле лося с тремя темными от уже замерзшей крови обломками
стрел в боку и четвертой стрелой в шее, толкнул его носком гутула в бурую
хребтину.
- Берите.
Джамуха повернулся, пошел к огню, сильно припадая на ушибленную ногу.
Это был тот самый лось. Если бы Тэмуджин не поленился и посмотрел на
стрелу, торчавшую в шее, он увидел бы на ней его метки.
Короткий зимний день заканчивался. Потускневшее солнце садилось за
вершины гор, густели тени на снегу, темнела, становилась почта черной
зелень леса. Загонщики жгли огни, снимали с животные шкуры, жарили мясо.
- Ты почему сидишь здесь, анда Джамуха?
- Где я должен сидеть?
- Люди собираются домой. Разве не хочешь посмотреть, как уложил? и
увязали мясо?
- За этим присмотрит мой брат Тайчар.
- Ты чем-то недоволен, анда? Нельзя было так оделять Улук-багатура!
Мои родичи думают: нельзя. Но, анда Джамуха, хорошо живет не скупой -
умный. Отныне люди Улук-багатура - наши друзья.
Жалко ли было Джамухе отрывать какую-то часть своей доли? Да нет. Даже
того лося не очень жалко. Но Тэмуджин не должен был все делить так, будто
он один тут хозяин.
- Ты говоришь правильно, анда Тэмуджин. Они будут друзьями. Твоими.
Короткие брови Тэмуджина удивленно дернулись.
- Но разве мы с тобой не одна душа? И не ты ли мне твердишь: нойоны
вольных племен должны жить как братья?
- Вот-вот, как братья. Ты говоришь правильно.
Джамуха хотел, чтобы Тэмуджин сам, без его слов, понял: он делает не
так, как надо бы. Но Тэмуджин не мог или не хотел понять этого.
- Если я говорю правильно, чем ты недоволен?
- Я всем доволен. Но у меня болит нога.
- Ну-ка, покажи.
- Ни к чему.
- Покажи, анда...
И он заставил-таки снять гутул, помог закатать овчинную штанину. На
коленке, слегка припухшей, темнел расплывчатый синяк.
- Больно? Ну, ничего, потерпи до дому. Шаман Теб-тэнгри снимет твою
боль.- Тэмуджин осторожно прикоснулся холодными пальцами к косе.
Его заботливость, может быть, и ничего не стоящая, была приятна
Джамухе. И а его самоуправстве он начал думать иначе. При желании и он,
Джамуха, мог бы поступить так же, и анда не стал бы спорить. Все это так.
Но почему не возвращается радость, та, с которой он седлал утром своего
Беломордого?

IX

Расстроив свадьбу Цуй и сына чиновника казначейства, Хо навлек беду на
старого Ли Цзяна. Чиновник был разъярен. Его, опору государства, его,
перед которым трепещет весь работающий люд Чжунду и окрестных поселений,
чуть было не обманул ничтожный старикашка. Он нажаловался на Ли Цзяна
Хушаху и князю Юнь-цзы. Они, давно недовольные тем, что старик стал с
годами не очень проворным и ловким, отставили его от службы.
Узнав об этом, Хо побежал к Ли Цзяну домой. Старик сидел в передней
комнате, сгорбившись над жаровней с горячими углями, грел руки.
- А-а, это ты, Хо... Ну, садись, послушай старика. Шесть нечистых
страстей лишают человека покоя: любовная страсть, ненависть, гордыня,
невежество, ложные взгляды и сомнение.
Голос Ли Цзяна сейчас ничем не напоминал прежний - голос человека,
постигшего мудрость жизни,- в нем звучала растерянность. Кончики жидких
седых усов обвисли, сухие, морщинистые пальцы подрагивали.
- Все шесть страстей приносили мне страдания.- Ли Цзян глянул на
дверь, ведущую во внутренние комнаты, понизил голос:- В молодости я любил
девушку, но ее отдали в жены другому. Долго мучился. И мучил своей мукой
жену. Теперь уже нет в живых той девушки. И мою жену мы с тобой
похоронили. Зачем же я страдал?.. Вторая страсть - ненависть. Северные
варвары убили моих братьев, суны - сыновей. Я хотел отомстить тем и
другим. Я изучил язык варваров, ревностно служил императору, надеясь, что
он сокрушит врагов на севере и на юге. На это ушла вся жизнь. А могущество
сунов не поколеблено, варвары за великой стеной стали сильнее. Для чего
была моя жизнь, направляемая ненавистью? Третья страсть - гордыня. Я был
честен и неподкупен, в душе высоко возносил себя над корыстолюбивыми,
презирал их. И вот я беден, как бродячий даоский монах. К чему была моя
гордыня? В неусыпных трудах прошла моя жизнь, я слишком много работал и
слишком мало времени уделял познанию вечных истин. Легко ли мне на склоне
дней увидеть свое невежество? Мне хотелось отдать свою Цуй в богатый дом.
Хозяина дома я чтил за самостоятельность. Это следствие того, что мною
владела страсть к ложным взглядам. Цуй лишилась жениха, я - службы...
Теперь мною овладела последняя страсть из шести - сомнение. Для чего я жил
среди смертных?
- Учитель, не говорите так! Вы хороший человек. Как тепло этой жаровни
согревает тело, так ваш дом, ваше слово грели мою душу. Не будь вас и Цуй,
я бы околел от людского холода.
- Я доволен, что ты научился говорить хорошим слогом. Но мне этих слов
не нужно. Я потерял все, что имел: братьев, сыновей, жену, службу; вместе
со мной угаснет очаг моих предков. Я теперь не нужен даже тебе - кто
станет искать тень под усохшим деревом ?
- Ли Цзян, пока вы живы, я ваш ученик и цзя-ну - домашний раб.
- Я еще не видел человека, готового по доброй воле стать рабом. Я уже
все продумал. Скоро приедет зять - муж моей старшей дочери. Он возьмет на
свое попечение Цуй. А я пойду странствовать. Из жалости люди дадут мне в
непогоду пристанище, буду голоден - не пожалеют чашечку просяной каши.
- Учитель, вы не сделаете этого! Для вас, для Цуй я буду работать днем
и ночью! Учитель, я виноват перед вами.
Хо, наверное, не выдержал бы и все рассказал старику, но тот, к
счастью, не стал его слушать.
- Э-э, Хо, если на твою голову свалится кирпич со стены, вини не
ветхую стену, а свою глупую голову... Довольно говорить об этом. Я устал.
Хо постоял у дверей, томимый жалостью к старику, стыдясь своей вины
перед ним. Ли Цзян больше не замечал его, гнулся над жаровней, из
воротника чиновничьего халата выглядывала тонкая морщинистая шея, слегка
прикрытая прядями седых, небрежно убранных волос. Тихонько отворив дверь,
Хо пошел в сад. Дорожки, земля под деревьями были прикрыты легким,
пушистым снегом и палыми листьями, сиротливо и зябко топорщились голые
ветви. Тоской, запустением, холодом веяло от сада.
Звякнуло кольцо ворот. Во двор зашла с тяжелой тростниковой корзиной в
руках Цуй.
Он бросился ей навстречу, схватил за плечи.
- Цуй, твоего отца...
- Я знаю, Хо.- Она поставила корзину на землю, потерла оттянутую
тяжестью, красную от холода руку.- Видишь, теперь я сама буду ходить за
мукой, рисом и бобовым маслом.
- Это все я, Цуй. Я сказал отцу твоего жениха, что ты больна...
- Зачем ты так сделал, Хо?!
- Ты бы хотела выйти замуж?
- Нет, Хо, нет...
- А что я еще мог сделать?- с горечью спросил он.
Цуй задумалась, потом кивнула головой.
- Ты ничего не мог сделать.
- Я пойду к Хушаху, попрошу вернуть твоего отца на службу. Я поклонюсь
ему тысячу раз. Если ты уедешь к своей сестре, я больше не увижу тебя.
- Я не хочу никуда уезжать, Хо.- Цуй носком матерчатой туфли, расшитой
шелковыми нитями, притаптывала на дорожке снег.- Не оставляй меня, Хо!
- Как ты можешь думать об этом! Я иду сейчас же к своему господину. Он
меня ценит. Он награждал меня слитком серебра.
Хо побежал по узким улочкам города. Металлическая пластинка - пайцза -
открыла ему двери дома Хушаху. Хозяин принял его сразу же. Он сидел в
небольшой комнате на кане, застланном мягкими циновками. В комнате было
тепло. Под потолком в ажурных клетках весело трещали попугайчики. Хозяин
был в халате сановника, на поясе висела дощечка слоновой кости,
оправленная в золото,- для записи повелений императора. Широкобровое лицо
его было слегка удивленным и встревоженным.
- Ты добыл важные новости?
Хо стоял на коленях, Беспрерывно кланяясь, он сказал:
- У меня нет новостей...
На лице Хушаху было уже не легкое удивление - изумление.
- Как посмел прийти, если нет новостей?
- У меня есть дело. Большое дело. Старого Ли Цзяна отрешили от службы.
С ним поступили несправедливо...
- Я думал: ты мои уши. А ты хочешь быть моей головой и решать, что
справедливо, а что нет?
Он взял серебряный колокольчик, бешено затряс над головой.
В комнату вбежали слуги.
- Выкиньте его за двери!
Затрещал воротник халата, лопнул и свалился пояс. Волоком, не дав
ступить ногами на пол, слуги протащили Хо до дверей и, как вязанку
хвороста, выбросили на дорожку, мощенную кирпичом. Хо сел, глянул на
ладонь левой руки с ободранной кожей, поправил разорванный воротник халата.
От ворот по дорожке шли трое военных. Один из них, скосив глаза на Хо,
придержал шаг, насмешливо проговорил:
- А-а, соглядатай... Тебя тут, оказывается, награждают не только
серебром!
Хо узнал военного. Это был Елюй Люгэ, один из потомков киданьского
императора <железной> династии.
Морщась от саднящей боли в руке, Хо побрел домой. Большой, кособокий от
старости дом, разгороженный на клетушки в чжан' длиной и половину чжана
шириной, принадлежал одному из императорских евнухов. Здесь за не очень
умеренную плату жили такие же бездомные горемыки, как Хо, останавливались
небогатые молодые люди, приезжающие сдавать экзамены на должности
государственных чиновников, бродячие актеры, фокусники, поэты, женщины,
торгующие собою...
[' Ч ж а н - мера длины, чуть больше трех метров (кит.).]
От глиняного пола клетушки, от стен с облупившейся побелкой несло
холодом, в маленьком оконце трепетала на промозглом ветру прорванная
бумага. Хо сел на затасканную, с растрепанными краями циновку, снял халат
и, ежась от холода, принялся чинить воротник. Руки делали одно, а в голове
было совсем другое. Что теперь будет? Попросить Ли Цзяна - отдай Цуй? Не
отдаст... Кто для него он, Хо? Безграмотный простак, лишенный будущего. Да
так оно, наверное, и есть. Еще не известно, что придумает Хушаху в
наказание за дерзость. Может быть, посадит в яму...
Надо бежать. Купить коней и вместе с Цуй скакать на север, разыскать
Хоахчин, Оэлун и ее сыновей...
Он надернул халат, отогнул циновку, осторожно приподнял глиняную
плитку. Под ней в ямке лежали серые от пыли связки медных монет и слиток
серебра, полученные от Хушаху. Большую часть из этих денег он выручил за
родительскую фанзу и гончарные принадлежности, немного скопил из своего
скудного жалованья. На двух коней должно бы хватить. Но что станет с Ли
Цзяном, если они с Цуй покинут его? Старик умрет от горя. Да и Цуй не
захочет оставить старика.
В дверь громко постучали. Хо положил плиту на место, присыпал стыки
пылью, положил циновку на место. Легкая дверь сотрясалась под
ударами - вот-вот развалится. Холодеющими руками Хо отодвинул засов. В
комнату вошел смуглый скуластый воин.
- Ты пойдешь к моему господину.
Как ни испуган был Хо, а все-таки заметил, что воин не из дворцовых
стражников, одет просто и, если судить по выговору, не из коренных жителей
и не чжурчжэнь, а скорее всего кидань. За домом стояли два оседланных
коня. На одного сел воин, повод другого подал Хо. Это его озадачило еще
больше. Случалось и раньше, что его спешно вызывали Хушаху или князь
Юнь-цзы, но коня никогда не подавали.
Время было уже позднее. Они долго рысили по глухим, пустынным
переулкам. Наконец на окраине, у самой городской стены (ее зубцы мрачно
чернели на темном поле неба), воин остановился, постучал в крепкие ворота.
Они сразу же открылись. Хо провели через темный двор. У дверей дома кто-то
поднес к его лицу бумажный фонарь, словно удостоверяясь, он ли это, и
знакомый голос пригласил:
- Заходи.
В доме от раскаленных жаровен пахло угаром, тускло светились бумажные
фонарики, свисающие с потолочных балок. Человек, пригласивший Хо войти,
повесил и свой фонарь, обернулся. Это был Елюй Люгэ.
- Ты знаешь, кто я?- спросил он.
- Да, господин, вас знаю.
Веселый взгляд узких глаз Елюй Люгэ уперся в лицо Хо.
- Сомневаюсь! Впрочем, знать все, о чем только можно узнать,- твое
занятие. Я тысячник в войсках императора. Это тебе известно?
- Да. Вы Елюй Люгэ, потомок Елюй Янь-си, девятого и последнего
- Тэмуджин, разреши поехать мне!
- О, ты знаешь много больше, чем я думал! Что ж, может быть, это и
хорошо. Я в тебе, кажется, не ошибся... А знаешь ли ты, что мои предки
правили здесь,- Елюй Люгэ постучал ногой по деревянному полу,- более
двухсот лет? И знаешь ли, что власть у нашего дома была похищена? Это
сделали предки нынешнего императора.
Хо потряс головой. Уж не ослышался ли он, не снится ли ему дурной сон?
Обвел взглядом комнату. Горят фонарики, бросая на пол тусклые пятна света,
краснеют бока раскаленных жаровен. Елюй Люгэ, широкоплечий, уверенный в
себе, стоит перед ним, сунув большие пальцы рук за пояс. Шутит? Но за
такие шутки снимают голову!
- Нынешний государь незаконный. Хранить ему верность - преступление.
Ты понял меня?
- Нет, нет, я ничего не понял, я ничего не знаю,- Хо встал перед ним
на колени.- Отпустите меня. Я маленький человек и ничего худого вам не
сделал.
- Я отпущу тебя, не пугайся. Но теперь ты должен приходить сюда и
рассказывать мне все, что услышишь от северных варваров, от Хушаху,
Юнь-цзы и других высоких сановников.
- О, великий господин, меня за это убьют!
- Если дознаются - убьют. А нет - проживешь до ста лет. Но если не
согласишься этого делать, умрешь уже сегодня. Если вздумаешь передать наш
разговор Хушаху или кому другому, умрешь в день доноса.
Все эти страшные слова Елюй Люгэ произносил легко, даже весело, Но Хо
всем своим нутром чувствовал, что все будет так, как он говорит. Вдруг ему
пришла спасительная мысль.
- Великий господин, вы же сами видели - Хушаху прогнал меня. Я уеду из
города. Буду делать посуду из глины. Я вам совсем не нужен.
- Он тебя не прогнал. При мне он справлялся у слуг, не зашибли ли они
тебя до смерти. Перестань крутить хвостом! Не открутишься. Как можешь ты,
рабская твоя душа, хранить верность тем, кто бьет тебя по лицу, грабит
твой народ? Как можешь отказываться от того, что приказываю тебе я,
имеющий законное право повелевать тобой? Иди и помни все, что я тебе
сказал. Подожди. Сколько платит тебе Хушаху? У меня ты будешь получать
вдвое больше того.
Стражники провели его за ворота, отпустили. В темных переулках гудел
сырой, тяжелый ветер, пронизывая до костей. Хо брел, спотыкаясь в темноте,
придерживаясь за глухие, шершавые стены. Мир был черен, как лист бумаги,
залитый тушью.

Х

С берестяным коробом в руках Чиледу подошел к куче сухого аргала,
устало присел на нее. Весенний ветер слизал с косогоров снега, на широких
проталинах паслись овцы. В курене снег уже растаял, и у коновязей блестела
жирная, истоптанная копытами грязь. За юртами, подставив бока солнцу,
дремали волы, худые, с клочьями линяющей шерсти на ребрах. Во сне волы
шумно вздыхали и лениво перекатывали во рту жвачку. Ребятишки с луками из
согнутых тальниковых веток гонялись друг за другом. По степи из дальнего
куреня ползла повозка... Тут все было так же, как в кочевьях меркитов.
Временами Чиледу казалось, что в его жизни ничего не изменилось. Да, там
он был воином, здесь - черный раб, но разобраться - разницы никакой нет.
Когда делили пленных, Чиледу вместе с мальчиком Олбором достался
Джэлмэ. Молодой друг Тэмуджина этому не обрадовался.
- Ушкана ободрать - такой же. Ну куда ты годишься?
Чиледу хотел напомнить, что сын Оэлун дал ему волю и молодой хозяин
напрасно причисляет его к боголам, но не сказал - что ему воля? Если бы
вернули молодость, а воля... Вон дремлющие волы не привязаны и пут на
ногах нету, но не бегут от упряжек, от кнута. Эх-хэ!
Поднялся, нагреб в короб аргала, сгибаясь под его тяжестью, пошел к
юртам. У одной из них поставил короб на землю, приоткрыв дверной полог,
сказал:
- Аргал принес. Что еще?
Старуха, готовящая у очага пищу, молча бросила пустой бурдюк. Он
шлепнулся к его ногам, из горловины вылетели мутные брызги. Чиледу поднял
его, подождал, что скажет старуха. Но она повернулась к нему спиной. И эта
ненавидит его. Что сделали ей меркиты - лишили мужа, сына, брата?
- Тебе нужна вода?
Молчит. Ладно, он принесет воды. Но перед этим надо посмотреть, не
наделал ли чего Олбор. Пастухи, которые живут вместе с ними в юрте, утром
уходят со стадами и возвращаются поздно вечером. Днем мальчик совсем один.
Чиледу присмотреть за ним удается редко... Чтобы мальчик не вылез из юрты
и не ушел куда-нибудь, уходя, крепко привязывал дверной полог.
Мальчик сидел у погасшего очага, выгребал золу и угли. Круглое лицо
было в саже. Гутулы, слишком великие для него, он потерял, и голые ноги
посинели от холода.
- Ну, что ты делаешь?- Чиледу присел перед ним.
Олбор взобрался на колени, обхватил шею заледеневшими руками. Чиледу
распахнул полы халата, обогрел его у своей груди, вытер рукавом мордашку.
Мальчик притих, начал дремать. Он осторожно обул его, положил на козью
шкуру, прикрыл шубой.
- Спи, малыш. Я скоро вернусь. Разведу огонь, тебе будет тепло. Э-эх,
пропадешь, парень...
Вот она, доля человеческая. Ни поесть досыта, ни одеться, ни согреться.
С младенчества начинаются муки. Почему так? Кто виноват по всем этом?
Бесшумно ступая, вышел из юрты. Едва принес воды, Джэлмэ направил его
помочь стрелочнику нарезать палок. Стрелочник, молодой, добродушный, был
на редкость словоохотливым, болтал без умолку, но, заметив, что Чиледу его
не слушает, осуждающе покачал головой.
- Какие вы гордые, меркиты! Не хочешь разговаривать? И не
разговаривай. Может, ты большой нойон? Может, думаешь, я тебе неровня? И
думай. А я тоже гордый. Буду молчать.
Однако молчать он совсем не мог. Почти тут же заговорил снова:
- А чем вы гордитесь? Разбойники. Кто убил мою мать? Меркиты. Кто убил
моего учителя-стрелочника? Меркиты. Убивать стариков и женщин легко. Ты
вот попробуй меня убей.
Ах, глупый парень! Для Чиледу убить его было совсем не трудно. Сразу
видно - не воин,- а с кем захотел состязаться в умении наносить
смертельные удары. Но сознание своего превосходства над этим парнем не
принесло ни утешения, ни облегчения, оно было горестным, как все его
раздумья. Слишком многие умеют убивать и слишком часто пользуются этим
умением. А ради чего?
- Меркит, не срезай палок с сучьями! Или ты не знаешь, какой должна
быть хорошая стрела? Из тебя никудышный помощник. Ничего не умеешь
делать... Моя жена лучше тебя, мужчины...
Чиледу вспомнил, что жених Каймиш тоже, кажется, делал стрелы... Но и
Каймиш, и ее жених должны быть в курене Таргутай-Кирилтуха, далеко отсюда.
На всякий случай спросил:
- Как зовут твою жену?
- Каймиш.
- Теперь я знаю... Ты Тайчу-Кури?
- Что ты сказал? Погоди... Уж не тот ли ты меркит?..
- Тот самый,- вздохнул Чиледу, сел на вязанку палок, воткнул в сырую
землю нож.- Хорошая у тебя жена. Ты, наверное, счастливый.
- Моя жизнь полна радостей! Мы ждем ребенка. Потому я взял в помощники
тебя, а не свою Каймиш. Почему ты сразу не сказал, что знаешь мою Каймиш?
Она много говорила о тебе. Ты хороший человек!
- Не знаю, какой я... Вряд ли хороший.
- Но мы-то знаем! Не будь тебя, не обнял бы я свою Каймиш. Ты должен
был нас сразу найти.
- Я даже не думал, что вы можете быть тут.
- Как не думал?! Где Тэмуджин, там и я. Мы родились в один день, я
вырос в его одежде, я выделывал с ним овчины - как могу быть в другом
месте? Кидай палки на телегу, поедем.
По пути он зашел в свою юрту, взял Олбора.
Каймиш узнала его не сразу. Сперва, прикрывая руками выпирающий живот,
отступила, но, вглядевшись, охнула.
- Чиледу? Какой ты стал... другой. Что с тобой?
- Он же в плену. Раб. А ты спрашиваешь... Давай нам побольше еды! Архи
у Джэлмэ попросим. Будем сегодня праздновать! Ты спас мою Каймиш, я спасу
тебя.
- Ой, Тайчу-Кури, подожди...- попросила Каймиш.- Чей у тебя мальчик,
Чиледу?
- Нашел. Теперь мой. Сын.
- Иди сюда, маленький. Есть хочешь?
- Ну что ты спрашиваешь, Каймиш!- прикрикнул Тайчу-Кури.- Когда я был
маленьким, всегда хотел есть.
Юрта Тайчу-Кури была не новая, но добротная. Пол застлан серым
войлоком, у дверей возле чурки - куча оструганных палок; готовые стрелы,
сверкая белизной, пучками висят под жердочками - уни. Тут были всякие
стрелы: годоли - с тупыми костяными наконечниками, хоорцах - длинная, с
острым, вытянутым наконечником - для дальнего боя, одора - тяжелая, с
широким, плоским, как нож, наконечником - для ближнего боя...
Заметив, что Чиледу осматривает юрту, Тайчу-Кури сказал:
- Тут все мое. Тэмуджин дал. Он меня очень высоко ценит. Мы часто едим
мясо. Что попрошу - дает. Хороший человек Тэмуджин!
- Хороший?- В душе Чиледу шевельнулась застарелая боль.
- Сам погляди! Что у меня было? Ничего. Что у меня есть теперь? Все.
В юрте жарко пылал очаг. Булькал в котелке суп-шулюн. Каймиш,
разгоревшаяся, стеснительно улыбалась, показывая зуб с щербинкой:
смущалась, что он видит ее с таким большим животом. Олбор, накормленный,
обогретый, обласканный, взвизгивал щенком и катался по войлоку. У Чиледу
было ощущение, что все это он уже как будто видел, и, напрягая память,
припоминал, где, когда так же ярко пылал огонь, захлебывался от радости
ребенок и женщина у очага счастливо улыбалась, потом понял: ничего не
было, просто он много раз представлял себе жизнь с Оэлун, и она виделась
ему как раз такой. Не удалось... Что ж, пусть будут счастливы Каймиш и
Тайчу-Кури. Как хорошо, что он сумел там, в курене меркитов, понять
Каймиш. Коли бы все люди так понимали друг друга, если бы не душили
окровавленными руками чужую радость...
Недавно он видел издали Оэлун. Едва удержался, чтобы не подойти к ней.
Вовремя опомнился. Не будет он больше тревожить ее и свое сердце. Засохший
корень не даст ростков, обгорелое семя не пустит корней...
- В твоих глазах все время ненастная ночь,- сказал Тайчу-Кури.-Нашел
нас-горю конец. Я пойду к Тэмуджину, поклонюсь ему. И ты поедешь в родные
кочевья.
- У меня нет родных кочевий... Мне нельзя к меркитам.
Он рассказал, как жестоко наказан был Тайр-Усуном.
- Натерпелся ты из-за моей Каймиш! Даже больше, чем я из-за Тэмуджина.
Но ничего. Если меня ругают, я всегда говорю себе - хорошо, что не бьют,
когда бьют - хорошо, что не ломают кости, а ломают кости - хорошо, что в
живых оставляют. Так говорю себе и всегда доволен бываю. Пока жив, все
можно пережить и наладить. Тебе нельзя к меркитам? И не надо. Оставайся у
нас. Будешь помогать мне. Уж мы с Каймиш тебя не обидим.
- Надо подумать...
- Да что тут думать! Ты и твой сын будете жить с нами.

XI

Сын у Тэмуджина родился в восьмой день третьего летнего месяца.
Был вечер. Шел мелкий теплый дождь. Тэмуджин одиноко сидел у открытого
дверного проема. В юрту вползала густая сырость, под дождем шуршала
иссохшая в жару трава. Только что ушел Теб-тэнгри. Шаман был недоволен.
- Я склонил на твою сторону многие племена. Люди ждут тебя. А ты
слушаешь сладкие речи своего анды и не хочешь двигаться с места. Не
уподобляйся ожиревшему тарбагану, которому страшно и шаг ступить от норы.
Вольные племена... Братство нойонов... Это годится для сказок. Сейчас люди
ждут другого.
- Тебе ведомо, чего хочет небо и чего ждут люди. А мне бы узнать одно
- чего добиваешься ты? Для себя. Где твой отец и наш покровитель Мунлик?
Где твои братья? Я рад оказать им благодеяние. У них будет все, что было
при моем отце. Но они не идут ко мне. Почему?
- Я им сказал: <Подождите, еще не время>.
- Вот как!- неприятно был удивлен Тэмуджин.- Других и шлешь, и зовешь,
а родичам не время. Смутны твои речи, шаман!
- Таргутай-Кирилтух знает, кем был мой отец при твоем отце и кто я
есть при тебе. За моим отцом смотрят сотни глаз. Если он пошевелится, его
убьют. Он придет, когда, страшась твоего гнева, его не осмелится тронуть
никто.
- Неужели ты думаешь, что такое время придет?
- Сидеть будешь - не придет. У тебя уже есть почти все, что было у
твоего отца. Обладая всем этим, чего хотел твой отец? Он хотел стать
ханом. Только смерть помешала ему. А что мешает тебе?
- Далеко смотришь, Теб-тэнгри. Но кто идет по лесу и задирает голову
на вершины деревьев, тому кусты могут выколоть глаза... Твои родичи
далеко, но ты тут. Что нужно тебе?
- Мне нужен Тэмуджин, возведенный в ханы.
- Ладно, я - хан. А ты?
- Ты - хан, я при тебе - верховный шаман.
- Вместе станем править племенами?
- Жизнь людей, скот, юрты будут принадлежать тебе, людские души - мне.
- А что оставляешь моему анде Джамухе?
- Джамуха недолго будет рядом с тобой.
- Лжешь, Теб-тэнгри! Джамуха всегда будет рядом со мной. Мы клятвенные
братья.
Шаман засмеялся, будто услышал забавную шутку, ушел, а его смешок все
еще звучал в ушах Тэмуджина. С первой же встречи шаман и Джамуха
невзлюбили друг друга. Тэмуджина это сильно огорчало. Джамуха - брат, а
Теб-тэнгри - полезнейший из людей. Старался примирить их, но, слушая
споры, понял, что мира между ними не будет никогда. Это бык и горячий
бегунец, связанные одной веревкой; медлительного быка не манят
неизведанные дали, ему хватает воды и травы под ногами, конь рвется
вперед, закусив удила... А кто он сам? Веревка, связывающая их? Что будет
с ним, если один начнет бодаться, а другой лягаться?
В шуршании дождя послышался шум торопливых шагов. В юрту вошел Хасар.
- Радостная весть, Тэмуджин. Только что Хоахчин сказала - у тебя
родился сын.
Он тяжело поднялся, зажмурил глаза. Случилось то, чего он ждал со
страхом, снедающим душу. Сын... Сын ли? Вода скапливалась на дверном
пологе, срывалась тяжелыми каплями в лужу - шлеп-шлеп. Сейчас к нему
потянутся с изъявлением радости...
- Хасар, ты мне ничего не говорил. Ты меня не видел. Беги к Боорчу и
Джэлмэ, пусть они седлают коней.
- Кто так делает, Тэмуджин? От своего сына не бегут.
В сумрачном свете белели зубы Хасара. Кажется, он усмехался. Тэмуджин
наотмашь ударил его по лицу.
- Убью!
Хасар выскочил из юрты, вернулся, просунул голову в дверь,
- Будешь так делать - один останешься!
- Коня!- закричал Тэмуджин, почти теряя рассудок.
Брат, схватив седло, убежал. Вскоре привел коня, Тэмуджин помчался в
густеющую ночь. За куренем его догнали Боорчу и Джэлмэ, ни о чем не
спросив, поскакали рядом. Дождь не переставал. По щекам, как слезы, ползла
теплая влага. Ночь была глухая, не разглядеть ушей коня. И ни звука,
только шелест дождя и чмоканье копыт по намокшей земле. За что так карает
его вечное небо? Лишило отца, кинуло в руки бессовестных людей, многие
годы не мог найти во всей степи спокойного пристанища - уж и довольно бы
для одного человека, но нет, вызрело новое несчастье, на этот раз во чреве
собственной жены. Продолжателем его рода может стать человек, в чьих жилах
нет и капли крови Кият-Борджигинов. О вечное небо, пошли ему смерть,
освободи от вечных сомнений и терзаний!.. Что я прошу, неразумный? А если
это сын, его плоть и кровь? Небо разгневается на того, кто хочет погибели
для своего дитя! О небо, не лишай меня рассудка, вразуми!
Кони устали и все чаще переходили на шаг. Промокшая насквозь одежда
липла к телу, вызывая озноб, но он ни разу не подумал, что пора бы
повернуть назад. Так и ехали всю ночь.
Рассвет занимался тусклый, безрадостный, но дождь начал утихать.
Выехали на берег Керулена, остановились. Влево от реки уходили, тесня друг
друга, пологие, с закругленными макушками сопки, правый берег был низкий,
заболоченный, с блестками мелких озер, постепенно поднимаясь, он, серый,
сливался с серым небом. У воды стояли густые заросли тальника, ветки
гнулись от тяжести влаги, прозрачными каплями висевшей на узких листьях.
Тэмуджин слез с коня. Боорчу и Джэлмэ проворно насобирали хворосту,
развели огонь, раздевшись донага, стали сушить одежду. Он, помедлив, тоже
разделся. Сырые тальниковые палки горели плохо, шипели, пуская струйки
пара, дым ел глаза. Тэмуджин подумал, что его душа сейчас подобна этому
огню - много горького дыма и совсем нет жара.
- А не порыбачить ли нам?- Запасливый Боорчу достал из седельных сум
невод, сплетенный из конского волоса, крючки, лески.- Пожарим свежей рыбы.
Тэмуджин кивнул-давайте. Голые, босые, осторожно ступая по прибрежной
гальке, они пошли к тихой заводи. Человек должен быть доволен, когда у
него есть такие верные друзья. Пока они с ним, ничего не страшно. Не надо
стонать от отчаяния, злиться - никто не виноват. Такая уж жизнь. Надо или
покориться ей, или изменить ее так, чтобы ни его благополучие, ни
благополучие близких ему людей не зависело от чужой недоброй воли.
Боорчу и Джэлмэ вытащили невод. На мокрой гальке затрепетали крупные
ленки. Тэмуджин выпутал одного из ячей. Литое, сильное тело рыбины упруго
выгнулось, хвост хлобыстнул по голому животу.
- Сам в брюхо просится,- засмеялся Боорчу.
Ленок трепыхнулся еще раз, но уже слабее, малиновые плавники его на
глазах блекли. Тэмуджин вспомнил, как рыбачил с братьями на Ононе. Таймень
попался огромный. Вдвоем с Хасаром едва выволокли его на берег. Тогда
Хасар был не таким. Позднее начал портиться. Очень уж хочется ему быть
равным со всеми. И вот до чего дошел... Плохо двинул по зубам. Не так надо
было!
Джэлмэ насобирал еще дров, а Боорчу насадил ленков на рожни, поставил к
огню.
Одежда подсохла. Тэмуджин надел штаны, растянулся на траве. Он
чувствовал себя очень усталым и вялым, как снулая рыбина.
- Вкусная штука получится!- Боорчу щелкнул языком.
- Хорошая наша земля, Боорчу? А?- спросил Джэлмэ.- На реку поехал -
жарь рыбу. В лесу оказался - ешь мясо косули. В степи - тарбагана или
дзерена.
Боорчу с ним не согласился:
- Хорошо, но не для всех. Рыбу надо уметь поймать, зверя - убить. Не
умеешь - с голоду пропадешь. А еще, скрадывая зверя, сам оглядывайся, не
то станешь добычей плохих людей.
- А почему так, Боорчу? Всего у нас вдосталь - зверя, птицы, рыбы,
травы для скота, а мы охотимся друг за другом. Я этого понять не могу.-
Джэлмэ ломал тонкие прутья, кидал в огонь.
- Когда я был маленьким, моя бабушка рассказывала про одного нойона.
Он имел пять или шесть жен. Его жены никогда не ссорились. Но пошел нойон
на войну с татарами и был убит. Дружные жены превратились в злых демонов -
мангусов,- ссорились, ругались, дрались. И не было у них дела важнее
этого. Так и шло до тех пор, пока их владение не развеялось прахом.
Спохватились - ссориться не из-за чего. Разбрелись в разные стороны,
больше о них никто ничего не слышал.
- Вот-вот, мы тоже будем драться до тех пор, пока наши земли не
перейдут в руки других народов. За это мой отец никогда не любил нойонов.
Тэмуджину почему-то казалось, что ни о чем таком его друзья никогда не
задумываются, во всем полагаясь на него. Оказывается, задумываются, да еще
как! Сравнение нойонов с женами, потерявшими мужа, очень верное. Но суть
не в том, что оно верное. Неутомимый Теб-тэнгри зовет сокрушить сильных.
Джамуха, напротив, хочет, чтобы все были равны. Но есть, кажется, и третий
ход. Его подсказывает, сам того, кажется, не зная, Боорчу. Пусть нойоны
будут равны меж собой, пусть каждый владеет тем, что у него есть, но над
ними, как вечное небо над всем живущим, как муж над своими женами,
возвысится кто-то один - мудрый и справедливый хранитель правды, способный
уже одним тем, что он есть, гасить раздоры, осаживать заносчивых,
подбадривать оробевших.
Серые облака скатились с неба, светило горячее солнце, над тальниками
порхали птицы, на сопке пересвистывались тарбаганы, отдохнувшие кони
забрели по колено в воду, стояли там, отбиваясь хвостами от мошкары.
Боорчу и Джэлмэ спали под кустом, положив под голову седла. Огонь давно
угас, от него осталось пятно пушистого пепла. Тэмуджин спустился к реке,
напился воды. Светлые струи Керулена облизывали скатанные камешки, по
желтому песчаному дну метались блики света. Долго сидел на берегу, стиснув
голову руками, ни о чем особенном не думая, душа словно бы занемела, и
мысли были тупы, неповоротливы. Жалость к самому себе сочила кровь из
сердца.
Разбудил нукеров.
- Седлайте... Поедем,
- Куда?
Он и сам не знал, куда направить коня. Только не домой. Если бы юрта
Джамухи стояла в другом курене, поехал бы к нему. Джамуха - друг. Он все
может понять.
Но, думая так, Тэмуджин поймал себя на том, что слишком уж старательно
убеждает себя в этом, и ему стало совсем нехорошо. Тронул коня, поскакал,
опустив поводья. Куда? Может быть, к Хучару? Нет, Хучар не из тех, с кем
можно отвести душу. Лучше уж к дяде. С ним, хитрым, увертливым, говорить
всегда интересно.
К куреню Даритай-отчигина подъехали уже ночью. Караульные спросонок
подняли тревогу, из юрт повыскакивали полуголые, но с оружием в руках
мужчины, стащили их с коней, скрутили руки.
- Крепче держите!- угрюмо подсказал Тэмуджин.
Один из нукеров огрел его древком копья по голове. Что-то закричали
Боорчу и Джэлмэ, но им скоро пришлось умолкнуть, что было, конечно,
наиболее благоразумным: обозленные нукеры могли в горячке и прикончить.
Их втолкнули в юрту Даритай-отчигина. В ней горели жирники. Огромная
тень дяди металась по стенам и потолку. Перепуганный не меньше своих
нукеров, он, путаясь в длинных рукавах халата, затягивал и никак не мог
затянуть пояс с короткой саблей. Тэмуджин спросил:
- На войну собираешься?
Услышав его голос, дядя перепугался еще больше. Сабля вместе е поясом
свалилась к ногам. Схватив жирник непослушными руками, поднес его к лицу
Тэмуджина, закричал:
- Развяжите!
- Так-то ты, дядя, встречаешь гостей?
- А ты... в гости?
Тэмуджин понял: дядя думает, что он напал на его курень.
- Пришел тебя воевать! Я да вот Боорчу с Джэлмэ - все войско. Твоим
трусливым караульным мы за три тумена показались.
- Вы что рты разинули!- срываясь на визг, закричал дядя на нукеров.- Я
сказал - развяжите! Моего дорогого племянника вервнем опутали. До смерти
плетьми забью.
Дядя разбушевался зимним бураном. Но, выгнав из юрты нукеров,
успокоился, провел Тэмуджина к почетной стене юрты, усадил на мягкие
войлоки, излучая радушие каждой морщинкой своего лица, сказал:
- До чего ты меня порадовал своим приездом!
Но Тэмуджин уже хорошо знал его, потому видел: за радушием дядя прячет
тревогу - почему так поздно, что привело к нему нежданных гостей? Чтобы он
напрасно не изводил себя догадками, пояснил:
- Мы рыбачили. Завернули к тебе попутно.
- Обижаешь ты меня, Тэмуджин. Один я у тебя дядя. И вот не приедешь
просто так, только попутно.
- Так будешь встречать каждый раз - кто захочет гостить у тебя?
- Ночь же, дорогой племянничек!
- Караульных ставят не для того, чтобы они спали. И не для того, чтобы
напрасно будили людей.
- Я им еще задам! Привыкли на других надеяться...
- Как это на других?
Даритай-отчигин вдруг сорвался с места.
- Разговорами угощаю дорогого гостя. Все позабыл от радости!
Он убежал из юрты. Боорчу и Джэлмэ сидели, скромно опустив глаза, но у
того и у другого на губах усмешка.
Дядя вернулся в сопровождении рыхлого, опухшего от сна баурчи, стал
втолковывать ему, что нужно приготовить для ужина. Баурчи почесывался,
скрывая зевоту, судорожно водил скулами. Едва баурчи ушел, Тэмуджин
спросил снова:
- Так на кого надеются твои нукеры?
Дядя и на этот раз увильнул от ответа. Начал расспрашивать о
драгоценном здоровье матушки Тэмуджина, достойнейшей из женщин
Оэлун-хатун. Ему пришлось в третий раз повторить вопрос.
- А-а... Так это очень просто - место у нас спокойное. Будь то
меркиты, татары или тайчиуты, их путь к моему куреню ляжет через ваши.
- Со всех сторон чужими юртами прикрылись?
- Не со всех. Мы зато прикрываем вас от кэрэитов.
- А когда они на нас нападали? Сам такое безветренное место Выбрал?
- Кто же мне выберет?
- Мудра твоя голова, дядя,- сказал Тэмуджин.- Еще не встречал такого
умного человека!
Похвала пришлась по душе Даритай-отчигину.
- Я и у тайчиутов так делал. Мой курень никто ни разу не ограбил! - В
его голосе прозвучала гордость.
Тэмуджин яснее, чем когда-либо, понял, почему этот человек, один из
самых близких родичей, не помог ему ничем.
- Скажи мне, дядя, почему вы не избрали ханом Таргутай-Кирилтуха?
- Потому же, почему не избрали твоего отца и моего любимого брата,- не
захотели нойоны. Я и наши с тобой родичи Алтай и Бури-Бухэ, Хучар и
Сача-беки рассудили так: кто был первым ханом монголов? Славный Хабул. А
кто Хабул-хан? Дед мне, Алтану, Бури-Бухэ, прадед тебе, Хучару, Сача-беки.
Таргутай-Кирилтух ему не внук и не правнук, дальний родич. Другие нойоны
судили, наверное, иначе, но тоже не хотели видеть над собой
Таргутай-Кирилтуха. Я думаю, что ханом может быть только старший из рода
Хабула. И никто другой!
- А кто у нас старший?
- Смотри сам. Отец Алтана - четвертый сын Хабул-хана. Отец
Бури-Бухэ - третий сын Хабул-хана, Бартан-багатур - мой отец и твой дед -
второй сын Хабул-хана...
- Значит, старший в роду ты, дядя?
- Конечно!- Даритай-отчигин вроде даже удивился, что Тэмуджин
спрашивает об этом.
- А хотел бы стать ханом?
- Что ж, с помощью неба мог бы держать поводья.- Он зачем-то посмотрел
на свои маленькие руки.
- Да-а... Каждый хочет быть всадником, но никто - лошадью,- вздохнул
Тэмуджин.
Он пробыл в курене Даритай-отчигина несколько дней. Ублажая дядю
похвалами, расспрашивал о жизни в прошлом. Много нового узнал о своем
отце, о его безуспешных усилиях добиться своего возведения в ханы и о том,
как он, никем не избранный, но опираясь на воинов из разных племен, по
сути дела, стал ханом монголов, и если бы не его ранняя смерть, курилтай
склонился бы перед его волей. Из этого разговора Тэмуджин уразумел, что
жизнь отца вовсе не была простой и легкой, как ему казалось раньше. Отцу
приходилось беспрерывно спорить с друзьями и сражаться с врагами,
приближаться к цели не прямо, а обходными путями. Что изменилось после его
смерти?. Все стало не лучше, а хуже. Теперь не только невозможно избрать
хана, нельзя даже собрать курилтая: так разошлись дороги нойонов разных
племен.
Душевная боль не оставляла Тэмуджина, но мысли уже не увязали в ней,
наоборот, сейчас он думал обо всем с какой-то особой, неведомой до этого
ясностью, и ему казалось, что он видит и хорошо понимает немало из того,
что недоступно взору и пониманию других. И еще казалось, что за эти дни он
стал вдруг много старше не только Джэлмэ и Боорчу, но и своего дяди.
Из куреня Даритай-отчигина поехал к Алтану. Там застал и силача
Бури-Бухэ. Они уже знали о рождении его сына. Поздравили, но как-то
коротко, без особой сердечности,- отдали дань обычаю. Тэмуджин внутренне
напрягся. Он боялся, как бы родичи не намекнули о меркитском плене Борте.
Этого он сейчас не смог бы стерпеть, неизвестно, что бы сделал с ними, с
собой. Оказалось, однако, что родичам было не до мелочного
злорадствования. В каком-то из куреней задира, Бури-Бухэ сначала
поссорился, потом и подрался с братом Джамухи Тайчаром, тоже известным
забиякой. Сейчас Бури-Бухэ, крутоплечий, с покатым лбом и маленькими, как
бы вдавленными в голову ушами, сердито сопел, сжимал и разжимал кулаки.
- Тайчар поборол тебя?- удивился Тэмуджин.
- Кто меня поборет? Нет такого человека. Он крикнул своих нукеров. Они
накинули на меня аркан, проволокли за конем, потом избили.
- Будешь знать, как затевать драки!
- Он твой родич, Тэмуджин!- напомнил Алтан.- Избивая родича, бьют и
тебя.
Алтан вывернул свои толстые губы, его лицо медленно наливалось
краснотой. У Тэмуджина гулко заколотилось сердце. Еще осмеливается
упрекать! Где был Алтан, когда его выставлял на позорище
Таргутай-Кирилтух? Почему тогда не наливался краснотой и не выпячивал свои
губы? Все эти слова висели у него на самом кончике языка. Но он не хотел
ссориться. Сказал мирно, только подрагивающий голос показывал, чего стоит
ему сдержанность:
- Обидно, когда бьют родичей. Это так. Но и сами родичи должны уметь
постоять за себя.- И не удержался, уколол:- Когда мне было трудно, кому я
жаловался?
Лицо Алтана чуть слиняло, и, когда заговорил, в голосе злости
поубавилось.
- Тогда было другое время. Мы были среди чужих. И всем жилось трудно.
Сейчас мы среди своих. Но снова чужие обижают нас.
- Они не чужие. Джамуха мой анда. Тайчар его брат.
- Потому-то и говорим с тобой, Тэмуджин.
- И напрасно говорите, Алтан. Не вы ли добивались, когда ушли от
Таргутай-Кирилтуха, чтобы никто из нас не был ни выше, ни ниже, ни старше,
ни младше других? Почему же я должен разбираться, кто прав, кто виноват?
Кого защищать, кого наказывать? Нет, Алтан и ты, Бури-Бухэ, когда мы
говорим друг с другом, слово каждого из нас весит одинаково.
Он сразу же уехал. Пусть пораскинут умом, поразмыслят как следует над
этими словами. Может быть, и поймут, что они только воображают себя
всадниками, на самом же деле - лошади, кто ловкий, тот и оседлает. Не
лучше ли, не разумнее ли, если так, иметь одного хозяина? Поймут это -
всем будет легче.
Ехали шагом. Над голубоватой степью, над пологими холмами струилась
рябь марева. Было душно от горького запаха трав, от полынной пыли,
желтоватым облаком катящейся под копытами коней. Показались юрты куреня.
Они плыли над землей и колыхались вместе с текучим воздухом. Тэмуджин
покусывал губы. Глупо было убегать - разве убежишь от того, что в тебе
самом?
По куреню, опережая их, побежала весть - Тэмуджин приехал. Из юрт
выходили нукеры, старики, женщины, прижимали руки к груди, кланялись:
- С сыном тебя, Тэмуджин!
- Будь счастлив ты и твое потомство!
Его острый взгляд скользил по лицам людей, и ему казалось: все они
догадываются, что творится у него в душе. У коновязи бросил повод в руки
Джэлмэ и быстро пошел в свою юрту. Почти следом пришла мать. Едва взглянув
на нее, он понял-Хасар нажаловался. Он опустил голову, глухо попросил:
- Ты только не ругайся...
Руки матери опустились на его голову, скользнули по косичкам к вискам,
пальцы пробежали по пылающим ушам, по скулам, заросшим короткой жесткой
бородой.
- Не изводи себя, сынок. И нас не мучай. Идем, взгляни на своего
первенца.
Она взяла его за руку и, как маленького, повела к дверям. Ее ласковый и
печальный голос пробудил в нем жалость к себе, разом затопившую все нутро.
Ничего не видя перед собой, прошел в юрту Борте. Жена сидела перед
берестяной колыбелью. Увидев его, она сделала невольное движение к сыну,
будто хотела заслонить его собой. Засуетилась сердобольная Хоахчин.
Тэмуджин наклонился над колыбелью. Ребенок спал. Маленький, он чем-то
напоминал голого птенчика. Его головка была покрыта редкими мягкими
волосами. Они были черными. Он распрямился. Борте быстро приподняла
колыбель. Солнечный свет из дымового отверстия теперь падал прямо на
голову мальчика, вспушенные волосенки, облитые лучами, стали красноватыми.
Тэмуджин вздрогнул.
- Сын! Мой сын!
Из глаз Борте брызнули слезы. Не пряча лица и не вытирая слез, она
улыбалась какой-то замученной и в то же время счастливой улыбкой.

XII

Утренний холод вползал под овчинное одеяло и студил расслабленное сном
тело. Джамуха в полудреме придвинулся к теплому боку жены, поправил
одеяло, но заснуть уже не мог.
В дымнике юрты голубело небо и капелькой дрожала угасающая звезда.
Дверной караульный ходил вокруг юрты и гнусаво пел про то, что длинная
ночь прошла благополучно, высокородного нойона и его золотую хатун никто
не украл, на курень никто не напал, скоро он пойдет домой, будет есть сыр,
запивая его кислым молоком, разговаривать со своими сыновьями и женой, а
потом заснет...
Уржэнэ лежала на спине - глаза плотно закрыты, дыхание колеблет завиток
шерсти одеяла, подтянутого к подбородку, прядь длинных черных волос
пересекла лицо. Джамуха взял прядь, толкнул кончик в нос Уржэнэ. Она
громко чихнула, открыла глаза.
- Вставай, золотая хатун.
Поеживаясь от холода, она поднялась, разожгла очаг. Юрта наполнилась
запахом дыма аргала. Джамуха любил этот запах и сухое тепло очага, лежал,
блаженно потягиваясь, слушал, как просыпается курень. Проскрипели колеса
телеги, щелкнул кнут, взвизгнула собака. Караульный уже не пел, ходил,
покашливая и что-то бормоча себе под нос.
- Караульный!
Дверной полог поднялся. Холодный воздух вкатился в юрту, смешался с
дымом и устремился вверх. На смятой траве на земле перед юртой лежал седой
иней. Караульный, сгибаясь, переступил через порог, склонился еще ниже -
кланялся.
- Закрой полог! Можешь идти и есть свой сыр и пить молоко. Но если еще
будешь по утрам будить меня песнями... Иди. Пошли моего брата Тайчара сюда.
Джамуха встал, накинул на плечи халат, сел к очагу, поставив босые ноги
к горячим камням. Над огнем в низком широком котле жарилось мясо. На
маленький, коротконогий столик Уржэнэ поставила две чашки с кумысом и
медную тарелку с желтоватыми лепешками сушеных молочных пенок и
снежно-белым рассыпчатым творогом.
- Ешь.
- Я подожду мяса.
- Наваливайся на белую еду'. Скоро ее будет совсем мало.- Уржэнэ
помешала шипящее, дразняще пахнущее мясо, подцепила кусочек, обжигаясь,
разжевала.- Скоро будет готово... Не люблю я осень... А еще больше зиму.
Холодно. Ночи длинные.
[' Белая еда - молочная пища.]
- Зиму и я не люблю. Осень - другое дело.
Пришел Тайчар, сел к столику, скрестив ноги, достал нож.
- Ну, я готов.
- Есть, что ли?- усмехнулся Джамуха.- Есть, братишка, все всегда
готовы.
Джамуха любил своего младшего брата. Горячий, резкий, он ничего на
свете не боится, настоящий степной удалец. Окрепнет, войдет в силу - будет
хорошей опорой.
- Тайчар, я вчера видел пролет гусей. Возьмем трех-четырех нукеров и
поедем на озера.
- А меня оставляешь?- спросила Уржэнэ.
- Возьмем и тебя. Но больше никого. Хочу отдохнуть от людей... Эх,
добыть бы где кречетов, таких, как у хана Тогорила... Что может быть лучше
охоты с ловчей птицей!
- И без кречетов настреляем,- сказал Тайчар, отломил кусок лепешки,
запихал в рот.- Э, а мы разве не кочуем?
- О какой кочевке говоришь?
- От Бэлгутэя слышал: завтра кочуем на зимние пастбища. Шаман гадал на
внутренностях барана и нашел, что этот день благоприятный.
- Вот как... Перекочевка...- Вдруг рассердился:- Уржэнэ, сколько я
буду ждать мяса!
Шаман. Опять этот шаман. И с ним Тэмуджин. Прежде чем выбирать день для
перекочевки на зимние пастбища, могли бы поговорить с ним. Или его слово
для Тэмуджина уже ничего не значит? И это - анда! Уж не считает ли
названый брат, что стал владетелем и его племени? Слух идет, что анда со
своими родичами много говорил о хане Хабуле, о хане Амбахае, ему же об
этом - ни слова. Вот тебе и одна душа, одна судьба...
- Просил есть, а сам сидишь...- с обидой сказала Уржэнэ.
Мясо стояло на столике. Обжаренные кусочки, присыпанные перьями дикого
лука-мангира, слегка дымились, но есть ему расхотелось, мясо показалось
слишком жестким и чрезмерно жирным.
- Так собираться на охоту или нет?- спросил Тайчар.
- Подожди...
Он оделся в свой лучший халат, прицепил к поясу нож с серебряной
цепочкой, вышел из юрты. Солнце уже растопило иней, трава и земля были
мокрыми, как от летней росы. В юрте Тэмуджина полукругом, по правую и
левую руку от хозяина, сидели Даритай-отчигин, Сача-беки, Боорчу, Джэлмэ,
младшие братья Тэмуджина, шаман и какой-то незнакомый Джамухе молодой
парень со строгим не по возрасту лицом. Баурчи Шинкур,
суетливо-расторопный, услужливый, черпаком доставал из кадки, сшитой из
воловьей кожи, тарак и подливал в чаши гостей. Борте сидела у очага и
кормила грудью сына Джучи.
Тэмуджин подвинулся, освобождая место рядом с собой, и пригласил
Джамуху. Но Сача-беки вроде бы ненароком передвинулся на освобожденное
место: не хотел сидеть ниже Джамухи. И Джамуха не пошел к ним, присел
рядом с Борте.
- Я только что поел...
- Анда, видишь, какой нукер ко мне пришел!- Тэмуджин показал на
строгого парня.- Это брат Джэлмэ, Чаурхан-Субэдэй, сын одного из мудрейших
людей... Жаль кузнеца Джарчиудая. Если бы он пожил еще немного, увидел бы,
что я его желание исполнил...
Джамуха смотрел на Тэмуджина. Анда весел, доволен, таким он бывает
всегда, когда к нему приходят из чужих куреней крепкие, сильные парни. У
него какая-то ненасытная жадность на людей, кажется, всех бы подвел под
свою руку. На что-либо другое он не жаден. С легким сердцем может отдать
все. Недавно его нукеры отогнали от татар табун лошадей. В этом табуне
оказалась чалая кобылица редкой красоты и резвости. У Джамухи разгорелись
глаза. Тэмуджин заметил это, подал аркан - лови, твоя. Джамуха был
удивлен. Будь на месте Тэмуджина он сам, ни за что бы не отдал кобылицу.
Щедр анда, надо сказать, не только с ним, даже для простого нукера ничего
не пожалеет, если нукер сумеет угодить ему. Чем угодил этот парень
Тэмуджину? Сын кузнеца молод. Ну, брат Джэлмэ. Так это не много, чтобы
приблизить его к себе, посадить рядом с нойонами... А что, если попросить
у Тэмуджина парня? Отдаст или нет? Если не отдаст, разве он анда?
- Тэмуджин, из парня получится хороший нукер, добрый спутник в дороге,
острый меч в нападении и крепкий щит в отступлении. Подари парня мне.
- Анда Джамуха! Чаурхан-Субэдэй завещан мне мудрым Джарчиудаем. Так
могу ли отпустить его вопреки завету старого человека?
Джамуха кивнул - правильно. Все правильно. Никому ни одного воина не
уступит анда. Далеко устремился своими мыслями. Но не слишком ли далеко? И
не слишком ли рано возвел себя в большие владетели? Не слишком ли низко
ценишь его, Джамуху? Видно, мало знаешь... Что ж, можно и образумить...
Было время, он и самого хана Тогорила умел заставить делать то, что
хотелось.
Маленький Джучи чмокал губами, тиская ртом грудь матери, косо смотрел
на Джамуху. Уж и сыном обзавелся анда. Во всем ему везет. Хотя везение ли
это, еще не известно, волосы-то у мальчика все-таки черные, а не рыжие,
как уверял Тэмуджин.
- Анда, ты нас совсем не слушаешь!-громко сказал Тэмуджин.- Мы говорим
о том, где лучше поставить на зимовку курени.
<Видишь ты - вспомнил. А сами, наверно, все решили. Пусть будет
по-вашему, но ты, анда мой, должен понять, что так люди, уважающие друг
друга, не делают>.
- Мне все равно, Тэмуджин. Возле гор остановиться иль у речки
поселиться...
Понятно, что для Джамухи было далеко не все равно, куда кочевать. Этим
он хотел сказать другое. Он предупреждал Тэмуджина: <Смотри, анда, у меня
кочевых путей много, могу и не следовать за тобой. Я без тебя проживу, а
ты без меня - едва ли>. Но Тэмуджин не мог или не захотел понять скрытого
смысла его слов, насторожился па одно мгновение, однако тут же заговорил о
чем-то другом с Сача-беки. Зато Борте, видимо, почувствовала, что не все
здесь ладно, как-то странно, недоверчиво и одновременно со скрытым
высокомерием посмотрела на Джамуху. Очень уж много мнит о своем муже.
Забыла, кто ее вытащил из постели меркитского воина!
Джамуха вернулся в свою юрту. Тайчар уже ушел. Велел Уржэнэ позвать его
и ближних нукеров. Поджидая их, крупными шагами мерил мягкий войлок.
Столько светлых надежд связывал с андой. И все это рухнуло, развалилось в
труху, как сгнившее на корню дерево. Обидно было и то, что сам невольно
помог Тэмуджину. Если бы сразу, после того как разбили меркитов, отделился
от него, не смог бы он собрать вокруг себя столько людей... Своим
присутствием укрепил его стан. Но, может быть, и сейчас еще не все
потеряно? Телега легко катится, пока все колеса на месте. Убери хотя бы
одно - стоять ей на месте.

* ЧАСТЬ ПЯТАЯ *

I

После разговора с Елюй Люгэ Хо чувствовал себя зайчонком на доске,
плывущей по реке,- и страшно, и деваться некуда.
А вскоре в Чжунду приехали татары во главе с Мэгуджином Сэулту. Приняли
их при дворе довольно прохладно. Мэгуджин Сэулту, грузный, пузатый старик,
жаловался: минувшей весной был великий мор, из каждых десяти лошадей пало
восемь, им самим ездить не на чем. В ближайшие три-четыре года они не
могут дать золотому государю ни одной лошади. Юнь-цзы пригрозил, что, если
они не пригонят табуны, в степи будет послано войско. Татары посовещались,
уступили. Они дадут сыну неба половину того количества лошадей, которое
поставляли раньше. Юнь-цзы зло рассмеялся в лицо татарским нойонам и
сказал, что они будут жить в столице до тех пор, пока не образумятся.
Торг продолжался день за днем. Оставаясь одни, татары без стеснения
ругали императора. Многие годы они служили ему как верные нукеры. А чего
добились? Сын неба, свалиться бы ему с царственных носилок и сломать шею,
в своих требованиях становится все более неумеренным, если покориться, его
жадность чище любого мора опустошит кочевья. Но и противиться трудно.
Соседние племена, которые могли бы стать союзниками,- кровные враги.
Дружба с меркитами вроде бы и начала налаживаться, но они не скоро
оправятся от поражения, ждать помощи от них не приходится.
Мэгуджин Сэулту больше молчал, задумчиво барабанил пальцами по пузу,
туго обтянутому шелком халата. Но его более молодые спутники готовы были,
кажется, голыми руками вырвать печень у сына неба. Особенно непримиримым и
несдержанным на язык был молоденький сын Мэгуджина Сэулту - Тамча. Ломким
голосом он иногда произносил такие слова об императоре, что Хо не решался
передать их Хушаху и Юнь-цзы. Горячий, злоязыкий Тамча с легко
вспыхивающим юным лицом и блестящими, будто покрытыми черным лаком,
косичками, чем-то пришелся по душе Хо. Его страстные выпады против сына
неба слушал всегда с тайным одобрением.
Елюй Люгэ ничем не давал о себе знать, н Хо начал понемногу забывать о
нем. Но едва татары уехали (они дали-таки обещание выполнить требование
императора), едва Хо появился в своей клетушке, как за ним под видом
торговца земляными орехами пришел тот же воин-кидань и повел в дом возле
городской стены, Елюй Люгэ встретил его сурово.
- Почему ни разу не пришел сюда?
- Как я мог прийти, если даже дома не был все эти дни?
- Ну, хорошо,- сухо принял его оправдание Елюй Люгэ,- рассказывай.
Хо рассказал все, что слышал, до самых грязных ругательных слов. Елюй
Люгэ повеселел.
- Так, так... Ругают императора? Ничего, скоро и бить будут.
Правителей этой земли всегда сметали холодные бури севера. Когда-то нами,
киданями, здешние императоры помыкали так же, как князь Юнь-цзы татарами.
А мы пришли и на двести лет утвердили свою власть. Но и мы повернулись
спиной к северу. И когда там зашевелились чжурчжэни, мы грозовую тучу
приняли за легкое облачко. За это и поплатились. Однако и чжурчжэни ничему
не научились... Это принесет им погибель. А мы снова вознесем свое знамя
над нашим государством. Золото слепит своим блеском, но ему ли в твердости
равняться с железом. Железная династия будет жить...
Елюй Люгэ говорил, позабыв о Хо, потом спохватился, сел к столику,
достал кожаный мешочек, встряхнул. На лакированную крышку посыпались со
стуком и звоном небольшие продолговатые слитки серебра.
- Смотри. Все это твое.- Он ссыпал серебро в мешочек, затянул шнур,
поднялся.- Бери. Каждый раз будешь получать столько же. Я, в отличие от
твоих хозяев, умею ценить верных людей.
Серебро Хо положил туда же, где лежали деньги,-в ямку под циновкой.
Щедрое вознаграждение не радовало. Если и до этого служба казалась
недостойным занятием, то теперь, когда, пусть и не по своей воле, помогает
изменнику, он - преступник без совести и чести. И если его когда-нибудь
пригвоздят к деревянному ослу, кара будет заслуженной.
Цуй и Ли Цзяну не осмеливался показаться на глаза. В свободное время
никуда не выходил из своей клетушки, лежал на циновке, корчась от холода,
страдая от кашля и насморка, мучаясь от невозможности что-либо изменить в
своей жизни. Оставить Цуй, Ли Цзяна и бежать? Это будет еще одно черное
предательство, после которого тот, у кого есть хотя бы немного совести, не
имеет права жить. Ну, а сейчас, когда им, быть может, трудно, как никогда
в жизни, он, валяясь здесь, не предает их? Эта мысль заставила его
подняться с циновки.
Зима уходила. Пригревало солнце, и на улице было много теплее, чем в
промозглой каморке. Цуй веником подметала дорожку у дома. Увидев его,
вприпрыжку побежала навстречу, но вдруг застеснялась, остановилась. Его
сердце сжалось от тоскливой радости.
- Ты где потерялся, Монгол? Вчера мой отец ходил тебя искать на
службу. Но его не пустили.
- А зачем он... искал меня?
- К нам приехал муж моей старшей сестры.
- Он увезет тебя?- Хо схватил ее за руку.
Цуй отвернулась.
- Не знаю. Мы об этом еще не говорили.
- А когда будете говорить?
- Наверно, после праздника. Сейчас все мы готовимся к празднику.
- Какой праздник?
- Ну, Хо, ты, видно, спал, не просыпаясь, две луны подряд. Скоро Новый
год [По старому китайскому календарю Новый год приходится на конец зимы.].
- Ах, да... Новый год... Муж твоей сестры богатый человек?
- Разве может быть богатым тот, кто возделывает землю?- сказала Цуй,
явно повторяя чьи-то слова.
- Как его зовут?
- Бао Си. Пойдем же, ты увидишь его.
<Эх, Цуй, лучше бы мне его никогда не видеть>,- подумал Хо. Бао Си
помогал Ли Цзяну делать праздничные бумажные фонарики. Черноусое лицо его
было до черноты обожжено солнцем, руки в ссадинах и царапинах, сразу
видно, что ему приходится работать под открытым небом. На нем были
короткий халат, широкие штаны, по-крестьянски подвязанные у щиколоток,
туфли из грубой кожи. Вначале он почти не принимал участия в разговоре,
ловко вырезал из бумаги причудливых зверушек, разные узоры и завитушки,
посматривал на Хо внимательными, изучающими глазами. Старик расхваливал
зятя:
- Он у нас ученый человек. Он мог бы и большим чиновником стать.
Видимо, Ли Цзяну очень не хотелось, чтобы Хо принял Бао Си за простого
земледельца. Сам Бао Си не был озабочен, за кого его примет Хо, ему,
пожалуй, даже было не очень приятно слушать похвальное слово его учености.
- Если все станут чиновниками, писцами, толкователями древних книг,
кто будет выращивать злаки, выделывать шелк, строить стены городов и
дома?- спросил он.
- Этим пусть занимаются те, кто не умеет начертить ни одного
иероглифа. Неразумно, имея коня, в дальний путь отправляться пешком.- И
совсем неожиданно для Хо старик вдруг заключил:- Бао Си, ты и есть тот
самый неразумный...
Бао Си улыбнулся и, разглаживая на столике бумажную ленточку, прочел:

Иду за сохою -
Я рад весенним работам.
Довольной улыбкой
В крестьян я вселяю бодрость.
Здесь ровное поле
Ласкает далекий ветер,
И славные всходы
Уже набухают....
Хотя еще рано
Подсчитывать доблесть года,
Но в самой работе
Нашел я большое счастье.

[Тао Юань-мин (365-427 гг.).]

- Ты только послушай, Хо! Это мой зять. Бао Си, я начинаю думать -
твои познания почти равны моим. Но ты ковыряешься в земле. Ты занимаешься
пустяками...
Бао Си подмигнул Хо и Цуй, сказал с почтительностью:
- Мы оба делаем бумажные фонарики.
- Не равняй меня с собой. Было время, и важные сановники выслушивали
меня. Мое слово достигало ушей самого императора, будь благословенно его
имя! Мои ноги ступали по дорожкам и яшмовым полам покоев, где любая
занавесь, статуэтка, ваза стоит столько, сколько ни тебе, ни Хо не
заработать за всю жизнь.
- Вот это верно!- живо подхватил Бао Си.

Здесь государь проводит дни с гостями.
Я слышу: музыка звучит опять.
Те, что в халате с длинными кистями,
Купаться могут здесь и пировать.
Но шелк, сияющий в дворцовом зале,-
Плод женского бессонного труда.
Потом мужчин кнутами избивали
И подати доставили сюда...
Вина и мяса слышен запах сытный,
А на дороге кости мертвецов...

[Ду Фу (711-770 гг.).]

- Бао Си, ты ведешь себя непристойно!- Ли Цзян постучал пальцем по
кромке стола, сердито двинул в сторону бумажные обрезки.- Ты возводишь
хулу на государя. За это вырвут язык.
- Но стихи написаны давно и не про этого императора.
- Этот ли, другой - какая разница?
- Тоже верно, разницы никакой,- согласился Бао Си.- Так, а?
Старик бросил подозрительный взгляд на зятя, ничего не ответил,
накинулся на Цуй:
- Ты чего сидишь и слушаешь разговоры мужчин? Ужин должен быть на
столе, а ты огонь не разводила.
После ужина Ли Цзян вышел проводить Хо. Оглядываясь на дом, тихо сказал:
- Не принимай все слова моего зятя. Он провалил испытания и с той
поры сердит на всех, кто выше его... Хо, говорил ли ты обо мне с Хушаху?
Старик спросил об этом как бы между делом, но его морщинистая шея
вытянулась, лицо стало испуганным. И у Хо не повернулся язык сказать
правду.
- Н-нет, не говорил...
- Ты был очень занят, я понимаю,- Ли Цзян с облегчением вздохнул.- Я
сказал Цуй, что ходил искать тебя. Но я хотел сам поговорить с господином.
Он был тоже очень занят... Стража не пустила к нему. Ты поговори, Хо... Не
хочется мне отправлять Цуй. Ох, как не хочется!
- Учитель, вы не отправляйте ее. Вы...
- Хо, ты делай то, о чем я прошу.
На другой день Хо вместе с Бао Си и Цуй пошел смотреть праздничный
город. Улицы, площади были заполнены людом. Шла бойкая торговля. На возах,
на прилавках и просто у стен на земле стояли мешки с мраморно-белым рисом,
кошелки с яйцами, висели свиные туши, битые курицы, утки, вяленая рыба,
сушеные трепанги, рядами выстроились котлы и чаши с бобовым творогом,
кувшины с маслом и вином, грудой лежали различные коренья и пучки сушеных
приправ. Торговцы вразнос с лотками на широких ремнях, перекинутых через
плечи, толкались в толпе, вопили на разные голоса, расхваливая
лакомства - обжаренные куриные потроха, нанизанные на тонкие лучины,
резное печенье, вяленые фрукты, сладости. Многие кушанья готовились здесь
же. Дымились жаровни. С запахами пряностей смешивались запахи пригорелого
бобового масла и жареного мяса. Продавцы лапши за широкими столами месили
тесто.
У одного из этих столов они остановились. Пожилой человек с закатанными
до локтей рукавами халата, густо припудренного мукой, только что
приготовил толстую полосу упругого теста. Взяв ее за концы, поднял над
головой, одновременно широко разводя руки. Полоса растянулась в длинный
жгут. С размаху бросил на стол - шлеп! Сложил жгут вдвое, снова вскинул
над головой... Движения его рук становились все быстрее, быстрее, шлепки
почти сливались в один звук. Резко, вдруг мастер остановился. В его руках
был уже не жгут теста, а пучок тонких нитей лапши. Обрезав концы, он
встряхнул ее, положил на стол, вытер вспотевшее лицо.
- Вы как замешиваете такое тесто?- спросила любопытная Цуй.
- Очень просто. Я буду делать, ты смотри.
Но тут к столу подошел хорошо одетый господин со слугой, грубо
отодвинул Цуй от стола, небрежно бросил мастеру связку монет, белым
пальцем с лакированным ногтем показал слуге на пучок лапши - бери. Цуй
смотрела на него с недоумением и обидой. Хо возмутился:
- Вы могли бы не толкаться!
Даже не взглянув на Хо, чиновник повернулся, пошел, наступив Бао Си на
ногу. Тот вспыхнул, громко сказал:
- Чжурчжэнская собака!
Заносчивый господин резко повернулся, шагнул к Бао Си.
- Ты что сказал? Кто я? Повтори!
- Ты - жирная, откормленная свинья!
- Стража! Государственный преступник!- Господин вцепился в Бао Си.
Хо налетел на него сбоку, с силой толкнул. Господин свалился на землю,
выпустив Бао Си. Хо увидел шарахнувшихся во все стороны людей, ужас в
глазах торговца лапшой, сгреб Цуй за руку и побежал. Их нагнал Бао Си.
Смешались с толпой, потом нырнули в узкий, извилистый переулок, быстрым
шагом ушли от опасного места.
Хо все еще держал Цуй за руку. Девушка вертела во все стороны головой,
боялась каждого встречного.
- Теперь не поймают,- успокоил ее Хо.
- Правда? Я чуть не умерла со страху...
- Если бы они нас схватили - конец. Уж я на них насмотрелся.
- Я тоже насмотрелся,- сказал Бао Си, плюнул с ожесточением.- Ненавижу
таких! Они сдирают с народа последнюю одежду, нет одежды - кожу. А твой
отец, Цуй, упрекает меня, что не стал чиновником. Когда был моложе, мне
хотелось носить на поясе дощечку для записей. Я выдержал первое испытание
и получил низшую ученую степень. Но дальше дело не пошло. Недостатка в
знаниях не было, а был недостаток в деньгах. В этом государстве продаются
даже ученые степени. Тупицы и невежды, льстецы и пройдохи присвоили себе
все. Хорошо, что я не стал таким, как этот чванливый дурак! Надо было
добыть из его носа цвет радости'...
[' Цвет радости - красный.]
Бао Си распалялся все больше. Редкие прохожие с удивлением оглядывались
на него. Цуй было успокоилась, но сейчас, слушая его, невольно жалась
ближе к Хо. Ей, с малых лет привыкшей чтить чиновников, слова Бао Си,
видимо, казались святотатством. Да и Хо было не по себе. Слишком уж
непривычно, ново было все, что говорил Бао Си.
- Не надо так, Бао Си. Не будет чиновников и сановников, кто станет
заботиться о народе?
Бао Си растопорщил черные усы.
- Им не до заботы о нас. Главная забота - о себе. Друг перед другом
выхваляются не доблестью, не глубиной ума, не познанием в науках, а
богатством. И тянут из нас силы, как тля соки из зеленого листа. А что, не
так? Вот наш почтенный Ли Цзян. Что он заслужил? Стал немощен, стар -
изгнали.
Хо до сих пор остро переживал свою невольную вину перед Ли Цзяном,
угрюмо пробормотал:
- Его оклеветали.
- Вот-вот! Не мудрость, а ложь, клевета правят нами.
Конечно, Бао Си слишком резок. Но он во многом, наверное, прав. Если
оглядеться, то вокруг него, Хо, одна ложь да еще обман, коварство. Он
помогает Хушаху недостойным способом выуживать тайные думы кочевников.
Хушаху же ведет какую-то хитрую игру против князя Юнь-цзы, Елюй Люгэ
вынашивает темные замыслы и хочет быть осведомленным в том, чего ему знать
не полагается, а он меж ними что сухой боб в барабане - летает от стенки к
стенке, выбивает дробь, какую им хочется. Солгал, что найманы хотели бы
подергать государя за его золотую бороду,- получил награду от Хушаху,
выдал чужие тайны - Елюй Люгэ одарил серебром. Даже Цуй спас от замужества
ложью. Выходит, прав Бао Си, людьми правит не честность и совестливость, а
хитрость, лукавство, ловкая ложь.
Они вышли на площадь веселья. Ряженые зазывалы на высоких ходулях
приглашали народ в театры, где давали представления актеры, и в театры
теней. Удары медного гонга звали к легким ширмам, над ними ходили,
кланялись, пели, сражались куклы. На высоком помосте, открытом со всех
сторон, вертелся фокусник, показывая зрителям снятый с плеч халат; он
вскидывал его, ловил на лету, сминал в комок, снова разворачивал и вдруг
начал вытаскивать из складок кувшины с водой, сначала маленький, потом
побольше, еще больше, наконец поставил на помост такой кувшинище, что и
сам бы мог уместиться в нем, вслед за этим в руках фокусника оказался
живой петух. Птица хлопала крыльями, крутила головой с ярко-красным
гребнем, вырвавшись из рук, взлетела на шест, и по площади разнеслось
вызывающе-насмешливо: <Ку-ка-ре-ку!>
Цуй позабыла все свои страхи, смеялась, хлопала в ладоши, дергала Хо за
рукав, звонко кричала:
- Смотри, Хо, смотри!
Он смотрел и тоже смеялся. Но, вспомнив, что скоро Цуй уедет,
потускнел. Плохо ему будет, если в этом большом, многолюдном городе
останется совсем один. Да что же это такое делается? Почему, зачем он
праздно шатается по городу, если все решится через несколько дней?
- Бао Си, не увози Цуй...
Бао Си в это время смотрел на фокусника, который поставил на нос
длинную бамбуковую палку с вращающейся на конце глиняной тарелкой,
обернулся, спросил:
- Ты что-то сказал?
- Не увози Цуй!
Бао Си фыркнул, скосил глаза на девушку, потом посмотрел на Хо, опять
фыркнул.
- Понимаю... Но ты, наверное, не хочешь, чтобы она и ее отец умерли
голодной смертью? Я не богатый. У меня один цин' земли. Но все же урожая
бобов и проса хватает...
[' Ц и н - мера площади, немногим более шести гектаров (кит.).]
- Бао Си, ты возьми вместе с нами и Хо!
- Ну что ты говоришь, Цуй! Кто его отпустит? И что он там будет
делать?
Слушая Бао Си, Хо кивал головой: да, это так,- а думал о другом. Никто
из них не догадывается, что у него есть в запасе деньги. На первое время
их хватит, а там можно было бы что-то и придумать. Ни Цуй, ни Ли Цзяну он
не дал бы умереть с голоду. Вся беда, однако, в том, что денег от него
старик не примет. Где же! Ему ли, чьи слова достигали ушей самого сына
неба, пользоваться поддержкой какого-то Хо. А что, если... Снова хитрость.
Но его хитрость совсем другая, он не себе ищет выгоду, вернее, не только
себе...
- Цуй, Бао Си, я совсем забыл... Мне надо идти домой.
- Ты что, Хо!- всполошилась Цуй.- Мы сегодня будем провожать на небо
Цзао-вана, бога домашнего очага. Неужели ты не будешь с нами?
- Я приду, Цуй. Приду.
Он пришел в свою каморку, закрыл двери на засов, пересчитал деньги,
перебрал, взвешивая на руках, слитки серебра из мешочка Елюй Люгэ. Не так
уж много. Но и не мало. Часть слитков он высыпал в ямку, часть оставил в
мешочке, спрятал его за пазуху. По дороге к дому Ли Цзяна купил целую
корзину сладостей, изжаренную и окрашенную в огненно-красный цвет курицу,
кувшин вина. Цуй ахнула:
- Смотрите, наш Монгол стал богачом!
Ли Цзян недоверчиво ощупал праздничную курицу, понюхал вино, помял
сладости и облизал пальцы.
- Тебе, видно, стали платить большое жалованье?
- От вас, учитель, я получаю знания. И за них мне платят... Учитель, я
говорил с Хушаху. Он помнит и любит тебя... Он говорит: <Достойный Ли Цзян
ушел на отдых, по я его по-прежнему считаю на службе. Передай, говорит,
Хо, вот это>.- Хо достал мешочек.
Старик трясущимися пальцами растянул шнурок, высыпал слитки на ладонь.
- Меня, старого Ли Цзяна, нельзя забыть.
- Но это, учитель, еще не все. Хушаху сказал, что время от времени он
будет через меня спрашивать у вас совета по наиважнейшим государственным
делам. А значит, как я думаю, время от времени не обойдет вас и своей
щедростью.
- Отец, мы никуда не поедем?- спросила Цуй.
- Не знаю, что и делать теперь. Им трудно без меня решать
государственные дела...- заважничал Ли Цзян.
- Хо, ты принес счастливую весть! Какой ты у нас молодец, Хо!
- Дочь, кто неумеренно выражает радость, того ждет горе. Помолчи.
Бао Си стоял в стороне, и Хо все время ощущал на себе его пристальный
взгляд, почему-то терялся, хотелось, чтобы Ли Цзян скорее убрал мешочек,
но старик и не думал делать этого, ласкал пальцами серебро, напыщенно
говорил о своих заслугах.
- Я пойду нарублю хворосту,- сказал Хо.
Сухой хворост хранился под дощатым навесом. Хо взял топор, попробовал
пальцем остроту лезвия, принялся рубить кривые, суковатые палки. Подошел
Бао Си, присел на чурбак.
- Хо, ты прямо с площади веселья пошел к Хушаху?
Он ждал, что Бао Си спросит о чем-то подобном, и все же замешкался с
ответом.
- Не сразу... Хотя нет, сразу. А что?
- Просто так... И тебя по первому слову допустили к Хушаху?
- Да.
- И едва ты сказал о почтенном Ли Цзяне, он послал за серебром?
- Серебро было у него на столе.
- Значит, припас заранее? И он, конечно, очень жалел, что выгнал
старика?
- Нет, он не жалел...- Хо начал теряться: чего хочет от него Бао Си?
- Так, не жалел... А серебра все-таки отвалил? Непонятный человек.
Стены дома развалились, а он кроет его новой черепицей. Ваш Хушаху глупый?
- Почему же? Он совсем не глупый.
- Тогда ты всех нас считаешь глупыми. Старик тебе поверил потому, что
ему хочется в это верить. Цуй в таких делах не разбирается. Но я-то вижу -
тут не все чисто.
Хо отбросил топор, сел на хворост. Бао Си не поверил его выдумке. Что
ж, может быть, это даже к лучшему. И он рассказал, как расстроил свадьбу
Цуй и сына чиновника, и что за этим последовало для Ли Цзяна, и о своем
замысле помешать старику уехать из города.
- Не думал, что ты такой хитроумный,- с осуждением сказал Бао Си.
- А что же мне делать?- понурился Хо.- Я никому не желаю зла.
- Но ты забыл, что от кривой палки прямой тени не бывает. Что будет
дальше?
- Откуда я могу знать, что будет дальше!
- Вот видишь... Тебе, Хо, надо жениться на Цуй к жить как все люди.
Хо ушам своим не поверил. А может быть, Бао Си просто смеется над ним?
Нет, не похоже.
- Старик никогда не согласится...
- Уговорить его - не самое трудное. Как будете жить дальше - вот о чем
надо задуматься.
- Мы будем жить лучше всех! Мои руки все умеют делать.
- Это, конечно, хорошо...
Их разговору помешал Ли Цзян. Он подошел, важно выставив вперед тощую
бороденку, играя за спиной пальцами.
- Хо, для праздничного огня подбери самых хороших дров. Сложи их вон
там, перед домом.
Нарубленный хворост Хо сложил клеткой, в середину накидал тонких веток
и щепок.
- Готово, учитель!
Ли Цзян, все так же играя пальцами за спиной, обошел вокруг клетки.
- Дров мало. Пусть пламя взлетит выше дома. Сегодня у нас поистине
великий праздник. Бао Си, теперь ты видишь, как тут ценят меня?
- Да, вижу и радуюсь. За вас и за Хо. Он ваш ученик, и его тоже ценят.
С кем-то другим Хушаху, я думаю, не стал бы и говорить.
- Ты прав, Бао Си. Я потратил немало трудов, чтобы из грубого варвара
сделать хорошего служителя. Теперь его ценят.
- Его будут ценить еще больше, если он породнится с нами.
- Как он может породниться снами, Бао Си?- Старик перестал играть
пальцами.
- Пусть он женится на нашей Цуй.
Старик попятился, будто увидел перед собой тигра.
- Ты не в своем уме, Бао Си! Чтоб я таких слов больше никогда не
слышал!
- Хорошо, я буду молчать. И все кончится тем, что я увезу Цуй. Там она
выйдет замуж за ремесленника или земледельца. Вы этого хотите?
- Она будет женой большого сановника! Сейчас, когда я в такой чести...
- Этой чести добивался для вас Хо. И когда он перестанет заботиться о
вас, вы будете забыты.
- Мне ли нуждаться в заботах Хо!
- Через кого же вы будете давать мудрые советы Хушаху?
- Мне все равно через кого.
- А если попадет глупый или, хуже того, недостойный человек? В дырявом
мешке не доставишь просо до места, все растеряешь в дороге. Ваши мудрые
советы в пустой голове превратятся в глупость.
- Но почему Хо уйдет от меня? Хо, разве ты можешь оставить меня?
- Нет, учитель, пока с вами Цуй...
- Небо не захотело, чтобы Цуй стала женой сына чиновника - сказал Бао
Си.- И вы теперь сами не знаете, чего хочет небо. А я знаю. Сегодня был у
гадателя. Он сравнивал восемь иероглифов, обозначающих год, месяц, день и
час рождения Цуй и Хо. Гадатель сказал, что такое счастливое совпадение
бывает очень редко.
- Кто тебе позволил гадать?!
- Но мне никто и не запрещал. А деньги гадателю я платил
собственные... Сейчас могу показать вам счастливые совпадения иероглифов.
Я все запомнил.
Старик пожевал бледные губы, быстрой, семенящей походкой ушел в дом.
Ночь надвигалась на землю. Ветви деревьев сада на темном небе казались
нарисованными черной тушью. Под крышей дома шеборчали воробьи, укладываясь
спать. Бао Си положил тяжелую руку на плечо Хо.
- Не бойся, все будет хорошо.
- Ты вправду гадал?
- Конечно. Когда ты ушел, я поговорил с Цуй. И понял, если ты женишься
на ней, всем будет хорошо. Ну, пошли.
Идти в дом Хо сейчас не хотелось. Он боялся, что старик его выгонит и
навсегда захлопнет за спиной дверь. Но Ли Цзян, видимо, уже успокоился. Он
стоял перед изображением бога домашнего очага, прикреплял к стене
маленькое бумажное седло, уздечку из красного шелкового шнура, клок сена -
для священной лошади Цзао-вана, на которой тот должен отправиться к
владыке неба, Цуй, разрумяненная жаром очага, зажигала свечи и фонарики.
Дом наполнился переливчатым, радостным светом.
Приближался час проводов Цзао-вана. Он поскачет к верховному владыке
Юй-хуану, чтобы рассказать о добрых и злых делах семьи. Ли Цзян переоделся
в свой лучший халат, поставил перед изображением Цзао-вана чаши с рисом,
печеньем и сладостями. Потом принес маленькую чашечку с медом, обмакнул в
ней палец, мазнул по губам Цзао-вана: пусть говорит верховному владыке
только сладкие слова. Постоял в раздумье, налил в чашечку вина и, окуная в
него палец, <напоил> Цзао-вана. На всякий случай. Если бог домашнего
очага, несмотря на смазанные медом уста, вздумает сказать кое-что владыке,
он не сможет этого сделать из-за опьянения,
Хо невесело усмехнулся. Люди хитрят не только друг с другом, но и с
богами.
Ли Цзян снял изображение Цзао-вана, медленно, торжественно направился
во двор. Хо развел огонь. Сухой хворост занялся быстро, пламя поднялось
рыжим кустом, вскинув в небо тучи искр. Жмурясь и прикрывая от жара
ладонью бороденку, Ли Цзян положил в огонь изображение Цзао-вана. Бумага
вспыхнула, сворачиваясь и рассыпаясь, черные хлопья, подхваченные
пламенем, взлетели вверх...
- Улетел наш Цзао-ван. Он вернется к нам в новогоднюю ночь...- Ли Цзян
посмотрел на небо.- Хо и Цуй, вы последите за огнем. А мы с тобой, Бао Си,
пойдем в дом и посмотрим, так ли уж хорошо совпали у гадателя иероглифы.

II

После того как разошлись пути побратимов, в курене Тэмуджина, в куренях
его родичей стало неспокойно. Все понимали, что без воинов Джамухи,
испытанных в походах и сражениях, трудно будет выстоять не только перед
такими сильными врагами, как татары, но и перед тайчиутами
Таргутай-Кирилтуха. Родичи, наверное, не один раз пожалели, что связали
свою судьбу с Тэмуджином. Сача-беки, Алтан и Хучар ушли было следом за
Джамухой, но вскоре вернулись. Их непостоянство, шаткость злила Тэмуджина,
но он молчал. Он словно бы и не заметил их метаний.
В первые дни Тэмуджин и сам растерялся. Хотел ехать к Джамухе,
уговорить вновь кочевать вместе. Но, все обдумав, понял, что делать этого
нельзя. Люди решат, что без Джамухи им не обойтись. А к чему это приведет?
Анда станет тут главным человеком. Но анда не желает сплачивать племена,
он хочет все сохранить так, как оно есть, а это дело невозможное, и
потому, о чем бы они ни договорились с Джамухой, какие бы клятвы друг
другу ни дали, вновь случится те, что случилось. Огню с водой не слиться,
чему не быть, тому не сбыться.
Зима не принесла в курени успокоения. Все чего-то ждали со страхом и
тревогой. К Тэмуджину перестали перебегать нукеры от других нойонов. Это
был плохой признак. А родичи? В случае чего они вновь оставят его одного.
Этого допустить никак нельзя. Но что делать, как удержать их возле себя?
Уговоры не помогут. Из страха они предадут его, страх же, только страх
может и удержать их.
Длинными зимними ночами, греясь у очага, он в одиночестве обдумывал
каждый свой шаг. Первому приоткрыл свои замыслы шаману Теб-тэнгри. Это
было в самом начале весны.
Из предосторожности не стал говорить с ним в юрте, выехали в степь.
Снега растаяли, степь, покрытая клочковатой прошлогодней травой, была
похожа на линялую волчью шкуру. Кони шли шагом.
- Скажи мне, Теб-тэнгри, ты можешь вселять в души людей большую
робость?
- Духи и страха, и радости до сих пор были покорны мне. Но зачем тебе
это? Кого хочешь напугать?
- Моих родичей - Даритай-отчигина, Сача-беки, Алтана, Хучара. Для
этого не надо вызывать духов. Ты, не сам, конечно, через людей, дай
понять, что Таргутай-Кирилтух собирается наказать их за отступничество.
- Это сделать проще, чем оседлать самого смирного коня.
- Да, сделать это не трудно. Они сами понимают, что сейчас, когда нет
с нами Джамухи, Таргутай-Кирилтух осмелеет. Я удивляюсь, почему он до сих
пор не напал на нас. Будь на его месте я... Ну, неважно. Напугать родичей
- самая малая часть твоего дела. У них со страху могут подогнуться колени.
Они падут ниц перед Таргутаем и начнут выпрашивать прощение. Если он
простит, мы все погубим. Таргутай-Кирилтух не должен их прощать.
- Понятно. Но как я это сделаю?
- Подумай. Будь это дело простое, разве стал бы я беспокоить тебя.
- Ну что ж, попробую. Для этого я должен стать своим человеком у
Таргутай-Кирилтуха. Я начну чернить тебя перед людьми, потом сбегу к
тайчиутам.
- Черни, да не очень.- Тэмуджин нахмурился, он хорошо знал, на что
способен злой язык шамана.
- Все будет в меру. А теперь скажи, Тэмуджин, что последует за всем
этим?
- Ты слишком много хочешь знать!
- Ого!- усмехнулся Теб-тэнгри.- Советую помнить: я тебе не нукер. Я -
шаман!
Тэмуджин поиграл плетью, словно примериваясь, как лучше резануть ею
шамана. Он только сейчас понял, почему никогда не любил этого человека.
Шаман мнит себя не только всезнающим, но и всесильным, он, видимо,
считает, что само небо предопределило ему властвовать над людьми. И, надо
сказать, властвует. В том числе над ним. И никуда от этого пока что не
денешься.
- После этого будет то, чего ты так хотел, Теб-тэнгри,..
- Я в тебе не ошибся, Тэмуджин!
С презрительным высокомерием взглянув на шамана, Тэмуджин сказал:
- Лучше позаботься о том, чтобы не ошибся в тебе я... Твой отец и твои
братья все еще у Таргутай-Кирилтуха?
- Да. Они все время на глазах, бежать не могут.
- Это к лучшему. Таргутай-Кирилтух скорее поверит тебе. А они пусть
смотрят, слушают и обо всем, что там происходит, через людей доносят мне.
С собой возьмешь Чаурхан-Субэдэя. Если какая опасность, пусть скачет сюда.
Все. Возвращайся в курень другой дорогой.- Тэмуджин дернул поводья,
поскакал.
Все получилось так, как он и рассчитывал. Слухи один тревожнее другого
поползли из юрты в юрту, от куреня к куреню. На возвышенностях с утра до
темноты стояли дозорные, со страхом вглядываясь в даль, а ночью вокруг
куреней кружили конные караулы. Встревоженный Боорчу несколько раз
спрашивал:
- Мы чего ждем, Тэмуджин? Нас сомнут, разметают, если будем лениво
почесывать бока.
- Друг Боорчу, ты стал пугливым. Помнишь, мы с тобой вдвоем никого не
боялись. А сейчас у нас есть воины, с нами много друзей, мои родичи.
- Ты и шамана считал своим другом, а он сбежал.
- Но ты не сбежишь, не сбежит и Джэлмэ. А когда мы вместе, никакой
враг не страшен. Не беспокойся, Боорчу, и получше присматривай за моими
родичами.
- Они ездят друг к другу каждый день.
- Вот и хорошо.
- Ничего хорошего я не вижу. Сговорятся за нашей спиной.
Тэмуджин и сам опасался этого. Вроде все предусмотрел, но кто знает...
Жизнь столько раз опрокидывала все его замыслы и надежды. Опять его судьба
в руках шамана. Если он плохо справится со своим делом - конец. Родичи не
зовут его на совет. Сейчас они сообща думают, как без большого урона
поддаться Таргутай-Кирилтуху. Кто-то из них, видимо, скоро отправится к
нойону тайчиутов. Наверное, пронырливый Даритай-отчигин.
Он почти угадал. К тайчиутам тайком поехали дядя и Алтан. Тэмуджин
приказал, чтобы все его люди были готовы по первому сигналу тронуться в
путь. У коновязи днем и ночью стояли под седлом лошади воинов, сами воины
спали не раздеваясь, не снимая оружия. Тэмуджин в эти дни не мог ни есть,
ни спать. Долговязый, сутулый, молча ходил по куреню, проверял исправность
оружия воинов, седловку коней, объезжал дозоры. Он опасался не столько
нападения Таргутай-Кирилтуха, сколько родичей. От них можно было ждать
всего.
Наконец дядя и Алтан возвратились от Таргутай-Кирилтуха. Через день
Даритай-отчигин приехал к Тэмуджину. По его кислому лицу было видно, что
поездка к тайчиутам ничего хорошего не принесла.
- Ты чем-то сильно опечален, мой дорогой дядя?
- Беда надвигается на всех нас, Тэмуджин. Тайчиуты откармливают коней,
острят стрелы. Они пойдут на нас.
- Пусть идут.
- Но мы не сможем защищаться!
- Что касается меня, то я и не собираюсь защищаться. Ты видел, в моем
курене все уложено на телеги. Я откочую к моему отцу - хану Тогорилу.
- А как же мы? Нас останется совсем мало.
- Что вам делать - думайте сами.
- Тэмуджин, родственники так не поступают.
- А как они поступают?- вкрадчиво спросил Тэмуджин и озлился,
закричал:- Как вы, тайно сносясь с Таргутай-Кирилтухом? Моей головой
хотели купить его расположение?
Дядя сжался, стал совсем маленьким. Обиженно хлюпнул носом.
- И как ты мог подумать такое?..
- А что, не ездил к Таргутай-Кирилтуху?
- Почему же, ездил. Вместе с Алтаном. Об этой поездке я и хотел тебе
рассказать. Мы думали добиться мира...
- Совсем не важно, чего вы хотели, зачем ездили. Я ухожу от вас, дядя.
- Возьми меня с собой, Тэмуджин. Или я не брат твоего отца?
- Мы все родичи. И, однако, договориться не можем. Давно пора прийти к
согласию, избрать хана. Тогда и кочевать никуда не нужно. Будь ты, дядя,
ханом, я склонил бы перед тобой свою голову - бери моих воинов, проси
помощи у Тогорила и громи тайчиутов!
- Как мы изберем хана, Тэмуджин, если нам даже нельзя собрать нойонов?
- И не надо собирать. Мы могли бы избрать не всеобщего хана, а для
тех, кто с нами.
- Ну что это за хан будет! Одна видимость.
- И самый здоровый вол был когда-то маленьким теленком. Давай, дядя,
изберем тебя ханом, вручим в твои руки все наши заботы!
- Э, нет, таким ханом я быть не желаю! Может быть, Алтана?
- Давай изберем Алтана, Сача-беки, Хучара или кого другого. Мне все
равно. Я буду верно служить любому, кто оградит от бед наши кочевья.
Даритай-отчигин задумался.
- Тэмуджин, ханом надо избрать тебя!- Он взбодрился, точно вдруг нашел
верное средство разом избавиться от всех бед.
- Дядя, зачем мне взваливать на плечи чужие заботы? К тому же из всех
вас я самый молодой.
- Не отказывайся, Тэмуджин. У тебя улус больше, чем у каждого из нас.
У тебя опора, какой ни у кого нет,- хан Тогорил.
Все шло как надо. Но Тэмуджину хотелось, чтобы так же, как дядя, думали
и остальные нойоны. Поэтому, проводив Даритай-отчигина, он пригласил
Боорчу и Джэлмэ.
- Вот что, друзья. Подберите человек двадцать - тридцать самых
надежных воинов, садитесь на самых резвых коней и ночью пошумите у куреня
Алтана или Сача-беки. Сделайте так, чтобы вас приняли за тайчиутов. Но
смотрите, если правда откроется... Сейчас все висит на волоске.
Нукеры пошумели, как надо, всех переполошили. Тэмуджина рано утром
разбудил стук копыт, говор людей. Он вскочил, приоткрыл дверной полог,
выглянул из юрты. У коновязи стояли Сача-беки, Алтай, Хучар и около сотни
нукеров. Все три нойона были одеты в доспехи, вооружены. Ночная стража и
Боорчу с Джэлмэ не пускали их в юрту.
- Высокородные нойоны, прошу вас - подождите,- с вежливой наглостью
уговаривал их Боорчу.- Тэмуджин так рано не встает и очень сердится, когда
его будят.
Тэмуджин опустил полог, оделся, позевывая, вышел из юрты, сделал
испуганное лицо.
- Алтан, Сача-беки, Хучар, что такое? Почему вы здесь в такую раннюю
пору?
- Тайчиуты...
- Где?
- Ночью они напали на мой курень,- сказал Сача-беки.- Я их отбил.
Тогда они кинулись на курень Алтана.
- Где они сейчас?
- Куда-то ушли. Но они вернутся...
- Идемте в юрту. Боорчу, Джэлмэ, как вы смели задерживать Моих
родичей! Быстро поднимите людей, пусть разбирают юрты, запрягают волов.
Будем уходить к хану Тогорилу. Не медлите!
Нойоны понуро побрели за ним в юрту.
- Ты в самом деле покидаешь нас, Тэмуджин?- спросил Сача-беки.- Нам
говорил твой дядя, но мы не поверили.
- На вас я больше не надеюсь. Ну что это такое, Сача-беки! Ты отогнал
врагов от своего куреня и лег спать. Почему не преследовал? Почему
позволил напасть на курень Алтана?
- Прежде чем преследовать, надо знать, сколько перед тобой врагов. А
попробуй разберись, если ночь!
- Ночь, темнота не оправдание. Каждый заботиться только о своем курене
и никто - обо всех.
За стенами юрты встревоженно шумел курень. Дробно стучали копыта коней,
плакали дети, вздорили женщины, кричали мужчины. Нойоны беспокойно
прислушивались к этим звукам. Прибежала Борте с Джучи на руках, испуганно
спросила:
- Почему мы уходим отсюда?
- Борте, мне не до тебя. Иди собирайся и ни о чем не спрашивай.
- О небо, придет ли покой на эту землю?!
Алтан снял с головы железный шлем.
- Тэмуджин, мы должны держаться вместе.
- Я всегда говорил то же самое. А еще раньше так же говорил мой отец.
Вы не хотели слушать его. Вы не слушаете меня. Вы думаете, я рвусь в ханы.
Но это совсем не так. Становись ханом ты, Алтан, и я буду ходить у твоего
стремени. Ты немало прожил, ты много видел, и ты сумеешь защитить всех
нас, прославить род Хабул-хана.
- Тэмуджин, тело мое стало слишком грузным, чтобы мчаться на врагов
впереди молодых воинов.
- Тогда ты, Сача-беки, возьми поводья в свои руки. Всем ведомы твоя
отвага, сила и крепость твоей руки. Стань ханом, принеси покой народу, и я
буду простым стражем у твоих дверей.
Сача-беки горделиво расправил плечи, но тут же опустил их, нахмурился.
- Я могу скакать на коне и рубить мечом. Однако хан должен заниматься
не только этим. Примирять спорящих, осаживать торопливых, подгонять
ленивых я не смогу. Какой же в таком случае из меня хан?
- А ты, Хучар, что скажешь? Неужели откажешься и ты? Прими на себя
высокую заботу, и я буду твоей стрелой - куда пошлешь, туда и полечу...
Хучар угрюмо покусывал ногти.
- Зачем нам разводить эти разговоры? Я, как и наш дядя, считаю, что
только ты можешь оборонить нас от недругов. Тебе и быть ханом. Вот мое
слово.
- Для меня, как и для вас, ханская шапка не радость. Время грозное.
Еще мудрый кузнец Джарчиудай говорил мне, что он видит, как в степи
рождается буря. А кому неизвестно, что первыми под натиском ветра падают
высокие деревья?
- Одинокие деревья падают еще раньше,- сказал Алтан.- Ты не будешь
одинок.
- Но я молод и слаб.
- За тобой хан кэрэитов,- сказал Сача-беки.- Уже одно то, что станешь
ханом, остановит тайчиутов. Они хорошо знают, какая участь постигла
меркитов.
Тэмуджин закрыл глаза, словно прислушиваясь к самому себе. Вот и
сбывается то, к чему он шел в последнее время, не давая себе передышки...
- Хорошо, родичи. Видит небо, не ради своей выгоды, не из желания
прославиться, не из пустого стремления повелевать я приму на себя тяжкое
бремя. Скачите в свои курени, разбирайте юрты. Перекочуем в более
безопасное место и там совершим обряд возведения в ханы, принятый нашими
предками. Вы согласны со мной?
- Да, мы согласны.
- Ну, не теряйте времени! Пришлите сюда по сотне воинов. Я буду вас
охранять во время перекочевки.

...На высоком равнинном берегу Онона, покрытом первой зеленью, в
стороне от куреня стояла большая белая юрта. Перед входом, на почтительном
расстоянии от нее, полукругом выстроились воины, вооруженные длинными
копьями. За ними толпились нукеры, простолюдье, женщины, подростки, дети.
В белой юрте начался курилтай. Здесь были все родовитые нойоны:
Даритай-отчигин, Алтан, Бури-Бухэ, Сача-беки и его брат Тайчу, Хучар,
братья Тэмуджина, люди высокого возраста из разных племен, приставшие в
свое время к Тэмуджину. Говорил старый Усун из рода баринцев,
- Волос из гривы коня легко разорвет и ребенок... Но если волосы
сложить один к одному и свить из них веревку, на ней можно удержать и
дикого скакуна, и свирепого быка...
Тэмуджин сидел напротив дверей, смотрел на замершую в ожидании толпу.
Пышные речи казались излишне длинными. Без них каждому все понятно. Нойоны
надменно поглядывают на толпу, всем своим видом давая понять, что они тут
главные вершители. Даритай-отчигин даже как будто в росте прибавился, на
безбородом лице строгость. Алтан брезгливо выпятил толстые губы, Сача-беки
хмуро ломает брови,- возможно, сейчас он жалеет, что так опрометчиво
отказался от ханства. Поздно думать об этом, Сача-беки!
Усун кончил говорить, поклонился Тэмуджину и пошел из юрты. Все встали,
кланялись ему и выходили вслед за Усуном. Поднялся к Тэмуджин.
Перед входом в юрту нойоны разостлали большой войлок, стали по его
краям. Тэмуджин сел на войлок, скрестив ноги. Усун коснулся рукой его
плеча, громко сказал:
- Возвысь голову, посмотри на синее небо, узри вечного творца,
которого ты - тень. В течение своего правления сообразуй поступки с
божественной волей, дабы сделаться выше там, на небе, чем на земле. Если
воспротивишься всевышней воле, будешь наказан в этом мире, от всех твоих
богатств останется один только войлок, на котором ты сидишь, из всех с
тобой идущих - твоя собственная тень.
В чистом, безоблачном небе купался жаворонок, ласкал слух песней.
Далеко-далеко, курлыча, пролетели журавли. Усун снова тронул пальцами его
плечо:
- Говори.
Он обвел взглядом нойонов. Они возвышались над ним, заслоняя солнце.
- Будете ли вы делать то, что прикажу, пойдете ли туда, куда пошлю,
принесете ли то, что велю принести?
- Да?- не очень дружно ответили нойоны.
- Так знайте же: отныне слово мое - ваш щит и меч!
Нойоны ухватились за края войлока, подняли его, понесли к толпе. На шее
Сача-беки вздулись синие жилы, громко сопел Бури-Бухэ, кровью налилось
лицо Алтана, гнул угрюмо голову Хучар, казалось, на их плечи легла
непосильная тяжесть; один Даритай-отчигин шагал легко, еле придерживая
войлок короткой рукой.
- Пусть живет многие годы хан Тэмуджин!- громко крикнул Боорчу.
Толпа колыхнулась, как ковыль от ветра, стала на колени. Воины тоже
преклонили колени, нагнули копья. Его пронесли вдоль ряда воинов,
возвратились к юрте, опустили войлок на землю. Все нойоны стали на колени,
трижды коснулись лбами истоптанной травы. Усун поднял голову.
- Пусть видит небо и ведают народы, живущие на земле: наш хан -
Тэмуджин! Хан Тэмуджин, отныне мы по твоему слову будем бросаться на
врага. Добытые в битвах прекрасные девы, расторопные рабы-боголы, статные
мерины - твои. На облавной охоте убьем одного зверя - он твой, убьем много
- половина тебе. Твое установление отныне никто не смеет порушить. А если
случится такое в покойное, мирное время - лишай нас наших рабов, жен и
детей, изгоняй из своих владений, если случится такое в дни битв и тревог
- руби наши головы! Припадая к твоим ногам, клянемся в верности.- Усун
наклонился, коснулся губами его гутула.
Нойоны переглянулись. Когда они договаривались, как возводить Тэмуджина
в ханы, об этой клятве речи не было. Тэмуджин нетерпеливо дрыгнул ногой.
- Вы тоже клянитесь!
Они по одному подползли к нему, тыкались губами в гутул.
Тэмуджин и видел, и не видел сгорбленные спины нойонов. В голове было
тесно от горделиво-радостных мыслей. Он - хан. Он сделал то, чего не успел
благородный отец и не сумел заносчивый Таргутай-Кирилтух. Он прошел по
пути, уготованному злой волей людей, через страх, горе, унижения. Он мог
околеть в зимней степи, сгинуть в лесах Бурхан-Халдуна, утонуть в Ононе,
пасть от стрелы нукеров Аучу-багатура. Он был и голоден, и нищ, и
беззащитен. Но духи добра уберегли от гибели, помогли найти верных друзей
и помощников, собрать под туг отца храбрых воинов. И ныне по соизволению
вечного неба он поднялся над всеми. Клянитесь и кланяйтесь, люди! Я - ваш
хан.

III

Зимовал Джамуха в верховьях Онона, всего в полутора-двух днях пути от
Тэмуджина. Он много и удачно охотился, радуясь вновь обретенному чувству
независимости. Но и на охотничьих пирах в лесной глуши, и в юрте, слушая
древние сказания и тоскующие звуки хура, он не забывал о Тэмуджине. Все
надеялся, что анда спохватится, приедет к нему. Но зима прошла, и ни сам
анда, ни его люди не посетили курень Джамухи. Стало понятно: анда в нем
больше не нуждается. Оставаться и дальше в этих местах не было никакого
смысла. К тому же недалеко старые враги - найманы - и новые - меркиты,
тайчиуты. Эти не простят ему помощи Тэмуджину, пронюхают, что он остался
один, будут здесь. Эх, анда, анда, самые лучшие думы разметал, как
обгорелые головни...
Покочевал на реку Толу, во владения хана кэрэитов.
- Ты напрасно оставил Тэмуджина одного,- сказал Тогорил.
- Хан-отец, я так давно не видел тебя, что в мое сердце вселилась
печаль.
Хан разрешил ему поставить курень по соседству. Почти каждый день
Джамуха вместе с Уржэнэ и братом Тайчаром обедали в просторном ханском
шатре. Хан был с ним ласков, сажал выше многих своих нойонов, называл
сыном. Но Джамухе вскоре стало тоскливо под ласковой отеческой рукой. Он
был тут гостем. Хан вел дела, не спрашивая его совета.
Однажды во время обеда, когда в шатре было полно людей, откуда-то
прискакал Нилха-Сангун, соскочил с лошади, быстро прошел к отцу,
наклонился, что-то тихо сказал на ухо.
- Зови их сюда,- сказал хан.- Нойоны, прибыли вестники от моего сына
Тэмуджина.
Рябое лицо хана осталось спокойным. Значит, вестники не принесли ничего
плохого. Джамуха повернул голову ко входу.
В шатер вошли два пожилых нукера, с достоинством поклонились Тогорилу.
- Великий хан кэрэитов! Нойоны, багатуры Ононо-Керуленской земли,
известные своей отвагой, собрались на курилтай и нарекли своим ханом
Тэмуджина.
Джамуха вздрогнул. Он ждал чего угодно, только не этого. Еще один хан!
Вечное небо, что же это делается! Его анда, еще недавно нищий, как черный
раб, объявляет себя властелином земель между Ононом и Керуленом - своих
кочевий, кочевий тайчиутов и его, Джамухи, родовых кочевий. Не величайшей
ли глупостью было помогать такому человеку, пусть бы лучше он сгинул в
безвестности! Но что скажет Тогорил? Поглаживает на груди тяжелый крест,
свысока поглядывает на своих нойонов. Можно подумать, это он нарек
Тэмуджина ханом.
- Я счастлив, вестники радости, что ваши земли стали владением моего
сына! Вы возвели в ханы достойного, будьте же покорны ему, не
раздергивайте узел единодушия, завязанный вами! Передайте Тэмуджину, сыну
моему и вашему повелителю: мое сердце наполнено радостью.
Джамуха только сейчас заметил, что в одной руке держит ребро барашка, в
другой нож. Бросил ребро в корытце с мясом, толкнул нож в ножны. Чему
радуется старый глупец? Хотя что ж, ему выгоднее иметь дело с одним
Тэмуджином, чем с десятком нойонов. Но хан Тогорил заблуждается, думая,
что Тэмуджин все тот же парень, который просил у него помощи и дарил
соболью доху. Не много получит от анды хан Тогорил!
Пользуясь тем, что хан и его нойоны все внимание обратили на гостей,
Джамуха потихоньку выбрался из шатра и поехал в свой курень. Вдоль берега
Толы вилась узкая тропинка. Зеленые кузнечики со стрекотом взлетали из-под
копыт лошади, над свежей травой, над белыми, желтыми, красными, голубыми
цветами мельтешили легкие бабочки, бормотали быстрые струи Толы, прыгая по
круглым, скатанным камням, в зеркала тихих широких плесов смотрелись
кудрявые ильмы с прозрачной молодой листвой.
Тоска теснила сердце Джамухи. Сейчас он понял, что, отстав от
Тэмуджина, допустил непростительную ошибку. Он думал, что Тэмуджин
растеряется и не сможет удержать возле себя своих родичей. Тем более что
родичи успели хорошо понять, куда клонит его анда. Они кряхтели, пыхтели,
плевались, когда Тэмуджин ущемлял их, казалось, скорее голыми, босыми
останутся, чем пойдут за ним. Так нет же, пошли, хуже того - безропотно,
как старые, заезженные клячи, позволили оседлать себя и посадить в седло
Тэмуджина. Непостижимо! Если бы он знал, что эти презренные люди способны
на такое, остался бы рядом с андой и нашел более верный способ разрушить
его замыслы.
Была и еще одна ошибка. За ним от Тэмуджина откочевали Алтан,
Сача-беки, Хучар, с андой остались только хитроумный Даритай-отчигин -
ожидал, осматривался - и Бури-Бухэ - этот потому, что затаил обиду на
Тайчара. Все как будто складывалось хорошо. Но тут завели смуту нукеры.
Мол, даже глупые дзерены и те держатся стадом, а мы все чего-то делим и
делим, ночи наши тревожны, мы не снимаем доспехов, наши дети растут в
страхе, наши жены не знают радости, наши стада не умножаются... Ему надо
было помочь родичам анды искоренить недовольство, а он, слушая их жалобы,
усмехался про себя: его нукеры будут всегда с ним, ни роптать, ни
жаловаться не станут. Мог ли он подумать, что нойоны поддадутся нажиму
своих нукеров и, поджав хвосты, побитыми собаками поплетутся к Тэмуджину?
Куда подевалась доблесть древних? Где отважные сыны вольных степей?
Кобылица, подарок Тэмуджина, подняла голову, навострила уши. На склоне
сопки белым облаком стлалось стадо овец. Пастух на низенькой лохматой
лошадке, болтая длинными ногами, трусил ему навстречу. Узнав Джамуху,
стащил с головы войлочную шапчонку, кланяясь, навалился брюхом на переднюю
луку седла. Спутанные волосы на его голове, грубые, как конский хвост,
были с густой проседью, вместо левого уха, когда-то начисто срезанного
мечом,- дырка с клочком черной шерсти.
- О, господин наш, ты совсем один пускаешься в путь. Я думал, какой-то
харачу едет.
- Почему бы мне не ездить одному?
- Тут можно, тут безопасно.- Пастух поехал рядом.- Сейчас пасти стада
не работа - отдых. Лежишь на сопке, слушаешь, как сопят сытые овцы, греешь
на солнышке старые кости. Не надо вертеть головой во все стороны, подобно
птице филину, ожидая, в какой бок тебе копье сунут. Мы теперь всегда будем
кочевать с кэрэитами?
- Мы будем кочевать там, где я захочу.
- Это конечно! Ты - наш природный господин.- Пастух вздохнул.- Но наши
старики говорят: печет солнце - ищи тень, поднялся буран - кочуй за гору.
- Хан Тогорил - гора?
- Высокая гора!
- Так я отдам тебя хану Тогорилу. А перед этим, чтобы он не испугался
твоей кособокой головы, велю отрубить второе ухо.
Джамуха ударил пятками в бока кобылице, поскакал. Пастух остался стоять
на тропе, вытирая шапкой лицо. Тоже тишины, покоя захотелось! А разве он,
Джамуха, не хочет покоя для себя, для своих людей? Хочет не меньше других,
но никогда ни на какой покой не согласится обменять волю, завещанную
предками.
В курене возле коновязи кружком сидели нукеры, разинув рты, слушали
болтовню Хорчи, беспутного хвастуна. Он был дальним родственником Джамухи.
Много лет Хорчи терся возле Таргутай-Кирилтуха, но год назад, соблазненный
шептунами Тэмуджина, бежал от него вместе с молодыми нукерами. Однако к
анде не пристал, служил у Джамухи. После откочевки Хорчи потерялся с конем
и оружием.
- Ты откуда взялся?- спросил Джамуха, осаживая лошадь.
Нукеры резко вскочили на ноги. Хорчи же поднялся медленно, не спеша
оправил пояс с кривой саблей, стряхнул с подола халата травинки. Рядом с
ним встал здоровенный, неповоротливый Дармала, один из нукеров Тэмуджина,-
этот-то зачем тут?
- Мы приехали к тебе от Тэмуджина, твоего клятвенного брата.
- Вот как!- удивился Джамуха и холодно сказал:- Я вас слушаю.
Губы Хорчи растянулись в улыбке.
- Джамуха, сидя на коне, ты можешь говорить со своими нукерами. А мы
посланцы...
<Вот хорек вонючий! Сбежал - и хоть бы что, стоит, грудь выпячивает>.
Джамуха спрыгнул с лошади, быстро прошел в юрту, со злостью бросил к
порогу плеть, сел на войлок. Хорчи и Дармала вошли следом.
- Садитесь, посланцы. Один по правую руку, другой по левую. Мое
уважение к анде так велико, что даже его людей я готов уравнять с собой.
Он смеялся над ними. Но Хорчи и ухом не повел, сел рядом, плечо к
плечу. Дармала опустился напротив, заносчиво поднял голову, замер, как
каменный истукан на древнем кургане. Хорчи врастяжку, старательно округляя
слова и, видимо, любуясь своим голосом, сказал:
- Тэмуджин прислал нас уведомить тебя: курилтай нойонов с высокого
небесного соизволения возвел его в ханы.
Торжественность пустоголового Хорчи удвоила обиду.
- Ты почему ушел от меня?
- Я не ушел. Я остался там... Перед самой твоей откочевкой было
видение. Знаешь, сплю я однажды в своей юрте на мягком войлоке, укрытый
теплой шубой, не выпив перед этим ни малой чаши архи. Сплю, храплю и вдруг
вижу сон. Бык с острыми и крепкими рогами ходит по куреню, роет землю
копытами, сердится и то одну, то другую юрту вскидывает на рога.
Смотрю - все ближе и ближе ко мне. Тут уж храпеть некогда. Вскочил я. Но
перед тем, как проснуться, хорошо разглядел быка. Он был рыжий!- Хорчи
хохотнул, нахальным взглядом ощупал косички на голове Джамухи.
- Что же дальше?
- А дальше я сидел и думал. Так долго думал, что голова заболела. Сел
на коня...
- На моего коня.
- На твоего коня. Другого у меня не было. Подъезжаю к юрте Тэмуджина.
Рассказал ему о своем видении и говорю: <Быть тебе ханом. Чем вознаградишь
меня, если сон сбудется?> Он посмеялся и говорит: <Сделаю тебя нойоном
тумена воинов>. Я тоже посмеялся. <Мало, говорю. Ты, говорю ему, став
большим владетелем, дозволь мне набрать в жены тридцать лучших красавиц.
Очень уж я люблю женское окружение. Высшее счастье мужчины - слушать щебет
веселых хохотушек и знать, что каждая из них - твоя>. Ну, смех смехом, а
видение-то сбылось. Так что в скором времени буду я мужем тридцати жен.
- Я думал, ты придурковатый.
- Все так думают!- радостно заржал Хорчи.
- Но и не очень умный. Будь ты поумнее, не приехал бы сюда.
- Почему же?
- Потому, что ты - беглый нукер. Предатель.
- Э-э, нет, Джамуха. Я не был твоим нукером. Я не давал тебе клятву.
- Ты украл коня и оружие!
- Конь стоит у коновязи. Оружие висит на седле.
- Ты не давал клятву, вернул коня и оружие - ладно. Но я могу и просто
так свернуть тебе голову.
- Моей голове есть хозяин.
Впервые за весь разговор чуть шевельнулся Дармала, прогудел:
- По степному обычаю самым страшным преступлением считается
оскорбление посла и покушение на его жизнь.
- Я благодарю за напоминание!- Джамуха прижал руки к груди.- Может
быть, ты и еще что-то знаешь про наши обычаи?
- Я твой родственник, Джамуха,- сказал Хорчи.- Кто наносит урон
родственникам, тот грабит самого себя.
- Так тебе велел сказать Тэмуджин?
- У меня и своя голова есть.
<Врет!>- подумал Джамуха. Не гак бы то ни было, неспроста Тэмуджин
послал вестником Хорчи. Этим он как бы говорит: не забывай, Джамуха, мы с
тобой клятвенные братья, а это больше, чем кровные родственники, ты должен
поддерживать меня, даже если не хочешь этого. И другое. Хорчи -
перебежчик. Посылая его, Тэмуджин словно бы предупреждает: смотри,
Джамуха, если захочу, твои люди будут у меня, ты можешь остаться в
одиночестве. И еще один умысел был у Тэмуджина. Если он, Джамуха, даст
волю гневу и лишит жизни Хорчи, своего родича и посла Тэмуджина, то
восстановит против себя и собственных нукеров, и людей из других племен, и
хана Тогорила. Умен анда, умен. И уговаривает, и грозит, и поддразнивает -
все без единого слова. Ни в чем не уличишь, не обвинишь.
- С чем мы возвратимся к хану Тэмуджину?
- Передайте Алтану, Сача-беки, Хучару: мое уважение к их
дальновидности и мудрости беспредельно. Они избрали путь, сама мысль о
котором не пришла бы и в голову простому нойону вроде меня. Пусть же будут
верными слугами моего анды, рабами у его порога!
Джамуха замолчал. Хорчи подождал-подождал, спросил:
- А что передать хану Тэмуджину?
- Я сказал все, Идите... великие послы.
Хорчи, сын собаки, у дверей обернулся, Оскалил зубы. <Ну, погоди же,
доберусь когда-нибудь до тебя!>- мысленно пригрозил ему Джамуха.

IV

В вечернее небо, наполненное звоном комаров, поднимались белесые кусты
дыма. Красноватые отблески закатного солнца ложились на кривое лезвие
речки Сангур. Стадо коров прошло мимо юрт, пронося запах пота, шерсти,
молока. Животные, сыто отдуваясь, спустились к воде, долго пили. Когда
поднимали головы, с мокрых губ падали розоватые капли. Дойщики с кожаными
ведрами потянулись к стаду, негромко переговариваясь. Оэлун сидела на
плоском камне, хранящем дневное тепло. Большеголовый Джучи, нетвердо
держась на толстых ногах, словно бы нитками перехваченных в щиколотках,
деловито искал что-то в траве. Хоахчин стояла над ним, отгоняя ковыльной
метелкой комаров.
- Цзяо шэммо минцзя? '- Хоахчин наклонилась над мальчиком.
[' Как твое имя? (кит.).]
Он, занятый поисками, раздвигал траву, подымал и бросал камешки.
Хоахчин легонько шлепнула его метелкой по спине.
- Цзяо шэммо минцзя?
- Воды минцзя Джучи '- торопливо сказал мальчик.
[' Меня зовут Джучи (кит.).]
- Хоахчин, не забивай голову ребенку своими цза-минцза! Все равно
ничего не поймет.
- Он понимает...- тихо сказала Хоахчин, отошла в сторону, села на
траву, спиной к Оэлун и Джучи.
Поредевшие ее волосы были связаны на затылке в узел. Узкая спина
сгорбилась. Стареет бедная Хоахчин. Сколько всего вынесли с ней вдвоем!
Работящая, бодрая, она всегда была для Оэлун и сестрой, и подругой.
Нянчила детей, копала коренья, из старья-рванья умела выкроить одежонку.
- Хоахчин...
Она повернула голову. В острых углах глаз блестели слезы.
- Ты обиделась? Ну что ты, Хоахчин, как можно! Говори с Джучи на каком
хочешь языке...
- Спасибо, фуджин. Я не обижаюсь. Многие слова моего языка забыла. И
Хо вспомнила. Пропал где-то мой брат, совсем пропал. Ой-е, к чему моя
такая жизнь?
- Ну, Хоахчин, зачем говоришь такое? Жив, наверное, Хо. Очень уж
далеко земля твоих предков...
- Ой-е, далеко... Весной птицы летят с той стороны, осенью летят в ту
сторону. Люди - ни туда ни сюда...
Оэлун почувствовала себя виноватой перед Хоахчин. У нее самой есть
дети, внук, а что у Хоахчин? Ничего. Ни одного родного человека.
- Садись сюда, Хоахчин.- Оэлун пододвинулась, уступая ей место на
камне.
Хоахчин села, утерла слезы ладонью.
- Помнишь, Хоахчин...
Оэлун не досказала. От юрт к ним направлялись вдовы отца Сача-беки.
Старшая, Ковачин-хатун, широкоскулая, морщинистая, сильно прихрамывала на
обе ноги, шла вперевалку, будто утка, и опиралась на толстую палку;
младшая, Эбегай-хатун,- мать Сача-беки и Тайчу, полная, с обрюзглым лицом,
поддерживала Ковачин-хатун под руку. Оэлун не любила этих женщин. Старые
бездельницы были только тем и заняты, что ходили по куреню, всех поучая.
Они знали все обо всех. Злой дух принес их сюда. Не иначе.
Женщины остановились около Джучи. Эбегай-хатун поманила его к себе,
играя пухлыми пальцами, сюсюкая. Джучи увернулся, шлепнулся, на
четвереньках добрался к Оэлун, спрятал лицо в подоле халата.
- Пугливый, как ягненок! Не в отца, совсем не в отца.- Жидкие щеки
Эбегай-хатун затряслись от смеха.
- Тебе-то откуда знать, каким был в ту пору его отец?- спросила Оэлун.
- И верно. Каким был его отец, я совсем не знаю,- миролюбиво
согласилась Эбегай.
- Не знаешь-зачем тебе говорить об этом?-спросила Хоахчин.- Ты фуджин!
Ковачин-хатун стукнула ее по спине палкой.
- Как смеешь сидеть рядом с хатун? Кто позволил тебе открывать рот?
Хоахчин молча поднялась и ушла в юрту. Оэлун, бледная от негодования,
тоже хотела было уйти, но подумала, что это будет очень похоже на бегство,
и осталась. Ковачин-хатун, охая, села на камень, уперла закругленный конец
палки в острый, с обвислой кожей подбородок, проворчала:
- Все перевернулось. Где была голова, там ноги.
- Сами все и переворачиваем!- подхватила Эбегай.
- Сами, сами.... То ли еще будет. Что можно хорошего ждать, если
младшие правят старшими...
- Ты о моем Тэмуджине?- спросила Оэлун.
- И о Тэмуджине тоже. Ну кто твой сын, чтобы править нашим Сача-беки?
- Моими Сача-беки и Тайчу,- поправила ее Эбегай.
- Твоими. Но я старшая жена их отца. Мы, благодарение вечному небу,
пока что живем по старым обычаям, с людьми низкородными и безродными
дружбу не ведем, род нашего мужа и наших детей не позорим.- Узкие глаза
Ковачин-хатун скосила на Оэлун.
- Не опозорить свой род еще не значит его прославить.
- Да уж у вас славы занимать не станем,- скрипела въедливая Ковачин.-
Наши дети не на черемше росли, и мяса ели досыта, и молоко пили.
- Не на пользу, видно, пошло молоко и мясо, если старшим над собой
поставили Тэмуджина, выросшего на черемше да на кореньях,- сказала Оэлун.
Эти нападки ее мало задевали. Пусть завидуют ей эти вздорные женщины -
что им остается делать? Жизнь прожили - сытно ели, мягко спали, а что
нажили? Ни умудренности, которая приходит с возрастом, ни доброты сердца,
которую рождают муки и страдания,- ничего нет. А мнят себя лучше всех. Ну
и пусть... У них - прошлое, у ее детей - будущее.
- Ты высоко не возносись,- сказала Эбегай.- Твой Тэмуджин стоит на
наших плечах. Вот скинут, опять черемшой питаться будете.
- Кто же его скинет?- насторожилась Оэлун.
Это была уже не просто болтовня. Недалекая Эбегай, наверное, где-то
слышала. Может быть, от Сача-беки? Это вполне возможно. Сразу же после
избрания Тэмуджина ханом она почувствовала все возрастающую, хотя и
глубоко скрытую, неприязнь нойонов к ее сыну. Но еще никто ни разу не
говорил вот так, прямо, что его можно <скинуть>. Ханов не скидывают,
подобно бурдюку с телеги, ханства лишают вместе с жизнью.
- Так кто же скинет моего Тэмуджина?
- Сам упадет,- сказала Ковачин-хатун.
- Вы пустые женщины!- Оэлун поднялась, прижала к груди Джучи.- Если я
узнаю, что где-то еще ведете такие разговоры, вас поставят перед лицом
моего сына, хана вашего, и заставят указать, кто замышляет против него
недоброе, кто хочет отступить от клятвы.
- Ты младше нас, а говоришь такие слова!- возмутилась Ковачин-хатун.
Но Эбегай, видимо, испугалась, подхватила ее под руку.
- Идем. Ты, Оэлун, совсем не понимаешь шутливых разговоров.
К юрте подскакал Хасар. Обугленное солнцем лицо в поту, халат на груди
расхлестнут, глаза злые. Сдернул с упаренной лошади седло, пнул ее коленом
в бок.
- Пошла, кляча! Мама, есть у тебя что-нибудь попить?
- Хоахчин! Налей ему чашку кумыса. Откуда приехал, сынок?
Хасар махнул рукой, взял из рук Хоахчин чашку, запрокинув голову, одним
глотком выпил кумыс.
- Мне все надоело! Тэмуджин покоя не дает. Скачи туда, скачи сюда...
Весь зад седлом отбил.
- Что сделаешь, Хасар... Вам, братьям Тэмуджина, надо трудиться вдвое
больше других.- Оэлун поставила Джучи на землю, подтолкнула к Хоахчин.-
Иди, маленький, попей кумысу.
- Он гоняет нас хуже простых нукеров!- Хасар скосоротился, плюнул.-
Повелел мне ведать вместе с Хубилаем мечниками. Ведает один Хубилай. А кто
он? Еще недавно крутил хвосты быкам Аучу-багатура. Кого оделяет за службу?
Всех, только не нас, его братьев.
- Сынок, ты не говори за всех моих сыновей,- мягко попросила Оэлун.-
Ты говори о себе.
- Хорошо, буду говорить о себе. Вчера попросил у него коня Халзана. Не
дал. А сегодня на нем ездит джамухинский родич Хорчи. А у меня под седлом
не конь - старая корова.
- Ну к чему ты разогреваешь себя, сынок! Конь у тебя не так уж плохой.
Вспомни лучше время, когда и такого не было.
- Мало что! Когда-то и меня самого на свете не было.
- Ты груб, Хасар. И злость мешает тебе думать. Если Тэмуджин не будет
приближать к себе людей и все раздаст своим - кто останется с нами?
Посмотри на Тэмуджина. Он не носит шелковых халатов и дорогих украшений,
все отдал своим товарищам. И все для того, чтобы укрепить наш улус. Или ты
думаешь, что мы стали всесильными, что нам уже не грозят никакие беды?
- Ничего я не думаю! А в его ханскую юрту больше не зайду. Если нужно,
пусть ведут меня на веревке. Это позабавит его дружков и сильно укрепит
наш улус.
- Ах, сынок, сынок, какой же ты еще глупый!- с горечью сказала она,
поправила воротник его запыленного халата.- Ваша ссора только умножит силу
врагов и убавит число друзей.
- Все равно не пойду к нему! Я решил...
- Ну, раз решил - не ходи. К Тэмуджину пойду я. Скажу: <Мой сын
нездоров, не может сидеть на коне. Я заменю его>.
Лицо Хасара вспыхнуло, он отвел свой взгляд.
- Ну что ты, мама...
- Сними пояс с мечом и дай мне!
Сын попятился, круто, на одной ноге повернулся и пошел к юрте Тэмуджина.
- Подожди.- Оэлун догнала его, взяла за руку.- Ты храбрый, сильный. Не
будь строптивым, сынок. Возвращаясь с дальней дороги, проси у Тэмуджина
новое дело и скачи опять. Не думай о пустяках, будь неутомим, я стану
гордиться тобою.
Она проводила его взглядом, вернулась к камню. Сидела в одиночестве,
томимая тревожными предчувствиями. В этом взбаламученном, озлобленном
завистью и застарелой враждой мире, видно, никогда не наступит успокоение.
Когда сына поднимали на черном войлоке, она не могла сдержать слез. В этот
момент ей казалось, что все мучения, страдания остались позади, наступает
время благоденствия, простых, обыденных забот и неубывающей радости от
сознания безопасности. Но люди принесли в улус ее сына семена раздоров,
как приносит путник в юрту грязь на подошвах гутул. И в тишине временного
успокоения вызревают эти семена, дают побеги, оплетают корнями души
властолюбивых или своенравных, как ее Хасар. А из чужих улусов за ними
недреманно смотрят враждебные глаза, ждут случая, чтобы все созданное
растоптать копытами боевых коней, изрубить мечом, раскидать копьем. Хватит
ли у Тэмуджина сил удержать в руках улус, сохранить его от алчности
соседей, от зависти ближних?
Мягкие сумерки опускались на землю. Ночные дозорные уезжали в степь. От
реки двигалась повозка, запряженная одним конем. Медленно поворачивались
тяжелые высокие колеса. Рядом с повозкой, подгоняя коня хворостиной, шагал
высокий мужчина. Увидев Оэлун, он сбился с шага, торопливо перешел на
другую сторону повозки. Она почему то сразу догадалась, кто это, пошла
наперерез, остановила коня.
- Ты почему здесь? Ты зачем пришел? С чем пришел?
Чиледу почесал ногу о ногу, виновато сказал:
- Я здесь давно.
- Ты что-нибудь замыслил против моего сына?
Она со страхом ждала ответа и не знала, что сделает, если Чиледу пришел
в курень как враг. Он черканул хворостиной по земле, устало усмехнулся.
- Не меня надо бояться твоему сыну. Я попал в плен к вашим воинам.
- Это когда разбили меркитов?
- Ага. Я не хотел встречи с тобой.
Оэлун с облегчением вздохнула.
- Ты можешь уехать к своим. Я дам тебе коня и седло.
- Мне некуда ехать, Оэлун. Но ты не беспокойся, я не буду мешать тебе.
- Ты где живешь? Что делаешь?
- У Тайчу-Кури. Он делает стрелы.
- Знаю. Это сын Хучу. Его отец погиб, защищая мой улус.
Чиледу беспокойно оглянулся.
- Я поеду, Оэлун. Хатун не к лицу говорить на дороге с рабом.
Он ударил хворостиной коня. Повозка скрипнула, покатилась. Чиледу
шагал, опустив широкие плечи. Длинные, давно не стриженные волосы
свешивались на уши, на затылок.
Оэлун медленно пошла к своей юрте. В душе была сосущая пустота.
Подъехав к юрте, Чиледу распряг коня. К нему подбежал Олбор, бросился
на руки. Чиледу подкинул его высоко над головой. Мальчик взвизгнул,
дрыгнул ногами.
- Еще!
- Хватит с тебя и этого.- Чиледу опустил его на землю, погладил по
голове.- Оба мы с тобой дети горя.
- Ты не дети,- поправил его Олбор.- Ты - мой отец.
Из юрты выглянула Каймиш.
- Мы ждем тебя, Чиледу. Пора ужинать.
В юрте горели жирники. При их свете Тайчу-Кури приклеивал к древкам
оперение. В берестяной качалке ворочался сын Тайчу-Кури и Каймиш - Судуй.
Каймиш сняла с котла деревянную крышку, отворачиваясь от облака пара,
выложила куски мяса в корытце.
- Тайчу-Кури, бросай работу.
- Иду!- Тайчу-Кури отбросил со лба волосы, отвел руку с оперен ной
стрелкой, улыбнулся.- Хорошо сделал. Молодец Тайчу-Кури.
- Расхвастался!- притворно строго сказала Каймиш.
- А что? Ты меня никогда не хвалишь. Чиледу - тоже. Что делать? Хвалю
сам себя. Олбор, я делаю хорошие стрелы?
Мальчик шмыгнул носом.
- Хорошие.
- Во! Всегда и всем так говори!- Тайчу-Кури поддернул рукава халата,
наклонился над мясом, вкусно почмокал губами.- Джэлмэ прислал целое
стегно. Любит меня Джэлмэ. Хан Тэмуджин тоже. Другие и сухого хурута не
едят досыта, а у нас мясо.
- Ну, хвастун! Ох, и хвастун!- сказала Каймиш.- Можно подумать, что мы
каждый день мясом объедаемся.
- Чего захотела - каждый день... Олбор, я не хвастун?
- Нет.
- Молодец! Ну и молодец!- Тайчу-Кури взял кость, выбил из нее на нож
столбик студенистого мозга, протянул Олбору.- Вот тебе маленькая награда
за хорошие слова. А твой отец делает плохие стрелы, да? Скажи, плохие,-
еще дам.
Олбор поглядывал то на Тайчу-Кури, то на Чиледу, молчал.
- Ну! Не хочешь? Тогда скажи, что эта тетя плохая тетя.
- Она хорошая,- насупясь, сказал Олбор.- Отец хороший.
Тайчу-Кури рассмеялся.
- Ну, умница! Вот умница! Правильно, Олбор! Ты славный парень, Олбор!
Каймиш шлепнула ладонью по спине мужа.
- Помолчи немного! С утра до вечера тебя только и слышно. Мало того -
во сне всю ночь бормочешь.
Лениво, без охоты, теребил Чиледу зубами твердое, жилистое мясо,
размышляя о встрече с Оэлун. В последнее время думы редко выходили за
пределы этой юрты. Тут он нашел то, что встречал так редко,- дружелюбие,
неистощимую приветливость. Порой казалось, что до этого все время брел по
сыпучим снегам, коченея от холода, и только сейчас прибился к теплу очага,
начал отогреваться. Эти люди стали до боли родными, бесконечно своими.
Встреча с Оэлун может все изменить. Если она захочет, он принужден будет
покинуть курень. Правда, она вроде бы успокоилась, когда узнала, что он
всего лишь пленный раб, а не подосланный соглядатай, но тревога за детей
может оказаться сильнее благоразумия. Для Оэлун, для ее детей он чужой. Но
что он может сделать им худого? Ну, а если бы мог?
Тайчу-Кури выпил чашку супа-шулюна, лег на войлок, надулся, показал
Олбору на свой живот,
- Бей!
Мальчик сжал кулак и стукнул.
- Крепко? Сиди и ешь. Как твое пузо станет таким же тугим, ложись
спать. Делай так каждый день - багатуром вырастешь.
Немного передохнув, Тайчу-Кури снова принялся прилаживать оперение к
стрелам. Каймиш осуждающе покачала головой.
- Хватит тебе, Тайчу-Кури! Скоро от работы горбатым станешь.
- Моя жена Каймиш! Послушай поучительное слово своего мужа. Живет
человек, будто собака, потерявшая своего хозяина. Он вечно голоден, любой
его может избить, убить. И вдруг ему привалило счастье - ешь, как нойон,
пей, как нойон, спи, как нойон. Что я должен делать? Валяться на войлоке,
смотреть хорошие сны и обрастать жиром? Я должен, жена моя Каймиш,
прилежной работой отблагодарить нашего Тэмуджина.
Поправив на камне нож, Чиледу стал очищать заготовленные для стрел
палки от коры. Тонкие стружки на светлом лезвии ножа свивались в крутые
кольца. Олбор подбирал их и наматывал на пальцы. С острого, как копье,
пламени жирника стекала черная струйка дыма. Почти каждый вечер они сидели
вот так - работали, разговаривали. В этих вечерах было для Чиледу что-то
праздничное, что-то такое, чего он тоже не знал раньше. Сейчас, слушая
рассуждения Тайчу-Кури, он с удивлением подумал: сын Оэлун, сам того не
ведая, сделал для него столько хорошего, сколько не сделал ни один
человек. Не будь его, давно бы издох в собачьей берлоге, заживо съеденный
блохами. Напрасно опасается Оэлун, что он может стать врагом ее сыну.
Только человек, потерявший совесть, может за добро платить злом. И не в
этом лишь дело. Кто станет вредить Тэмуджину, тот будет разрушать покой
этой юрты, слаженную жизнь ее молодых хозяев.
Перед сном Чиледу вышел из юрты. В курене мерцали огни дымокуров, у
коновязей фыркали лошади. Низко над головой висели яркие звезды. Чиледу
понял, что сам он никогда не покинет этого куреня. Если понадобится, будет
защищать Каймиш и Тайчу-Кури, Олбора и Судуя, Оэлун и ее детей...

V

- Проснись! Проснись же скорее!
Джамуха сел, открыл глаза. Уржэнэ зажигала светильники, к чему-то
испуганно прислушивалась. В юрте висела сухая горькая пыль, за стенами
шумел ветер, хлестал песком по войлоку - горячий ветер Гоби.
- Что такое?
- В курене неспокойно...
В шорохе ветра он уловил лай собак, топот копыт, крик людей. Звуки были
смятые, едва различимые - потеха злых духов? Джамуха сунул босые ноги в
гутулы, надернул халат, затянул пояс с мечом, выскочил из юрты. Ветер
рванул полы халата, сбил шапку, швырнул в лицо колючий песок. Голоса людей
стали слышнее. Неужели враги? Недавно он откочевал от Тогорила, поселился
между нутугами Таргутай-Кирилтуха и Тэмуджина, зная, что рано или поздно
эти двое схватятся... Неужели поставил себя под удар?
- Караульный!
Напряженный голос караульного донесся откуда-то из-за юрты:
- Я тут!
- Иди -сюда. Что происходит в курене?
- Не знаю. Наша стража не подавала знаков.
- Какие сейчас знаки, пустая твоя голова! Веди коня!.. Нет, стой!
Ветер на мгновение стих, и он совсем рядом услышал стук копыт. Из
темноты на него надвинулась морда лошади, обдала лицо влажным дыханием.
Отступив, выдернул меч.
- Кто такой?!
- Это я, твой нукер Курух... Беда, повелитель! Твой брат Тайчар...
Подъехали еще люди. Звон стремян, оружия, сопение коней заглушили
последние слова Куруха.
- Заходите в юрту.
Глаза, забитые песком, слезились. Огни светильников расплывались
маслеными пятнами. Уржэнэ, одетая, бледная, стояла посередине юрты,
держала в руках его боевой шлем. Нукеры молча внесли в юрту что-то
длинное, завернутое в грязную попону, положили на пол. Ветер рванулся в
двери, смахнул огни светильников. Джамуха выругался.
- Я сейчас!- сказала Уржэнэ.
Она разгребла горячие угли очага, вытянув губы, подула на них. Пламя
скакнуло на сухие травинки. Взяв зажженный светильник, Джамуха поднял его
над головой. Попону уже развернули. На ней, вытянув вдоль тела
безжизненные руки, лежал Тайчар.
- Что с ним?
Толкнув кому-то светильник, он опустился на колени, повернул голову
Тайчара. Полуприкрытые глаза брата мертвенно отражали свет, правый висок,
щека были черными от запекшейся крови. Неверными, непослушными руками
Джамуха раздвинул воротник халата, припал ухом к оголенной груди, тут же
выпрямился. Все нукеры, опустив глаза, стояли на коленях.
- Кто его убил?- сипло, чужим голосом спросил Джамуха.
Курух ткнулся лбом в край попоны.
- Мы отогнали табун коней от одного из куреней Тэмуджина. Нас
настигли... Не уберегли мы твоего брата и нашего друга. Велика наша вина,
безмерно горе...
- Скулить будешь потом! Люди Тэмуджина гнали вас до куреня?
- Нам, кажется, удалось оторваться. Но ты не беспокойся. Мы подняли
воинов. Курень не спит...
- Идите. Смотрите. Слушайте. В случае чего дадите знать...
Нукеры рады были покинуть юрту. Поспешно вскочили, тесня друг друга,
вывалились за порог. Уржэнэ поставила все светильники в изголовье Тайчара.
Жир шипел, потрескивал, пламя колебалось, мутный от пыли свет метался по
оголенной груди Тайчара, по его темному лицу с удивленно приоткрытыми
губами. Единственный брат... Джамуха всегда думал, что Тайчар будет славой
и гордостью рода. Нет Тайчара, нет брата. Он, Джамуха, остался на этой
земле один... Случись что и с ним - навсегда угаснет очаг рода...
Ветер усиливался. Шу-шу-шу, шу-у!- бил песок по войлоку юрты.
Уржэнэ сидела напротив, широко открытыми глазами смотрела перед собой.
- У нас нет детей, Уржэнэ, не стало и брата...
Она вздрогнула. На ресницах копились, набухая, слезы, сорвались,
прокатились по щекам.
- Не надо, Уржэнэ. Монгольские женщины не плачут.- Он поднялся.- За
смерть Тайчара убийца заплатит своей жизнью. Будь я проклят, если не
прикончу его и всех его родичей! Кто бы он ни был, пусть даже сам анда
Тэмуджин... Караульный!- Он ударил кулаком по решетчатой стенке юрты -
хрустнули тонкие прутья,- и когда нукер заскочил в юрту, торопливо прикрыв
за собой полог, приказал:- Позови Куруха и Мубараха.
- Ты что хочешь делать?- встревожилась Уржэнэ.
- Поведу воинов на курень убийцы. Снесу всем головы, растопчу юрты.
- Не спеши, Джамуха. Твоим разумом правит гнев.
- Мой гнев не угаснет, пока не насажу на конец своего меча сердце
убийцы!
- Джамуха, ты не забывай, Тэмуджин - твой анда... Подняв на него меч,
ты преступишь клятву, уронишь свою честь.
- О своей и о моей чести должен был подумать он, направивший руку
убийцы!
- А если он не направлял?
Джамуха замолчал. Уржэнэ, возможно, права. Об убийстве Тэмуджин скорей
всего не знает. Коней-то отогнал Тайчар... За похитителями, как и водится,
кинулась погоня... Ну, нет, при таком рассуждении он оправдает убийцу.
Кровь брата взывает о мести. И он отомстит!
Вошли Курух и Мубарах. Почему-то на цыпочках прошли мимо Тайчара.
Глаза, нахлестанные ветром, были с красными, воспаленными веками.
- Как в курене?
- Пока спокойно.
- Садитесь. Говорить будем долго.
- Ты хочешь знать, как все это было?- осторожно кашлянув; спросил
Курух.
- Я не хочу ничего знать. Тайчар мертв, и это главное.
- Он был убит стрелой Дармалы.
- Какого Дармалы?
- Того, что приезжал вместе с Хорчи посланцем от Тэмуджина.
- А-а... Помню. Глупый, самодовольный и ничтожный. А такого человека
сгубил!- В горле Джамухи запершило.- Много воинов в том курене? Сможем с
ходу захватить его?
- Сможем. Но...- Курух замялся, глянул на Мубараха, словно прося у
него поддержки.
Они, видимо, догадывались, что он им предложит, и уже обо всем
поговорили. Это его рассердило.
- Чего запинаешься, как колченогий конь? Говори.
- Курень сейчас наверняка насторожен...
- Ты не то хотел сказать, Курух!
- Мы опасаемся этой внезапной войны,- сказал Мубарах.- Мы не готовы к
ней. Мы не знаем, сколько сил у Тэмуджина.
- Трусы!- крикнул он.
Курух и Мубарах потупились. Он видел - не от стыда, от обиды и упрямого
несогласия с ним. Оба они были отважными и разумными воинами, первыми
мужами его племени, и он, конечно, не должен был говорить с ними так.
- Вы хотите, чтобы кровь Тайчара осталась неотомщенной?
- Этого нет в наших мыслях.- Мубарах поднял голову, нахмурился.- Надо
искать помощи. У Тогорила...
- Тогорил не даст ни одного воина. Если он узнает, что мы собираемся
напасть на Тэмуджина, помешает нам. Неужели это не понятно? Мы найдем
помощь в другом месте. Я поеду к тайчиутам. Мы сокрушим Тэмуджина.
- Джамуха, он твой анда,- вновь тихо, печально напомнила Уржэнэ. И он
вдруг понял то, что, кажется, раньше его поняла Уржэнэ, потерял не только
кровного брата, но и своего анду. До этого, несмотря ни на что, в сердце
жила надежда, крошечная, не всегда заметная, что когда-нибудь небо
сведет-таки их дороги в одну, но, если он сейчас обнажит свой меч против
Тэмуджина и меж ними ляжет кровь, дороги уже никогда не сойдутся.
- Курух, ты поедешь к Тэмуджину.
- К Тэмуджи-ину?..
- К нему. Склони перед ним голову и скажи так: <Анда мой, злое горе
обрушилось на мою юрту, болью и кровью залито мое сердце, скорбью
наполнена душа. Единственный брат покинул меня. Он ушел не по зову неба,
его увели не духи, творящие зло, а люди твоего улуса. Рассудив, что моя
боль - это и твоя боль, моя скорбь - это и твоя скорбь, прошу тебя, мой
клятвенный брат, вместе со мною воздать по заслугам злодею и роду его>.
- Я запомнил твои слова. На рассвете я отправлюсь в путь,- сказал
Курух.
- В путь ты отправишься сейчас.
Курух прислушался к ветру за стеной юрты, потер воспаленные глаза,
обреченно вздохнул.
- Я готов отправиться сейчас.
- Буду ждать тебя. Не медли. С убийцей на аркане или один поскорее
возвращайся сюда.
Танчар лежал безучастный ко всему. К левому гутулу пристала веточка
колючего репейника. Выходя, Мубарах наклонился, отбросил ее. Нога чуть
шевельнулась. Судорожный всхлип застрял в горле Джамухи. Он закрыл лицо
ладонями, выдавил из горла глухой стон.
Уржэнэ развела огонь в очаге, подогрела котелок архи, налила полную
чашу, подала ему. Он выпил, сам наполнил чашу еще раз, поставил к
изголовью брата.
На рассвете у юрты собрался почти весь курень. Он вышел к людям. Бурые
тучи пыли неслись над землей, прикатывая траву, гнули спины людей,
взметывали полы одежды. Метущаяся, гудящая завеса скрывала долину, сопки,
небо...

VI

Песчаная буря разгульно гудела над кочевьями две ночи и два дня. Такой
бури не помнили и старики. Ветер изломал, вывернул с корнем многие кусты
тальника и черемухи на речке Сангур, а те, что остались, уныло шуршали
иссушенными, покоробленными листьями, роняли их в,мутную, взбаламученную
воду.
Буря нанесла немалый урон улусу Тэмуджина. Много ветхих юрт было
опрокинуто, войлоки растрепаны в клочья, пропал табун лошадей, ветер угнал
далеко от куреня, раскидал по степи стада. Нукеры, пастухи рыскали по
долинам в розысках скота. Тэмуджин и сам выезжал на поиски. Целый день
провел в седле. Лошади устали. Домой возвращался шагом. Нукеры тащились
сзади, растянувшись на полет стрелы. Недалеко от куреня повстречался
Джэлмэ.
- Нашли табун?- спросил Тэмуджин.
- Нет. Табун, кажется, угнали. Перед самой бурей какие-то люди
захватили косяк лошадей в курене Бури-Бухэ. Дармала его отбил. Но те люди
могли...
Тэмуджин круто повернулся, седло под ним резко скрипнуло.
- И ты говоришь об этом только сейчас!
- Я и сам не знал. Мне сегодня сказали.
- Плохо все это, Джэлмэ! Меня подняли на войлоке, и мы уже думаем, что
создали ханство. Где оно, ханство? Как и прежде, мы трое - я, ты да Боорчу
- все на себе тянем. А воз стал грузным, и дорога ведет в гору.
Остановимся - воз попятится назад, и мы окажемся на том месте, с которого
тронулись в путь.
Джэлмэ с ним не согласился:
- Нас не трое. У нас много нукеров.
- Нукеров, сколько бы их ни было, никогда не будет много. И коней. И
колчанов со стрелами. И кочевых телег. И рабов-пастухов. Потому ничего
терять не должны. Но как мы не будем терять, если о нападении на курень
Бури-Бухэ я узнаю через несколько дней? С кого я взыщу за пропажу табуна?
- Виновного найти не трудно.
- Знаю. Только почему я должен искать виновного? Мы сделаем иначе.
Всеми табунами будут ведать одни люди, верховыми скакунами - другие,
овечьими стадами - третьи, волами - четвертые. Я буду всегда знать,
сколько чего есть в моем улусе, с кого взыскать за утрату, кого
вознаградить за приобретенное. И каждый будет знать свое дело. Кого
назначим ведать табунами?
Джэлмэ оглянулся на нукеров. Каждого из них Джэлмэ знал не только в
лицо, но и когда, откуда они пришли к Тэмуджину, у кого какой нрав.
- Молодые тайчиуты Морчи и Мухалку, я думаю, хан, годятся для этого
дела. Оба неутомимые, легкие на ногу, глазастые.
- Пусть будут они.- Тэмуджин тоже оглянулся на нукеров, и они под его
взглядом стали подтягиваться.- Над агтанинами - конюшими - я поставлю
брата Бэлгутэя. Он спокоен нравом и знает толк в верховых лошадях. За
овечьими пастухами будет приглядывать Дегай.
- Дегай?- слегка удивился Джэлмэ.- Он же неповоротлив...
- Тут проворный и не нужен. Поставь моего брата Хасара, так он и
пастухам спать не даст, и овец загоняет! Дегай подойдет. А его брата
Гучугура приставлю смотреть за кочевыми телегами. Он тоже не резв, зато
скуповат и запаслив. Уж он зря не утратит ни тележной чеки, ни ремешка из
упряжки.
- Хитро рассудил!- одобрительно сказал Джэлмэ.
- Хитра, Джэлмэ, лиса, скрадывающая зайца. А я - хан, мне нельзя быть
простоватым.
Далеко впереди, на увале, показались всадники - человек пять. Ходкой
рысью они скакали навстречу. Джэлмэ выслал вперед двух нукеров, остальным
велел подтянуться и приготовить оружие. С беспокойством озирая вершины
сопок, он недовольно проговорил:
- Не дело хана искать пропавший табун! Коней не найдешь, а голову
потеряешь.
- Не будет на то воли неба, не потеряешь и волос с головы.- Однако и
он почувствовал беспокойство, но не хотел, чтобы Джэлмэ заметил это.-
Почему не спросишь, чем ведать будешь ты?
- Зачем спрашивать? Что дашь, то и приму.
- Вы с Боорчу мои самые первые, самые верные друзья. Вам ведать всем,
что у меня есть. Вы будете над всеми, а над вами - один я.
- Если так, я хотел бы знать, чем будут ведать твои родичи?
- Они, Джэлмэ, утомлены заботами о своих куренях...
Он хорошо знал: родичам будет не по вкусу то, что он собирается ввести.
Его власть еле терпят, а тут окажутся подначальными нукеров.
- Нас, кажется, встречает Боорчу,- сказал Джэлмэ.
Тэмуджин вгляделся и тоже узнал среди всадников Боорчу. Вороной конь
под ним шел легко, едва касаясь копытами земли, черная грива била по бедру
Боорчу. Подскакав, он круто развернулся, натянул поводья, конь,
приплясывая, закусывая удила, пошел рядом с усталой лошадью Тэмуджина.
- Хорошая новость, хан Тэмуджин!
- Нашел табун?
- Табун я не нашел. Зато встретил Улук-багатура, нойона племени чонос.
- Это старик, с которым как-то охотились?
- Тот самый, хан Тэмуджин. Чоносы откочевали от тайчиутов. И, кажется,
надумали пристать к нам. Старик лукав, прямо об этом не говорит.
Принюхаться хочет. Я его проводил в курень, а сам не утерпел, бросился
искать тебя.
- Молодец, друг Боорчу! За такую новость я бы смертному врагу подарил
жизнь... Племя чонос,- это, самое малое, две сотни воинов! Со старым
Улук-багатуром мы сговоримся.
- Еще одна новость, не знаю, хорошая или худая. Люди Даритай-отчигина,
разыскивая скот, подобрали в степи Куруха, ближнего нукера твоего анды. Он
был еле жив. В бурю ехал к тебе. Лошадь под ним пала...
Тэмуджин остановил коня.
- Ехал ко мне? В бурю? Зачем? Где он сейчас?
- Я его не видел. Велел, как только сможет сидеть в седле, доставить
его к тебе. Это было утром. Сейчас, думаю, Курух уже в твоем курене.
Подозвав одного из нукеров Боорчу, Тэмуджин пересел на его коня. Что
хочет от него Джамуха? Может быть, на него напали меркиты, и он попросит
помощи? А может быть, решил возвратиться?.. Мысли обгоняли бег коня.
Курух был уже в курене. Вместе с ним приехали Даритай-отчигин,
Сача-беки, Бури-Бухэ и Дармала. По их унылым лицам Тэмуджин понял, что
посланец Джамухи прибыл не с доброй вестью. Курух сильно пострадал от
песчаной бури, кожа на лице спеклась, губы потрескались, распухли. Но на
ногах он старался держаться твердо. Выслушав его, Тэмуджин внутренне
сжался, похолодел: анда грозит войной... Обвел взглядом лица нойонов и
друзей, притихших, сумрачных,- сдержанно, стараясь быть приветливым,
сказал Куруху:
- Слова твоего анды понятны... Ты болен и слаб. Отдыхай. Завтра
получишь ответ.
Едва Курух вышел за двери, вскочил, сутулясь, навис над сидящими
нойонами.
- Вижу, я для вас не хан! Грабители разъезжают по моему улусу,
пытаются воровать табуны - я ничего не знаю. Вы убиваете Тайчара, и я об
этом узнаю не от вас. Бури-Бухэ, ты почему не известил меня, что воры
отогнали табун?
- А чего извещать, если табун отбили?- Бури-Бухэ обиженно засопел.
- Кто убил Тайчара? Ты?
- Нет, его убил вот он,- Бури-Бухэ кивнул на Дармалу.
Тот слегка поклонился Тэмуджину.
- Доволен? Гордишься? Кому сказал, что убил Тайчара?
- Я не думал, что убил насмерть. Я думал, что ранил...
- Он думал! Он не думал! Ты понимаешь, что наделал? Ничего ты не
понимаешь, пустая твоя голова! Отдам завтра на расправу Джамухе, он из
живого кишки вымотает, тогда поймешь. И другие понимать будут...
Дав выход гневу, он сел, удрученный, подавленный. Теперь хоть лопни от
крика, ничего не изменишь.
- Всем понятно, чего хочет от нас мой анда Джамуха? Или мы повинимся
перед ним, выдав Дармалу и его семью, или будем воевать. Выбирайте.
- Нам ли говорить о войне?- торопливо, будто боясь, что его опередят,
сказал Даритай-отчигин.- Не станет думать о скачках тот, у кого под седлом
одна хромая лошадь.
- Выдадим Дармалу?
- Светлым разумом своим ты должен понять, что, сохранно жизнь Дармалы,
мы погубим на войне много хороших нукеров. А кто скажет, чем закончится
война?
- Так. Что скажешь ты, Сача-беки?
- Я всегда готов надеть боевые доспехи. Но воевать за жизнь Дармалы,
нукера, каких у нас не мало, я не желаю.
- Ну, а ты, Бури-Бухэ?..
- Тайчара давно надо было убить. Я бы и сам оборвал его путь. Но
почему это сделал Дармала? Тайчар был высокого рода. А кто наш Дармала?..
Сцепив на животе большие неподвижные руки, Дармала недоуменно смотрел
прямо в лицо говорившим. Его уши горели, на приплюснутом носу блестели
капельки пота. Он явно не понимал, в чем его вина. Да ее и нет, его вины.
Дармала все делал так, как должен был сделать любой другой нукер. Но как
же все-таки быть? В своем желании сохранить мир родичи единодушны и не
колеблясь готовы откупиться от Джамухи головой несчастного Дармалы. Они,
наверное, правы. Война с Джамухой опасна. Его воины отважны, сильны
единением, закалены сражениями. Устоять будет трудно, скорее даже
невозможно. Да, нойоны правы. Но есть во всем этом и другая сторона. Хан
должен оберегать и весь свой улус, и каждого человека от посягательств
врагов, от несправедливости. Дармала защищал улус от грабителей и за это
должен лишиться жизни - разве это справедливо? Кто после этого захочет
идти с ним? Нукеры отвернутся от него, и останется он со своими родичами.
Что же выбрать?
- Друг Боорчу, я хотел бы знать, что думаешь ты.
- Хан Тэмуджин, я лучше скажу тебе потом...
Он понял, что Боорчу не согласен с его родичами, но спорить не хочет.
Заколебался. Может быть, все это обдумать сначала с Джэлмэ и Боорчу, а
потом уж говорить с нойонами? Дело не шуточное, любой неверный шаг может
оказаться гибельным. Но как прервать начатый разговор? Родичи будут
обижены. А их сейчас обижать нельзя - переметнутся к Джамухе.
- У нас мало времени, Боорчу. Встав с этого места, мы уже должны
знать, что будем делать. Я прошу всех подумать еще и еще...
Боорчу повернулся к Бури-Бухэ:
- Я слушал тебя с большим вниманием, но по недостатку умудренности не
все понял. Ты ставишь в вину Дармале, что он, низкородный, убил
высокородного. Ты как будто забыл, что Тайчар вор. Выходит, прежде чем
убить грабителя, нукер должен справиться, кто его отец... Я слушал и твое
слово, Сача-беки. Ты говоришь: жизнь Дармалы не стоит того, чтобы за нее
сражаться. Но только ли о жизни нукера Дармалы идет речь? Джамуха
принуждает поступиться честью, склониться перед ним. Когда я был
маленьким, моя бабушка говорила: за свою честь отказывается драться только
тот, у кого ее нету...
- Но-но!- угрожающе вскинулся Сача-беки.- Болтаешь языком, как овца
курдюком!..
- Я не хотел тебя обидеть, храбрый Сача-беки! Я знаю, как высоко ты
несешь свою честь, потому и не понял твоих слов... Не понял я и тебя,
многознающий Даритай-отчигин. Ты опасаешься, что война с Джамухой погубит
много нукеров, потому легче отдать Дармалу. Но это все равно что, спасая
стадо овец от волков, бросить стае на растерзание ягненка - жажду крови не
утолишь, и стая будет преследовать тебя до тех пор, пока не перережет всех
овец.
И сам Тэмуджин, наверное, не смог бы сказать лучше. Молодец, Боорчу!
- Теперь окажи ты, Джэлмэ.
- Хан Тэмуджин, ты много делаешь для того, чтобы в куренях властвовала
не прихоть, а твердое установление Выдав Дармалу, мы левой рукой разрушим
то, что делает правая.
Все верно. Ничего другого его друзья и не могли сказать. Их голос - это
голос нукеров Немыслимо ждать, что они будут безучастны к судьбе одного из
своих товарищей. Но как все-таки быть? О выдаче Дармалы, ясно, не может
быть и речи. Значит, война. Как удержать при себе родичей, отбить у них
охоту даже думать о тайном сговоре с Джамухой?
В юрте было тихо. Все ждали, что он скажет. Вошла Борте, бесшумно
ступая в легких чаруках по войлоку, взяла светильник, вышла, тут же
вернулась с огнем. В юрте было еще не очень темно, но огонек светильника
разом сгустил сумерки.
- Тэмуджин, не слишком ли долго заставляешь ждать Улук-багатура?- тихо
сказала Борте.
- Пусть баурчи приготовит на ужин все самое лучшее. Мы сейчас закончим
разговор.
Борте вышла.
- Садитесь ближе,- попросил он: хотелось видеть лица родичей и
друзей.- Дармала, ты поступил, как полагается воину, охраняющему мой
улус.- Снял с пояса меч.- Возьми. Рази им всех моих врагов.
Шумно вздохнув, Дармала принял меч, вынул его до половины из ножен,
приложил лезвие к груди.
- Хан Тэмуджин!.. Великий и справедливый хан!..
- Иди, Дармала, и будь спокоен за свою жизнь. Ну, а вам, старшие
родичи мои, думаю, понятна моя воля. Иначе я поступить не могу. Вы
возложили на меня заботу о вашем спокойствии, безопасности и благополучии.
Ради того, чтобы над нашими юртами вился мирный дымок, я отдал бы не
только жизнь Дармалы Но вы плохо знаете Джамуху, если думаете, что он,
обагрив меч кровью Дармалы, успокоится. Судите сами. У кого были давние
раздоры с Тайчаром? У тебя, Бури-Бухэ. Чей табун отогнал Тайчар? Твой,
Бури-Бухэ. Кому служит Дармала? Тебе, Бури-Бухэ. Так чью голову он
потребует вслед за головой Дармалы? Твою, Бури-Бухэ. Разве не так?
Бури-Бухэ отвесил нижнюю губу, выпучил маленькие глаза, пробормотал
недоверчиво:
- Ну уж...Так уж...
Сача-беки окатил его надменным взглядом.
- Меньше надо было задираться!
- Мы выдадим Джамухе Бури-Бухэ. Чья очередь следующая?- Тэмуджин
остановил свой взгляд на Сача-беки.
- Я ни с Тайчаром, ни с Джамухой не ссорился,- сказал он.
- Но ты, Алтай и Хучар, думает Джамуха, поссорили его со мной - разве
не так? Разве вы не обманули его, когда покочевали с ним, а потом
возвратились? Вы думаете, он позабыл это? Кого из вас он захочет первым
насадить на копье - Хучара, Алтана или тебя, Сача-беки?
- До меня ему еще дотянуться надо!- с усмешкой сказал Сача-беки.
Но эта усмешка не могла скрыть от Тэмуджина смуты в душе Сача-беки.
Храбрится, виду не показывает, но сам-то чувствует. Джамуха, попадись он в
его руки, спросит и за отступничество, и за то, что согласились возвести
над собой хана.
- Я ваш хан и ваш младший родич. Так могу ли я спокойно смотреть на
угрозу вашей жизни, если даже эта угроза исходит от моего лучшего друга и
клятвенного брата?
- Поистине твоим разумом правит само небо!- воскликнул
Даритай-отчигин.- Мы должны стать локоть к локтю и отразить врага!
- Пусть только сунется сюда!- пробурчал Бури-Бухэ.
Сача-беки молчал.
- Готовьте людей, коней, оружие... А сейчас придет сюда Улук-багатур.
Будем пировать. Сбросьте с себя уныние!
Но пир все равно получился невеселым. Нойоны, озабоченные думами о
будущем, разговаривали без охоты. Старый Улук-багатур и семеро его сыновей
почувствовали, что тут не все ладно, быстро переглянулись. О чем они
подумали? Может быть, о том, что им здесь не рады? Тэмуджин решил ничего
не скрывать от нойона племени чонос.
Мудрый Улук-багатур, у нас сегодня тяжелый день...
Он рассказал об убийстве Тайчара, о требовании Джамухи. Старик на это
никак не отозвался, но стал разговорчивее. От него Тэмуджин узнал, что
тайчиуты ведут дело к миру с татарами. А от рук татарских воинов пало
немало лучших людей племени чонос. И кровь не отомщена. Вот почему они
больше не захотели кочевать вместе с тайчиутами, ушли от них. Шаман
Теб-тэнгри посоветовал держаться ближе к хану Тэмуджину, у которого не
может быть мира с татарами.
- Он говорил правду. Татары убили моего отца, выдали Алтан-хану деда
Сача-беки Окина-Бархака. Хана Амбахая...
- Я это знаю...
Тэмуджин ждал, что Улук-багатур попросит принять его племя под высокую
ханскую руку. Но он ничего не сказал.
Утром в юрте Тэмуджина снова собрались родичи. Пришел и Улук-багатур.
Остановился у порога, вглядываясь в людей подслеповатыми глазами.
- Мне зайти позднее?
- Почему же! Ты наш друг, а разве может быть что-то такое, что надо
прятать от друзей?
В сопровождении Боорчу пришел Курух. Прежде чем дать ответ, Тэмуджин
еще раз спросил родичей:
- Думает ли кто из вас иначе, чем я? Нет. Запоминай, Курух...- Опустив
голову, глядя в пол, начал говорить медленно и тихо:- Анда мой Джамуха,
видит небо, скорбь твоей души - моя скорбь. И мне ли не понять сжигающую
твое сердце ненависть к убийце. Но, брат мой бесценный, брат мой разумный,
вдумайся в то, что произошло. Колесо повозки переехало твою ногу - кто
виноват? Повозка, вол, ее везущий, или человек, правящий волом?- Поднял
голову, поймал напряженный взгляд Куруха.- Не вол, не человек и не
повозка. Виноват ты сам - не стой на дороге разинув рот! Твой брат Тайчар
нашел то, что искал. Так чего же ты хочешь, анда Джамуха?
Курух лизнул языком губы.
- Хан Тэмуджин, ты затягиваешь петлю на своей шее!
- Над всеми нами воля неба, Курух. Не тебе печалиться о моей шее.
Поезжай. Тебе дадут коня, хурута и бурдюк с кумысом на дорогу.
Кланяясь, Курух попятился к выходу. Тэмуджин набрал полную грудь
воздуха, резко выдохнул. Все! Пути назад нет...
- Улук-багатур, твои глаза много видели, скажи мне, верно ли я
поступаю?
- На облавной охоте ты оделил нас богатой добычей. Я тогда подумал:
сын Есугея щедростью превосходит всех, кого я знал. Сейчас ты не дрогнув
готов грудью защитить своего воина. Я вижу твое прямодушие и мужество. И я
говорю: счастливы будут те, кого ты поведешь за собой. Мое племя, хан
Тэмуджин, готово поддержать тебя.
Это было не совсем то, чего ожидал Тэмуджин. Улук-багатур решил
все-таки сохранить свою самостоятельность. Но он не уйдет, его воины будут
сражаться с Джамухой. Пока достаточно и этого.
Потянулись дни тревожного ожидания. С утра до вечера Тэмуджин не слезал
с коня, носился по куреням, сам проверял снаряжение и вооружение воинов,
был строг к нерадивым, за малую неисправность оружия и стыдил, и ругал
воинов, был суров с нойонами. Вечером в юрте слушал донесения дозорных.
Приходилось внимательно следить за кочевьями Джамухи, оглядываться на
курени тайчиутов, посматривать в сторону татарских нутугов. Вдобавок ко
всему надо было не спускать глаз с шатких своих родичей. Днем и ночью
держал под рукой лучших воинов с оседланными конями. При малейшей попытке
кого-либо из нойонов откочевать они перережут дорогу, а беглеца доставят в
ханскую юрту. Пока не пришел враг, он не даст разбежаться нойонам-родичам.
Но что будет, если придется всех воинов бросить в битву?
Боорчу и Джэлмэ, правящие делами улуса его именем, как и он, носились
из куреня в курень, наседали на нойонов, требуя воинов, воинского
снаряжения, коней. Но если нойоны-родичи молча сносили попреки в
нерадивости и медлительности от Тэмуджина, то его друзей терпеть не желали.
Первым возмутился Сача-беки.
- Кто они такие, чтобы указывать мне?!
- Ты веришь им и оскорбляешь недоверием нас!- поддержал его Алтан.
- Вы возвели меня в ханы и возложили на мои плечи груз забот о
безопасности владений. Как же я буду защищать вас и ваши владения, если вы
без рвения помогаете мне и не желаете, чтобы рядом со мной были добрые
помощники?- Щетка усов на губе Тэмуджина взъерошилась, сухо и холодно
блеснули глаза.
Сача-беки в ответ запальчиво выкрикнул:
- Мы не дети! Мы и не женщины, неспособные держать оружие. Мы и сами
за себя постоять сумеем!
Если до этого Тэмуджин лишь подозревал, что в трудный час
нойоны-родичи, позабыв клятву, могут повернуться к нему спиной, то теперь
это подозрение превратилось в уверенность - предадут. Где та узда, которая
могла бы удержать их от постыдного и гибельного шага? <Мы не дети. Мы не
женщины>... Эти слова Сача-беки почему-то крепко засели в голову
Тэмуджина. Время от времени он повторял их про себя, пытаясь уловить
какую-то тень мысли, мелькнувшую у него, когда слушал Сача-беки и Алтана.
Вместе с Боорчу и Джэлмэ они решили прибегнуть к уже однажды
испытанному способу усмирения заносчивых нойонов. Под видом воинов Джамухи
Джэлмэ с нукерами ночью напал на курень Бури-Бухэ. Им почти удалось
прорваться к юрте нойона. Слух об этом взбудоражил весь улус. Нойоны были
напуганы. Но страх этот чуть было не обернулся против Тэмуджина. Ему
донесли, что нойоны в открытую готовятся разбежаться кто куда - к
тайчиутам, к Тогорилу, к Джамухе. Он поспешно собрал их в курень, стал
успокаивать.
- Ты хорошо говоришь,- прогудел Бури-Бухэ,- но твоими хорошими словами
от врагов не закроешься. У меня чуть было не увели жену и детей.
- Жену и детей?- почти весело переспросил Тэмуджин: мысль, так долго
ускользавшая от него, явилась вновь, и она была простой и четкой, как след
копыта, вдавленный в сырую глину.- Я повелеваю всех ваших жен и детей
доставить в мой курень. Они будут в безопасности.
Семьи родичей оказались его заложниками. И нойоны уже не могли
помышлять о том, чтобы куда-то уйти или уклониться от войны. Но их
недовольство не стало меньше, оно копилось, как горькая соль в бессточном
озере. Только матери Сача-беки были рады - старым хатун не нужно было
ездить из куреня в курень, чтобы почесать злые языки.
- Из тайчиутских кочевий, загнав коня, прискакал Чаурхан-Субэдэй.
Таргутай-Кирилтух поддержал Джамуху. Аучу-багатур, нойон племени уруд
Джарчи и нойон племени мангут Хулдар уже выступили. Через несколько дней
они соединятся с Джамухой.
- Много воинов под началом Аучу-багатура, Джарчи и Хулдара?
- Много, хан. Больше, чем у нас.- Субэдэй насупил густые брови, и его
юное лицо стало очень похоже на лицо его отца, сурового кузнеца Джарчиудая.
- И у Джамухи больше. На каждого моего воина придется не менее трех
врагов.
- Шаман Теб-тэнгри советует тебе идти к Тогорилу.
- Джамуха только этого и ждет. Он перехватит нас по дороге и принудит
драться там, где ему удобно, тогда, когда ему выгодно.
- Что будем делать, хан?
- Сражаться, Субэдэй. Но не мой анда, а я выберу место для битвы. Вес
остальное в воле неба. Я-то надеялся, что Теб-тэнгри сумеет удержать
тайчиутов.
- Шаман не сидит без дела. Но очень уж велика ненависть к тебе
Таргутай-Кирилтуха.

VII

- Глуп твой анда!- сказал с презрением Аучу-багатур.
Они с Джамухой в сопровождении Джарчи, тощего, жилистого парня с
горбоносой, сайгачьей головой, его друга и анды Хулдара, коротконогого
здоровяка, поднялись на бугор, остановили коней. За бугром было урочище
Далан-бальчжут - полоса равнины, поросшая щетинистым ковылем - хилганой и
сизой ая - полынью. Слева на равнину надвинулись горы с крутыми
каменистыми склонами, справа, скрытый от глаз зарослями кустарников,
- катил свои воды Онон. Вдали река подворачивала вплотную к горам, серые
скалы поднимались прямо из воды. Там, где в тело гор черным провалом
врезалось ущелье, на равнине в боевом строю стояли воины Тэмуджина.
В урочище Далан-бальчжут Джамуха бывал не однажды. И когда дозорные
донесли, что Тэмуджин поджидает его у входа в ущелье Дзеренов, он им не
поверил. Анда сам залез в ловушку. Его воинам никуда не уйти. Прижатые к
горам или реке, они будут истреблены. Об этом же, видимо, думал и
Аучу-багатур.
- Глуп твой анда. Глуп,- повторил он и трусцой поехал к своим воинам.
За ним последовали Джарчи и Хулдар. Воины подтягивались к берегу,
сбивались в три отдельные кучи - особо от тайчиутов вставали уруды и
мангуты, в стороне от тех и других - его джарджираты. Солнце клонилось к
закату, тени гор наползали на равнину. Шел к концу последний день ханства
Тэмуджина. Еще до того, как солнце уйдет за горя, с ним будет покончено.
Понимает ли это анда? О чем он сейчас думает? На что надеется?
Напрягая зрение, Джамуха всматривался в строй всадников. Ему казалось,
что где-то он все это уже видел. Начал припоминать Из зыбкой памяти, как
из марева, выплывало видение. Он стоит на телеге я через головы празднично
одетых людей смотрит в дальний конец луговины. Там перед забегом
остановились наездники. Среди них и Тэмуджин в ярко-красном халате...
Тогда анда почти выиграл скачки. Потом Таргутай-Кирилтух отобрал
жеребчика. Тэмуджин исступленно кричал и бился в руках нукеров. Он кинулся
к нему на выручку, готовый умереть рядом с другом... Оба были слабые
мальчишки, бессильные защитить себя...
Он спустился к своим воинам, подозвал Куруха и Мубараха.
- Все готово?
- Можно начинать.
Еще раз глянув на солнце, он слез с коня.
- Расседлывайте. Будем ждать утра.
Веселый шумок пробежал по толпе воинов. Они стаскивали с потных
лошадиных спин седла, расстилали войлоки. Многим из них и своему анде он
на короткое время продлил жизнь.
Сбросив с себя доспехи и гутулы, он почувствовал облегчение для тела и
души.
Подъехали Аучу-багатур, Джарчи и Хулдар. Аучу-багатур был удивлен:
- Я тебя не понимаю, Джамуха!
- Мы с утра в пути. Устали кони и воины. Будем отдыхать.
- Кто ложится спать, замкнув кольцо облавы? Может быть, ты хочешь,
чтобы твой анда удрал?
- Куда?
- Не растопыривай пальцы, если держишь в руках жаворонка! Джарчи,
Хулдар, стройте своих воинов. Мы одни управимся!
- Наши люди и наши кони тоже устали, славный Аучу-багатур,- со
смирением, скрывающим упрямство, возразил Хулдар.
Молча повернув коня, Аучу-багатур ускакал к своим воинам. Хулдар и
Джарчи спешились. Джамуха прошелся по жесткой траве, вбирая подошвами
босых ног ее ласковую прохладу, сказал:
- Горячий человек Аучу-багатур.
Хулдар качнул головой.
- Он не горячий. Ходят слухи, что Тэмуджин когда-то поклялся привязать
Аучу-багатура к хвосту табунного жеребца. Ему не терпится лишить твоего
анду этой радости. Верно я говорю, Джарчи?
- Верно. Он боится Тэмуджина. Пока Тэмуджин жив, ни ему, ни
Таргутай-Кирилтуху не видать хороших снов.
- А вы не боитесь?
- Он ничего плохого нам не сделал.
- Не успел. Он вредный для нас человек. Презрев обычаи старины, он
принимает беглых нукеров, укрывает убийц, возвышает себя над всеми!
Ему хотелось разжечь в себе злость, испепелить в своем сердце
предательскую память о далеких годах нерасчетливой дружбы, увлечь нойонов
своими мыслями о вольностях племен, о братстве свободных нойонов. Но они
слушали безучастно-вежливо, этим отделяя его от себя.
- Не так легко понять, кто поступает правильно, а кто нет,- сказал
Хулдар.- Может быть, Тэмуджин не блюдет всех обычаев старины. Но кто их
блюдет? Ты знаешь таких людей, анда Джарчи?
Джарчи поднял камешек, прицелился в сухой стебель полыни - горбоносое
лицо стало жестким,- кинул. Стебель переломился.
- Не знаю, Хулдар. Чего нет, о том всегда очень много разговоров.
- Эх вы... Взгляните на степь. Осень - травы вянут и засыхают. Зимой
ее покрывает снег. Весной поднимается свежая зелень. И так из года в год.
Степь, все время меняясь, остается, однако, такой же, какой была при отцах
и дедах. И жизнь, как степь, меняясь, должна оставаться неизменной. Это
установлено вечным небом. Позволим нарушить ход жизни - гибель ворвется в
каждую юрту. Как не понять этого? А понимая, как можно спокойно смотреть
на тех, кто дерзнул сломать установление мудрых предков?
- Ты понимаешь, Тэмуджин не понимает. Однако не он идет войной на
тебя. Я что-то не слышал, чтобы обычаи старины одобряли вражду клятвенных
братьев. Может быть, слышал ты, анда Джарчи?
- Не приходилось, Хулдар.
От этого разговора Джамухе стало тоскливо.
- Позовите Аучу-багатура. Будем пить архи.
Он идет войной на Тэмуджина... Ему ли не знать, насколько это плохо. Но
что делать? Как иначе образумить анду? Поздно думать об этом... Не надо ни
о чем думать.
Но когда подошли нойоны, он все-таки сказал Хулдару:
- Я иду не воевать, а мстить убийце моего брата. Выдаст убийцу,
подниму с Тэмуджином чашу вина.
Аучу-багатур бросил на него подозрительный взгляд, затянул распущенные
было ремни куяка, показывая этим, что не верит Джамухе, опасается его. За
ужином Аучу-багатур пил архи молча, с угрюмым усердием, будто хотел
выполнить неприятную, но необходимую работу и поскорее убраться восвояси.
Но, захмелев, понемногу разговорился. Говорил сердито, раздраженно.
- Ты, Джамуха, подобен сосне с подгнившими корнями. Рядом с тобой
стоять нельзя - не знаешь, когда и куда повалишься.
Вино не брало Джамуху, он был трезв, только в теле накапливалась глухая
усталость, спорить совсем не хотелось. Но Аучу-багатур разошелся, не
отставал.
- Ты просил у нас помощи. Мы пришли. И что видим? Драться не хочешь.-
Передразнил:- <Чашу вина подниму...> Поднимешь, но к губам не поднесешь,
по рукам ударим...
- Сегодня ты мой гость. Тебе многое позволено. Но зачем же угрожать?
Угроз я никогда не боялся. Тем более пустых.
- Пустые угрозы? Ты принимаешь мои слова за стрекот сороки?
- Нет, Аучу-багатур, не за стрекот сороки, но и не за клекот орла.
- Много мнишь о себе! Недалеко ушел от Тэмуджина.
- Резкое слово портит вкус вина,- сказал Хулдар.
- Ты и совсем помалкивай! Вы с Джарчи стали большими умниками.
Обождите, до всех доберемся. Глуп тот, кто думает, что солнце моего
господина Таргутай-Кирилтуха закатилось. Оно только всходит.
Все неловко замолчали.
- Не верите? Мы устанавливаем вечный мир с татарами. Развяжем руки, и
что нам Тэмуджин? Тьфу! Всех своевольщиков урезоним.
Не впервые Джамуха слышал о примирении тайчиутов и татар, но не верил
этому. Казалось, они не сумеют переступить реки крови, разделяющие их, а
выходит - сумели. Что таит в себе это? Предугадать не трудно: с помощью
татар подымется новый властелин - толстопузый Таргутай-Кирилтух. Хочешь
жить - склонись перед ним.
Джамуха недобро взглянул на Аучу-багатура, перевел взгляд на Джарчи и
Хулдара. Эти неторопливо потягивают архи, говорят о чем-то своем, и нет им
будто дела до татар, до Тэмуджина и Таргутай-Кирилтуха, до вольности своих
племен. Такие нойоны, как эти и другие, с усохшей, рабской душой, виноваты
во всем. Хучар, Сача-беки, Алтан своей покорностью вскормили властолюбие
Тэмуджина, своими руками посадили его на собственную шею. Пес не может
жить без хозяина, они - без господина. Уйдут от одного - с поджатым
хвостом бегут к другому. Почему? Для чего нойон племени чонос,
подслеповатый старикашка Улук-багатур, уйдя от Кирилтуха, приткнулся к
Тэмуджину? Мог же кочевать один или рядом с ним, Джамухой... Так нет же,
впрягся в чужую повозку...
- Ведите Аучу-багатура... Пора спать.
- Я сам уйду. Сам!- С пьяной решительностью Аучу-багатур поднялся,
качнулся, и, высоко поднимая ноги, выпрямляя спину, двинулся к своему
стану.
За ним, насмешливо переглядываясь, ушли Джарчи и Хулдар.
В урочище спустилась ночь. В той стороне, где стоял Тэмуджин, было
тихо, волчьим глазом сверкал одинокий огонек. Джамуха лег и укрылся с
головой халатом. Но думы мешали спать. С Тэмуджином завтра будет
покончено. Или он падет в сражении, или со связанными руками отправится в
курень Таргутай-Кирилтуха. А перед ним новая нелегкая забота - как
помешать усилению Таргутай-Кирилтуха?
Утром поднялся, томимый непонятной душевной раздвоенностью. Отгоняя ее
от себя, носился на коне, выстраивая воинов, Аучу-багатур, с заплывшими
хмельными глазами, туго соображающий, кричал на всех, подгонял, торопил,
внося своими повелениями сумятицу и неразбериху. Кое-как построились, и
Джамуха поднялся на бугор.
Воины Тэмуджина как будто не сходили с места. На равнине среди
ковыльной щетины серыми колышками торчали суслики, свистом встречая восход
солнца. В душе Джамухи росло чувство, что делает он не то и не так. Но и
ничего другого не приходило в голову.
Строй воинов под бугром был похож на крутой лук. В центре - тайчиуты,
правое крыло - уруды и мангуты, левое - его джаджираты. Лук обращен
вогнутой стороной к Тэмуджину. Расчет был прост - охватить анду с боков,
притиснуть к склону горы. Но, прикинув расстояние от реки до гор, он
понял, что равнина урочища слишком узка для охвата. Придется идти в лоб. А
в этом случае численный перевес перестает иметь большое значение. Тэмуджин
вовсе не так уж глуп, как показалось Аучу-багатуру. Есть и еще
незамеченное, но важное преимущество анды Выбрав это место для сражения,
он лишил своих воинов надежды убежать, им остается одно-драться до
последнего вздоха. Нет, не глуп анда, совсем не глуп!
Он хотел было иначе построить воинов. Но увидел, что нетерпеливый
Аучу-багатур направился к нему, резко поднял и опустил руку. Строй
дрогнул, покатился по равнине, ссекая сочнями копыт жесткую траву.
Аучу-багатур с руганью повернул коня и помчался догонять своих тайчиутов.
Кобылица Халиун под Джамухой замотала головой, прося повода. Он удержал ее
на месте.
Как и ожидал, строй, все более сжимаемый горами и рекой, сломался,
превратился в ревущую, визжащую толпу. А уруды и мангуты оттянулись назад,
неспешной рысью пошли в хвосте, потом, когда тайчиуты и ею джаджираты
сошлись с воинами Тэмуджина, они и вовсе остановили коней.
Джамуха помчался к ним.
- Что случилось?
- Там плюнуть некуда. Подождем, станет толпа пореже, тогда, может
быть, пойдем.- Широкоскулый Хулдар дружелюбно улыбался.
- Уругша! Вперед!- крикнул Джамуха.
- Три кречета не кидаются на одного селезня. Я такого не видел. Может
быть, ты видел, анда Джарчи?
- Не приходилось, Хулдар.
Джамуха вспыхнул, потянулся к мечу. Жилистая рука Джарчи перехватила
его запястье.
- Э-э, с нами так не шутят. Мы этого не любим.
- Нам захотелось стать вольными нойонами!- засмеялся Хулдар.
Джамуха бешено рванул поводья, бросился к своим воинам. Гул битвы
катился над урочищем Яростно отбиваясь, воины Тэмуджина откатывались к
ущелью. Вдруг все разом повернули коней, исчезли в черном каменном зеве.
Их бросились преследовать. Но из ущелья густо полетели стрелы. Тайчиуты и
его джаджираты, потеряв много убитых, отхлынули назад.
- Куда?!- закричал Аучу-багатур.
Размахивая мечом, он поскакал к ущелью. Конь под ним упал. Аучу-багатур
перевернулся через голову, вскочил, отплевываясь, побежал назад. Ему
подали другого коня. Аучу-багатур сел в седло, погрозил кулаком ущелью:
- У-у, проклятый рыжий демон зла! Я тебе покажу!
Наступило замешательство. Джамуха видел: одна сотня хороших стрелков
может уложить у входа в ущелье целый тумен воинов. Послал за Хулдаром и
Джарчи.
- Вы отдыхали за чужими спинами. Пришел ваш черед. Прорывайтесь в
ущелье.
Хулдар посмотрел на мрачные скалы с острыми выступами, на трупы воинов
перед ущельем, покачал головой.
- Будь я горным козлом - прошел бы верхом, будь серой мышкой -
проскользнул бы низом. Но я не мышь, не козел. Верно, анда Джарчи?
- Верно, Хулдар. Кто хочет крови убийцы, тот не пожалеет и своей.
Спокойно-усмешливый говорок нойонов бесил Джамуху. Им ничего не нужно,
они не хотят ни о чем думать, не желают сражаться.
- Вы пойдете вперед!
- Аучу-багатур, разве не ты над нами главный?- спросил Хулдар.
- Как не я?
- А Джамуха думает, что он тут над всеми главный. И над тобой тоже.
- Ты зря так думаешь, Джамуха И зря много кричишь.
- Я буду молчать. Посмотрим, как вы возьмете Тэмуджина.
- Возьмем. Из ущелья выхода нет. Он как лиса в норе. Выкурим.
Управимся без тебя!
Теперь Джамуха знал, что делает не так. Убирая Тэмуджина, он помогает
возвыситься Таргутай-Кирилтуху. Анда еще не связан, способен сражаться,
а самонадеянный Аучу-багатур уже не хочет делить славу победителя, уже
отталкивает в сторону.
Воины сгоняли в кучу пленных. Спешенные воины Тэмуджина понуро шагали
мимо. Джамуха многих знал в лицо. Встречаясь с ним взглядом, они
отворачивались, злобные, непримиримые. Среди пленных оказался и нойон
племени чонос Улук-багатур. Он был ранен в руку, прижимал ее к залитой
кровью груди, спотыкался, за ним, стянутые одной веревкой, шли все семь
сыновей.
Джамуха фыркнул:
- Попался, старый дурак! Защитил тебя Тэмуджин?
Тихо, почти не разжимая бескровных губ, Улук-багатур сказал:
- Я слепну от старости, а ты - от глупости. Спроси себя - куда идешь?
Что несешь людям?
- А ты знал, куда идешь?
- В моем ли возрасте начинать дело, не подумав?
Аучу-багатур свесился с седла, заорал в лицо старику:
- Облезлая скотина, ты удрал помогать врагу! Тебе и твоим сыновьям
Таргутай-Кирилтух убавит резвости, подрезав подколенные жилы!
- Анда Джарчи, я что-то не слышал, чтобы родовитому нойону, убеленному
сединой, говорили так.
- И я слышу впервые...
Говорок Хулдара и Джарчи за спиной, злобные взгляды воинов Тэмуджина,
неуступчивая верность старого Улук-багатура анде, суетное желание славы
Аучу-багатура - все это отложилось в душе Джамухи тяжелой ненавистью. Он
подозвал Куруха и Мубараха.
- Этот старый человек слишком предан анде. Пусть доставит последнюю
радость своему господину - умрет на его глазах. Тащите вон туда и снимите
голову.
- Он под рукой Таргутай-Кирилтуха,- сердито сказал Аучу-багатур.- Не
тебе казнить-миловать.
Джамуха взглядом подстегнул нукеров. Они волокли старика ближе к
ущелью. Из-за скал посыпались стрелы, но расстояние было великовато, и они
падали, не долетая. Нукеры донага раздели Улук-багатура, поставили на
колени. На худой старческой спине гребнем выступала хребтина. Мубарах
взмахнул мечом. Седая голова с глухим стуком упала на землю! Из груди
сыновей вырвался вопль.
- Этих живьем сварите в котлах!- Джамуха вздыбил коня.- Так будет со
всеми, презревшими заветы дедов!
Его гнев напугал даже Аучу-багатура.
Ночью Хулдар и Джарчи подняли своих воинов, смяли дозоры и ушли в
степь. Джамуха к этому времени успокоился, все обдумал. Тэмуджин должен
остаться в живых. Бесславный конец Улук-багатура и его сыновей оттолкнет
от анды нойонов и нукеров. Для них он перестанет быть спасителем и
благодетелем. Но для Таргутай-Кирилтуха будет занозой в пятке.
Бегство урудов и мангутов было Джамухе на руку. Аучу-багатуру сказал
насмешливо:
- Ты хотел управиться без меня - управляйся! Я ухожу в своя курени.
- Не делай этого, Джамуха-сэчен!
- Ага, и для тебя я стал мудрым! Тогда послушай моего совета. Не сиди
у этой норы. Хулдар и Джарчи могут возвратиться. Но не для того, чтобы
помочь тебе.
Повернулся к нему спиной, велел воинам седлать коней.
Следом ушел от ущелья Дзеренов и Аучу-багатур.

VIII

Люди Тэмуджина готовились к пиру. Пылали огни. На телегах подвозили
бурдюки с кумысом и деревянные кадки с вином. Нукеры резали баранов.
Баурчи варили и жарили мясо. Благодушно жмурясь, Тэмуджин ходил по стану.
Все еще не верилось, что так счастливо избежал, казалось бы, неминуемого
разгрома и гибели.
День был солнечен, звонок; теплый желтый свет ранней осени вызолачивал
невесомые нити паутины; в чистом воздухе прохладной синью высились горы.
Зеленый лес, сбегая с крутых отрогов, становился реже, прозрачнее, тут, у
берега реки, сосны стояли далеко друг от друга, сквозь ветви просвечивала
литая бронза стволов.
От реки подъехал Хасар. С мокрого брюха его лошади капала вода. Став
спиной к Тэмуджину, он начал расстегивать седельные подпруги. Медлил, явно
выжидая, когда Тэмуджин уйдет. О строптивый брат мой!..
- Ты где был?
- На водопое.
- А-а... Хасар, ты в последнее время много трудился и храбро сражался.
Спасибо!
Широкие плечи брата чуть дрогнули - не привык выслушивать похвалы Хасар.
- До будущего лета нас никто не тронет. И вот что я подумал, Хасар.
Тебе пора обзавестись своей юртой. А?
Брат повернулся к нему. В ястребиных глазах недоверие.
- Не хочешь?
- Почему же...
- Бери нукеров, сколько пожелаешь, и поезжай искать невесту. Будет
лишь одна просьба: зря драк не затевай.
- Я поеду завтра же!
- Как хочешь, Хасар...
Один по одному стали подъезжать нойоны-родичи со своими женами и
нукерами. Вместе с Борте и матерью Тэмуджин, пренебрегая ханским
достоинством, встречал каждого перед станом.
- Сегодня у нас большой семейный пир. Я, младший из вас, ваш слуга...
Он был радушен, приветлив, никого не обходил добрым словом, много
шутил, легко отзывался на шутку. Но нойоны держались скованно. Расправа
Джамухи с Улук-багатуром и его сыновьями повергла их в уныние и печаль.
Каждый мог оказаться на месте Улук-багатура и до срока кончить свои дни.
Все полнее, яснее они понимали, что Тэмуджин вовлек их в смертельно
опасную, страшную своей беспощадностью вражду. До него доходили слухи, что
свою жизнь под рукой Таргутай-Кирилтуха нойоны вспоминают все чаще, и она
кажется им куда более спокойной и безопасной. Он изо всех сил старался
передать им хотя бы частицу своей бодрости и веры в будущее. Больше-то
из-за этого и пир затеял.
Слуги разостлали на траве войлоки. Гости с женами, матерями сели в один
большой круг. Баурчи Шинкур, принаряженный по случаю празднества в
шелковый халат, причесанный, торжественный, начал разносить кумыс. Первую
чашу - хану Тэмуджину, затем его матери, Борте, Хасару, нойонам. Не
дожидаясь, когда он обойдет всех, Тэмуджин поднял чашу, окунул палец,
побрызгал кумысом во все стороны.
- Воздадим хвалу вечному небу! Оно оберегает нас, потомков
прародительницы Алан-Гоа, от врагов, от ошибочных поступков, от
заблуждений ума Мы, люди одного корня, одной крови, благодаря небу,
множащему наши силы, создали свои улус, отстояли созданное.
Говорить ему не дали. Что то произошло там, где сидела семья Сача-беки.
Старая Ковачин-хатун визгливо закричала:
- Почему не нам, а младшей жене нашего сына первой подносишь чашу!
- Он нас оскорбляет!- подхватила Эбегай-хатун.
Шинкур оробело бормотал:
- Простите, хатун, ошибся Вот и ваш кумыс.
- Нет, ты нарочно это сделал!
- Я не хотел этого! Простите!- взмолился Шинкур, опускаясь перед
разгневанными госпожами на колени.
- Вот тебе!- Ковачин-хатун ударила Шинкура по щеке.
- Получи и от меня!- Пухлый кулак Эбегай-хатун ткнулся ему в
переносицу.
- Так его! Так!- поддерживая матерей Сача-беки, его брат Тайчу пнул
Шинкура сапогом в бок.
Рука Тэмуджина, державшего чашу, задрожала, кумыс плеснулся на полу
халата. Нестерпимо захотелось запустить чашу в злое, с обвисшей
морщинистой кожей лицо Ковачин-хатун или в брюзглую рожу Эбегай-хатун.
Борте положила руку на его колено, умоляюще глянула в лицо. Он до боли в
зубах стиснул скулы - растопырились, будто колючки у ежа, короткие рыжие
усы. Оэлун села к матерям Сача-беки, принялась уговаривать, но они слушать
ее не хотели. Тэмуджин поставил чашу, перекрывая визг хатун, крикнул:
- Шинкур, поди сюда! Ты что, не проспался?
- Хан Тэмуджин, я хотел...
- Нукеры, всыпьте ему пятнадцать плетей!
Успевшим выпить нукерам забава. С веселым гоготом Шинкура тут же
повалили на землю, завернули на спину праздничный халат, стянули штаны и
отстегали по голому заду. Вскочив, Шинкур подхватил штаны, оглядываясь,
побежал к реке. Тайчу вложил в рот два пальца! разбойно свистнул. Все
засмеялись.
Этот смех резанул Тэмуджина по сердцу. Все была похоже на
издевательство-над ним, над его ханским достоинством. Разве посмели бы
где-то в другом месте затевать непристойную перебранку и драку со слугой
выживайте, из ума старухи, разве стал бы Сача-беки всенародно подзуживать
своих сквалыжных матерей... А он хотел, готовя этот пир, чтобы родичи
ощутили не только свое родство по крови, но и душевную близость.
Вскоре все как будто позабыли о неприятном случае. Пили, ели, но
разговор в кругу не налаживался. Зато вовсю веселились нукеры. Пели,
боролись, состязались в стрельбе из лука. Где-то там с ними были Джэлмэ и
Боорчу, младшие братья хана, туда же ушел и Хасар. Хан и сам ушел бы к
воинам, но надо было сидеть тут, поддерживая хотя бы видимость согласия.
Вдруг прибежал испуганный Тэмугэ-отчигин.
- Тэмуджин, Бури-Бухэ рубанул мечом нашего Бэлгутэя!
Тэмуджин вскочил. Борте хотела его удержать - грубо оттолкнул ее,
бросился к столпившимся у телег нукерам. Бэлгутэй стоял, спустив с правого
плеча халат, левой рукой зажимал рану, из-под пальцев медленно ползла
кровь. Бури-Бухэ с обнаженным мечом прижался спиной к повозке, маленькие
глаза свирепо сверкали. Его нукеры, нукеры Сача-беки и Тайчу вставали с
ним рядом.
- Ты как посмел обнажить меч против моего брата?
- Он ударил моего нукера!
- Твой нукер украл нашу узду!- сказал Бэлгутэй.- Оставь его, брат. Не
надо ссориться. Рана моя пустяковая.
Растолкав нукеров, подошел Сача-беки, упер руки в бока, бросил Бэлгутэю:
- Получил? По заслугам... Смирнее будешь.
От гнева у Тэмуджина потемнело в глазах. Он схватил на телеге пустой
бурдюк, хлобыстнул по лицу Бури-Бухэ. Откуда-то вынырнул Тайчу, кинулся к
нему со сжатыми кулаками. Хасар подставил ногу, и Тайчу упал.
Нукеры с той и другой стороны схватили сучья, палки, начали колошматить
друг друга. С горящей головней в руках, весь черный от сажи, Хасар вскочил
на телегу, хищно ощерился, через головы нукеров достал Сача-беки. Головня
опустилась на макушку нойона, взвился сноп искр, затрещали волосы,
Ослепнув от дыма, искр и ярости, Сача-беки взобрался на телегу. Сцепились.
Рухнули на землю. Бури-Бухэ, будто рассерженный кабан, как щенят,
раскидывал нукеров. Верхом на коне налетел Чаурхан-Субэдэй, колотушкой для
сбивания кумыса стукнул по голове Бури-Бухэ. И тот пошатнулся, осел, на
него навалилось человек десять.
Тэмуджину в схватке изодрали халат, разбили нос. Он вырвался из схватки
голый по пояс, сморкаясь кровью. Борте, мать подхватили его под руки,
потащили в сторону
На войлоках пиршественного круга по-прежнему сидели Алтай, Хучар,
Даритай-отчигин. Сварливые матери Сача-беки стояли на коленях и, будто на
состязаниях, криками подбадривали своих. Тэмуджин рванулся к ним сунул той
и другой кулак под нос,
- Задавлю, старые вороны!
Прибежал Боорчу. Без шапки, волосы растрепаны, правое ухо вздулось,
покраснело, глаза ожесточенно-веселые. Схватив аркан, накинул на толстую
Эбегай-хатун, свободным концом подтянул Ковачин-хатун. Старухи оказались
связанными спиной к спине. Этого Боорчу показалось мало. Принес еще аркан
и привязал хатун к сосне.
К этому времени шум драки начал утихать. Людей Тэмуджина было больше, и
они одолели нукеров Сача-беки и Бури-Бухэ. Тэмуджин сел на войлок, выпил
холодной воды, ощупал вздувшийся нос, зло спросил нойонов:
- Почему сидите? Чего ждете?
- А мы не знаем, из-за чего драка,- сказал Алтан.- И не можем понять,
кто кого бьет.
- Мы все тут родичи. Защищая одного, обидишь другого.-Даритай-отчигин
сокрушенно вздохнул.
Мать принесла чей-то грязный, пропахший потом халат, набросила на плечи
сына, прошептала:
- Умерь свой гнев, сынок. Будь спокойнее. Думай.
Привели скрученных, избитых, в изодранных халатах Сача-беки, Тайчу и
Бури-Бухэ. Увидев их, старые хатун перепугались до смерти, завыли,
запричитали: Ковачин-хатун - жалобным, дребезжащим голосом, Эбегай-хатун -
густо, как сытая корова.
- Не мучай женщин! - крикнул Сача-беки.- Уважай старость!
- Разве можно уважать тех, кто не уважает ничего? Они оплевали
достоинство хана, избранного вами!
Мать поклонилась ему.
- Хан и сын мой Тэмуджин! Они поняли, к чему приводят длинный язык и
опережающие разум руки. Я вижу, они готовы стать на колени и попросить
прощения.
- Ничего они, злоязыкие, не поняли! Удавлю обеих на одном аркане!
Хатун перестали выть и причитать.
- Мы поняли все!- торопливо сказала Ковачин-хатун.
- Прости, великодушный!- сквозь слезы, хлюпая широким носом, выдавила
из себя Эбегай-хатун.
В сердце Тэмуджина не было жалости к этим вздорным женщинам. И он, не
дрогнув, повелел бы удавить обеих. Но мать, говоря о руках, опережающих
разум, напоминала ему еще раз - думай! Сейчас он доверял матери больше,
чем себе. Дал знак Боорчу - освободи.
- Ну, а вы?- Немигающие глаза его уставились на Сача-беки, Тайчу и
Бури-Бухэ.- Вы не слабые умом женщины, о чем думали вы?
Бури-Бухэ не выдержал его взгляда, медленно, будто его давили в
затылок, опустив голову, пробормотал:
- Я слишком много выпил вина.
Взгляд Сача-беки был не ломок, в нем он видел вызов и бессильную
ярость. Это - враг. И его младший брат смотрит зверенышем. <Я убью вас! Я
убью вас!>- твердил хан про себя с мстительной злорадностью. Сача-беки
будто услышал его невысказанные мысли, поднял лицо к небу. Пухлое белое
облако плыло в ясной синеве над зелеными шапками одиноких сосен. И когда
он опустил голову, в его взгляде что-то все-таки надломилось, на одно
короткое мгновение мелькнул страх.
- Пьян был не один Бури-Бухэ,- сказала мать.- Все они лишились разума
от архи. Так, Сача-беки?
Сача-беки молчал.
- Так?- настойчиво-просяще повторила она.
- Так, Оэлун-хатун... Мы были пьяны.
- Вы, кажется, не протрезвились и сейчас!- зло бросил Тэмуджин.
- Мы протрезвились. Прости нас... хан.
- Это голос трезвого человека! Я прощаю вас.
Их взгляды встретились. <Берегись!>- предупреждал Сача-беки. <Ты
боишься за свою жизнь, трус, и я презираю тебя!>- ответил ему Тэмуджин.

IX

Вечерние тени заполнили узкие улицы. Лучи уходящего солнца скользили
поверх глинобитных и кирпичных стен. На кумиренках, венчающих крыши
богатых домов, ослепительно взблескивали зеркальца, оберегающие жилища от
злых духов. Над стенами, над крышами вставали стройные, как пагоды,
темно-зеленые туи, шапками розоватой иены вздымались цветущие абрикосы и
персики.
По улицам неторопливо, вдыхая сладкий запах весны, позванивая связками
монет, шел с рыночных площадей люд, катили тележки мелкие ремесленники, с
коромыслами и узлами на плечах тянулись к городским воротам земледельцы
предместий. Тень забот и усталости лежала на лицах людей. Может быть,
единственным, кого не снедали заботы, был Хо. Во всей Поднебесной империи,
озаренной благодеянием золотого хуанди, нельзя было найти более
счастливого человека. У него лучшая на свете жена. У него растет сын. У
него есть чем кормить свою семью - что еще надо? И Хо ничего больше не
желал, Но, видимо, недаром в памятный вечер проводов бога домашнего очага
старый Ли Цзян услаждал медом уста Цзао-вана. От верховного владыки
Юй-хуана бог домашнего очага возвратился с большим запасом милостей.
Из степи приехали послы хана кэрэитов. От них Хо узнал удивительное:
сын Есугей-багатура Тэмуджин не только жив, но и возведен своими родичами
в ханское достоинство. Наверное, жива и сестра Хоахчин.
Но в запасе у Цзао-вана была еще одна радость, совсем уж неожиданная.
Татарские племена после долгих колебаний решили отложиться от
Алтан-хана. Император повелел сурово наказать отступников. В степь
снаряжалось войско. Юнь-цзы и Хушаху просили кэрэитов помочь в войне с
татарами. Те охотно согласились. Но столь легкое и быстрое согласие
возбудило подозрение высоких сановников. Хо было велено вызнать все их
тайные думы и намерения. Однако ничего такого не оказалось. Нойоны
рассчитывали, что, оказав помощь Алтан-хану, они могут впоследствии смело
опираться на него в борьбе с найманами. На татар, предполагали они, вместе
с ними пойдет и Тэмуджин, Передавая все это князю Юнь-цзы и Хушаху, Хо с
особым нажимом несколько раз произнес <хан Тэмуджин>, стараясь, чтобы
сановники обратили благосклонное свое внимание на это имя. Однако гладкое,
сытое лицо Юнь-цзы скривилось в пренебрежительной усмешке.
- Какой он хан!
Хо стало обидно за Тэмуджина.
- Его прадед Хабул был первым ханом монголов.
- Ты становишься чрезмерно осведомленным. Откуда это тебе известно?
- Осмелюсь напомнить: я вырос в степях. Был рабом Есугей-багатура. А
он отец Тэмуджина.
- И ты знаешь этого новоявленного хана?- спросил Хушаху.
- Мы были с ним дружны.
- А что, князь Юнь-цзы, это может нам пригодиться. Возьмите его с
собой в поход.
Даже в самом сладостном сне Хо не снилось такое. Он разыщет Хоахчин, он
увидит Оэлун-фуджин и рыжего строптивца! Не шел, а плыл по улицам Чжунду
счастливый человек Хо.
От городских ворот, вжимая прохожих в стену, двигались конные
стражники. Тяжелая поступь коней, бряцание оружия заполнили щель улицы. За
стражниками голые по пояс, со связанными за спиной руками шли бунтовщики
или разбойники. Замыкали шествие снова конные стражники с короткими
копьями, нацеленными в голые спины.
Хо стало зябко, словно острие копья уперлось в его поясницу. Он
вспомнил, что его поджидает Елюй Люгэ, и прибавил шагу. Потомок
императоров Ляо по-прежнему хотел знать все, что делается на севере.
Платил за сведения щедро, без его денег пришлось бы худо, но каждый раз
серебро и медь обжигали Хо руки, и обретенное счастье начинало казаться
хрупким, ненадежным, как первый ледок на зеркале пруда.
Елюй Люгэ сидел за столиком. Встретил Хо приветливо, велел сесть, налил
чаю. От прозрачно-коричневого напитка поднимался пахучий пар, на дне
чисто-белой фарфоровой чашки мерцали искорки света. Вкус чая был терпкий,
вяжущий во рту.
- Ну что твои кэрэиты?
- Они пойдут на татар. И хан Тэмуджин тоже.
Елюй Люгэ с досадой опустил кулак на хрупкий столик.
- Безумцы!
- Татары - их старые враги.
- Что ты понимаешь! И у татар, и у кэрэитов один враг - божественный
хуанди!
- Не говорите так, нижайше прошу вас!
- Боишься за свою жизнь? Рушатся царства, гибнут племена и народы -
что жизнь человека!
- Если я умру на деревянном осле, что будет с моей женой, сыном и
старым Ли Цзяном? Отпустите меня, великий господин, снимите кангу с души!
- Не бойся. Когда-нибудь ты возблагодаришь небо, что оно свело тебя со
мной. Золотая империя долго не проживет. Она похожа на тигра,
проглотившего ежа. Рычит, корчится, безумея от злобы, кидается то туда, то
сюда, а смерть - в собственном брюхе.
- Зачем мне все это, великий господин? Маленькому человеку надо
довольствоваться малым.
- Думай так, садясь за стол...
Елюй Люгэ поднялся, приоткрыл дверь во внутренние покои, кого-то
позвал. К ним вышел рослый юноша. Широкие рукава его халата, отделанного
по плечам и воротнику мехом, суживаясь от локтей, свисали ниже колен...
- Это Елюй Чу-цай. Мой молодой родич, очень способный к наукам. Ты
будешь рассказывать все, что знаешь о степных народах. Приходи ежедневно.
- Не могу я сюда приходить ежедневно!- с отчаянием сказал Хо.- Это
опасно!
- Напротив. Ты сможешь бывать здесь открыто. Императору нужны слуги,
знающие язык, обычаи и нравы врагов. Таким слугой и хочет стать Елюй
Чу-цай. Ты будешь его учителем.
Домой Хо шел так, будто за ним гнались. Он бы пустился бежать, если бы
не опасался, что его примут за вора или преступника. Всякий раз, когда
уходил от Елюй Люгэ, ему не терпелось поскорее попасть домой, сбросить с
себя гнет душевной тяжести.
У ворот (недавно покрыл их свежей краской) перевел дыхание, отодвинул
заложку. Солнце село, по улицам текли уже не тени, а сумерки, но во дворе
было светло от цветущих персиков, вишен, абрикосов и слив. Ветви без
единого листочка были облеплены розовато-белыми цветами, лепестки
осыпались на землю, и она казалась припорошенной снегом. Много времени,
сил отдал Хо старому саду, и буйное цветение деревьев вознаградило его
труд. Из распахнутых дверей дома выглянула Цуй. Вытерев руки о передник,
побежала ему навстречу. Так было всегда. Ли Цзян не раз ворчливо
выговаривал ей, что женщине, ставшей матерью, не подобает вести себя так.
Она обещала быть степенной, но тут же забывала об этом. Наверное, иначе
она и не могла. За день накапливалось столько такого, о чем надо было
поговорить с ним,- до степенности ли тут!
- У нас гости. Монгол!
- Кто?
- Конечно, Бао Си. А наш мальчик сегодня сказал: <Муцинь>'! Что-то
бубнил-бубнил, потом слышу: <Муцинь>.- Лицо Цуй словно бы подсвечивал
изнутри волшебный фонарик.
[' М у ц и н ь - мать (кит.).]
Он снисходительно улыбнулся.
- Ты ошиблась. Он должен был сказать: <Фуцинь>'.
[' Ф у ц и н ь - отец (кит.).].
- Ну, что ты, Хо, как я могла ошибиться! Я его укладывала спать. Он
ухватился за мои волосы ручонками и так ясно, будто взрослый, сказал:
<Муцинь>.
- И все?
- А что еще?
- Он должен был тебе сказать: <Муцинь, ты все время меня толкаешь в
постель, а я спать не хочу. Мне играть хочется>. Так он мне вчера на тебя
жаловался.- Хо засмеялся, легонько стукнул ее по плечу.
Они стояли посередь дорожки, болтали, пока в дверном проеме не
показался Бао Си.
- Какие у меня родственники! Вы не рады гостям?
Ужинали в беседке. На ветви деревьев Цуй повесила бумажные фонарики.
Свет струился по белой кипени цветов, падая на резные,с красноватыми
черенками листья пионов, на сочную зелень астр. Старый Ли Цзян, выпив
чашечку рисового вина, самодовольно поглаживал впалый живот, рассказывал
гостям, какой у него хороший внук - крепкий, смышленый. Малыш, не
догадываясь, что разговор о нем, пробовал достать фонарик, но слабые
ручонки соскользнули со столбика беседки. Мальчик упал и громко заплакал.
- Видите, не к сладостям тянется, а к огню,- глубокомысленно заметил
Ли Цзян.- Умный хочет познать, глупый - пожевать.
В саду становилось все прохладнее. От чаши водоема тянуло сыростью. Цуй
унесла сына в дом. Вскоре ушел и Ли Цзян. Бао Си сказал:
- Хо, ты должен мне помочь. Я хотел бы встретиться с князем Юнь-цзы.
- С князем? Зачем?
- Наше селение разграбили стражники. Пять человек бросили в яму.
Хо вспомнил, как вели по улице бунтовщиков, внутренне сжался,
- За что?
- Податями, поборами нас разорили вконец. Немного пошумели...
- Князь, мне кажется, этими делами не ведает.
- Он - наследник императора. Пожелает - может все. Но пожелает ли?-
Бао Си был задумчив, говорил с неохотой, словно бы через силу,- Не хотел я
идти сюда. Не верю, что тут не знают о бедствиях земледельцев. Чиновников
становится все больше. И каждый хочет есть, каждый хочет жить в большом
доме и ходить в дорогих одеждах. Где что возьмут они, если не у нас?
- Я часто вижу бунтовщиков. Их гонят сюда, потом казнят,- Хо снизил
голос до шепота.
- Вот и нас обвиняют в бунте. А что мы сделали? Сборщикам нет дела,
что зерна во многих домах осталось только на семена. Пристают с ножом к
горлу - отдай... Помоги, Хо, увидеть князя, Я передам ему бумагу, где
перечислены все наши беды.
- Я проведу туда, где он бывает...
Хо надеялся на силу своей железной пластинки. Но Бао Си с ним не
пустили. Он остался поджидать князя у ворот.
В этот день Бао Си не вернулся. Пришел через три дня. Но что с ним
сделали! Лицо почернело, глаза ввалились. Бао Си скрежетал зубами, ругался:
- Чужеземная собака! Жирная чжурчжэньская лягушка!
- Что произошло, Бао Си?
- Угостили лапшой из бамбуковых палок.

Х

- Едут!- закричал Боорчу, сорвал с головы шапку, хлопнул ею по
колену.- Едут, хан Тэмуджин!
Тэмуджин и сам видел: перевалив через голую сопку, к куреню шагом
спускались всадники - воины племен уруд и мангут. Оставив у ущелья
Дзеренов Аучу-багатура и Джамуху, они возвратились в свои кочевья, забрали
жен, детей, скот. До сегодняшнего дня никто не знал, куда они пойдут.
Могли пойти к хану Тогорилу, к найманам, пристать к другим племенам. Но
они остановились близ его кочевий и вот - едут.
- Хан Тэмуджин, садись в юрте на свое высокое место, а то
подумают - выскочил встречать,- торопливо проговорил Боорчу.- Караульные!
Замрите на месте, как сухостойные деревья! Вы охраняете не повозку с
кумысом - ханскую юрту!
Тэмуджин сел на войлок против входа в юрту, подумал, что Боорчу
радуется, наверное, рано. Еще не известно, захотят ли они кочевать вместе
с ними. А если захотят, то признают ли его своим ханом? Уруды и мангуты,
слышно, люди отчаянные...
У юрты с коней слезли трое. Двое были незнакомы, третьего, узколицего
человека с длинной седеющей бородой, Тэмуджин узнал и очень обрадовался.
Это был Мунлик, верный друг его отца. Мунлик, помогший выжить в самое
трудное время. Мунлик, чей сын шаман Теб-тэнгри сделал для него больше
любого из людей.
Боорчу задержал людей у порога:
- Подождите. Я узнаю, свободен ли хан от своих забот.
Зашел в юрту, подмигнул - пусть знают наших!
- Зови!- нетерпеливо сказал Тэмуджин.
Гости вошли, с достоинством поклонились. Он встал, положил руки на
плечи Мунлика.
- Не кланяйся. Это я должен припасть к твоим ногам в сыновьей
благодарности. Я сам, моя семья давно ждем тебя, чтобы сказать - спасибо!
- Я не мог уйти от тайчиутов. Помогли эти смелые молодые нойоны.
- Спасибо и вам!- Тэмуджин повернулся к нойонам.- Э-э, ваши лица как
будто знакомы - где мог вас видеть?- Хитро прищурился.- Не вы ли помогали
анде Джамухе загнать меня в ущелье Дзеренов?
- Помогали?- удивился Хулдар.- Анда Джарчи, мы помогали или мешали?
- Мешали, Хулдар. Как могли.
- Куда вы держите путь?
- Мы пошли по дороге, указанной шаманом Теб-тэнгри. Она привела сюда.
- Я рад, когда ко мне приходят друзья. Но если вы ищете тихое место,
оно не здесь. Садитесь, дорогие гости, и помогите мне обдумать нелегкую
думу. Мой названый отец хан Тогорил вместе с воинами Алтан-хана идет на
татар. Он зовет меня с собой. Должен ли я идти с ним?
- У татар крепкие, кованные из железа шлемы,- сказал Хулдар.- Хотелось
бы попробовать на них остроту и стойкость мечей. Если пойдешь на татар, мы
будем с тобой.
- А потом вам захочется вернуться к Таргутай-Кирилтуху?
- Анда Джарчи, захочется нам вернуться к Таргутай-Кирилтуху?
Горбоносый немногословный Джарчи буркнул:
- Не захочется.
- А почему?- спросил Тэмуджин.
- Таргутай-Кирилтух человек с вареной печенью,- пояснил Хулдар.- Рядом
с ним молодые быстро стареют, а старые дряхлеют. Возле него даже мухи
жужжат лениво.
- Но не забываете ли вы, что я - хан? И тот, кто идет со мной, вручает
мне свою жизнь.
Может быть, ему не следовало вот так, прямо, без околичностей,
напоминать, что он не потерпит никакого своевольства. Но он подумал, что
будет лучше, если нойоны уйдут сейчас, чем покинут его, как Джамуху и
Аучу-багатура, в самое неподходящее время.
- Воля нойона для нукера, если она ему по совести,- резвый конь, если
не по совести,- тяжелая ноша, пригибающая к земле. То же и воля хана.
Умный нойон и умный хан будут одинаково стараться, чтобы нукеры мчались на
быстрых конях, а не тащились пешком, повесив голову. Анда Джарчи, так я
говорю?
- Так, Хулдар, так. Пеший далеко не уйдет. А кто недалеко ходит, тот
мало приносит.
Тэмуджин про себя одобрил их суждения. За хорошим нойоном пойдут
нукеры, за хорошим ханом - нойоны. И пока они необходимы друг другу, все
будет как надо. Если он даст этим людям то, чего им не добыть
самостоятельно, они никуда не уйдут. Но что они хотят получить?
- Татары - мои кровные враги. Они погубили моего отца, и я не успокою
свою душу, пока не отомщу. Так велит голос крови. А что будете искать вы в
татарских куренях?
Широкоскулое лицо Хулдара расплылось в простодушно-лукавой улыбке.
- У них большие стада и богатые юрты. У нас скота мало и юрты дырявы.
Но кони быстры и мечи остры.
- Достойный Мунлик, я не слышу твоего мудрого слова.
Потеребив бороду, Мунлик осторожно проговорил:
- Разумно ли помогать Алтан-хану китайскому, врагу еще более
коварному, чем татары?
- Уж не помочь ли бедным татарам?- насмешливо спросил Боорчу.
Мунлик с неодобрением посмотрел на него.
- Алтан-хан руками татарских нойонов душил нас. Теперь хочет нашими
руками утихомирить татар. Потом мы станем ему не угодны - в чьи руки
вложит карающий меч?
Незадолго перед этим у Тэмуджина был нелегкий разговор с родичами. Они
не хотят воевать с татарами. Говорят: в последние годы татарские нойоны
никого не трогали, если их расшевелить, бед не оберешься. Воины Алтан-хана
уйдут, Тогорил уйдет, а им уходить некуда, надо жить у татар под боком.
Верны рассуждения родичей, верны опасения Мунлика. Но он видит еще и
другое. Его страшит как раз миролюбие татар. Если они поладят с тайчиутами
и меркитами,- а так оно и будет,- его крохотное ханство треснет, как яйцо
жаворонка под копытом. Но что родичам ханство! Что голос крови, взывающий
о мести!
- Достойный Мунлик, твои слова смутили мои ум, но не убедили.
Алтан-хан душил нас руками татар - правильно. Однако не он нашими, а мы
его руками стиснем татарские глотки. Дважды такою случая в жизни не
бывает, и мы воспользуемся им. Пусть Алтан-хан думает, что мы ничего не
понимаем... Будь тут твой сын Теб-тэнгри, он бы одобрил мои думы.
- А разве я не одобряю? Я только хочу, чтобы ты все хорошо понял.
Ошибешься - погибнешь, как твой отец или хан Амбахай. Будь осторожен,
будто лошадь, идущая по весеннему льду.
- Я буду осторожен. А сейчас идемте к моей матери, она будет рада
видеть тебя, достойный Мунлик, и вас, отважные багатуры.
С этого дня начались приготовления к походу. Нойоны-родичи с ним не
спорили, но чем ближе становилось время выступления, тем сильнее он ощущал
их скрытое противодействие Они не хотели выставлять всех воинов, сажали их
на негодных коней, давали пустые колчаны.
- Чем же они будут воевать?- спросил он у Сача-беки.
- А я не знаю. Война твоя, ты должен и знать,- ухмыльнулся Сача-беки.
Внутри у Тэмуджина все клокотало от бешенства, но он вынужден был
сдерживаться - не время ссориться. Он разослал по куреням братьев -
Боорчу, Джэлмэ, Чаурхан-Субэдэя, каждого подкрепив полусотней нукеров,
повелев, где хитростью, где острасткой, снарядить воинов. Они подбирали
коней, разыскивали припрятанное оружие, заставляли отлаживать седловку.
Сам Тэмуджин почти не слезал с коня, скакал от куреня к куреню,
подбадривал своих друзей, терпеливо разбирал споры. И всюду таскал за
собой Джарчи с Хулдаром, как живой укор своим родичам.
Ему стало казаться, что сопротивление нойонов-родичей сломлено,
Накануне дня выступления во главе своих воинов пришли Алтан, Хучар,
Даритай-отчигин. Позднее должны были подойти Сача-беки, Тайчу и Бури-Бухэ.
В этот вечер он рано лег спать. С рассветом нужно было выступать, Его
разбудили под утро. У порога юрты со светильником в руках стоял Боорчу,
рядом с ним, совершенно нагой, Джэлмэ. Борте, глянув на него, прыснула и
стыдливо прикрыла глаза одеялом.
- Хан Тэмуджин, на меня и мою полусотню напали люди Сача-беки. Десять
человек убили, у остальных отобрали коней и одежду.
Тэмуджин медленно поднялся. Ему вдруг нечем стало дышать. Потер рукой
горло, прохрипел:
- Поднять всех! Догнать! Изрубить!
Боорчу взял его халат, кинул на плечи Джэлмэ.
- Прикройся. Хан Тэмуджин, Сача-беки ушел далеко...
- Ты слышал, что я сказал!
- Пас ждет хан Тогорил. А мы будем гоняться за Сача-беки. Хан уйдет,
подумав: обманщики.
- Хан Тэмуджин, мы шли сюда целый день и половину ночи. Сача-беки не
сидел на месте в это время...- Джэлмэ поправил халат, из-под него
виднелись голые ноги, исцарапанные колючками, в кровь разбитые о камни.
- Молчи!- Тэмуджин стиснул кулак, готовый ударить его в лицо, Он уже
понимал, что гнаться за Сача-беки сейчас никак нельзя, и всю свою ярость
обратил на Джэлмэ:- Проспал! Наверное, пил вино и шнырял по юртам молодых
вдов.
- Я не пил вина и не шнырял по юртам!- Голос Джэлмэ задрожал от
обиды.- Что я мог сделать с полусотней?
- Вы ничего не можете, не умеете! Уходите!
Джэлмэ сбросил с плеч халат, пнул его босой ногой и вышел из юрты.
Боорчу поставил светильник к очагу, осуждающе покачал головой и тоже
вышел. Борте села в постели, прикрывая голые груди углом одеяла.
- Ну что ты делаешь, Тэмуджин! Из повозки выпрягается вол, а бьешь
верховую лошадь.
- Молчи и,ты! Мне не нужны советчики!
- Тебе не нужны советчики. Тебе не нужны нукеры. Ты снова останешься
один!- Борте легла, отвернулась к стене.
Он поднял халат, брошенный Джэлмэ, оделся и вышел из юрты. В курене
было тихо. Полная луна висела низко над серебристой степью. Край неба в
татарской стороне подрумянила заря. Караульные, увидев его, качнули копья,
замерли. Он молча прошел мимо, сутулясь больше обычного.
В неплотно прикрытый дверной полог юрты Джэлмэ пробивалась узкая, как
лезвие меча, полоска света. Он, поколебавшись, переступил порог. Джэлмэ
был уже одет. Макая клочок шерсти в молочную сыворотку, протирал ссадины
на ногах, Здесь же были его брат Чаурхан-Субэдэй и Боорчу. Они о чем-то
говорили, но едва он вошел, умолкли. Криво усмехнулся.
- Судите-рядите, какой я нехороший?
- Какой бы ни был, ты - хан. А кто мы?- Джэлмэ бросил мокрый клочок
шерсти, стал обуваться, морщась от боли.
- Вы - мои друзья. Я, кажется, наговорил лишнего. Но разве выдержит
сердце, когда сталкиваешься с таким коварством! Начнешь кидаться на
собственную тень. Не обижайтесь. За ссадины на твоих ногах, Джэлмэ,
Сача-беки когда-нибудь заплатит головой,
Боорчу глянул через дымоход на небо:
- Не пора ли собираться?
Он тоже посмотрел на блекнущие звезды, подумал, что умница Боорчу, щадя
его, не хочет, чтобы этот разговор продолжался. Они и в самом деле самые
близкие друзья, ближе и лучше любого из родичей.
- Пора, друг Боорчу. Подымайте людей. Я пойду одеваться,
От этого разговора ему стало много легче, но предательство Сача-беки не
выходило из головы. Угрюмо думая о нем, надевал военные доспехи. Борте
помогала затягивать ремни, оправляла на нем одежду.
- Возьми меня с собой, Тэмуджин,
- Зачем?
- Оберегать тебя.
- У меня есть нукеры. Ты смотри за сыном, И не давай спать охране
куреней.
- Я все исполню как надо А ты будь осмотрительнее. Сам же знаешь,
горячность мешает тебе.
- А кому она помогает?
- Но другие умеют охладить себя. Мой отец, а его недаром зовут
сэченом, говорил так. Если злоба застилает глаза и на конце языка обидные
слова, не торопись произносить их. Перед этим один по одному пригни
пальцы. Вот так.- Борте вытянула растопыренные руки, словно пересчитывая,
прижала один по одному пальцу к ладони.- Можно и совсем незаметно.-
Опустила руки, спрятала их в рукавах.- Будешь так, делать, и врагов согнет
твой ум, как эти пальцы.
Слух об отступничестве Сача-беки облетел курень и расположенный возле
него стан прибывших воинов. Приехали дядя, Хучар, Алтан.
- Надо отменить поход и догнать Сача-беки!- воинственно выкрикивал
коротышка Даритай-отчигин.
- Мы клялись быть вместе,- сказал Хучар.- Если трое не пришли, что
делать остальным?
Алтан пыхтел, наливаясь густой краской.
- Их принудили отколоться твои нукеры. Они вели себя так, будто
завоевали наши курени.
У Тэмуджина мелькнуло подозрение - уж не сговор ли тут? Сача-беки,
Тайчу и Бури-Бухэ ушли. Эти готовы его догонять. Поход сорвут. Потом
постараются оправдать предателей. Он опустил руки, один по одному сжал
пальцы в кулак.
- О наших родичах-отступниках говорить будем потом. Когда возвратимся
из похода.
Воины по четыре в ряд двигались мимо куреня. Толпа людей провожала их
молчанием. Тэмуджин сел на саврасого коня. Алтан, Хучар, Даритай-отчигин
тяжело поднялись в седла, поехали за ним. А следом строем, как стража,
охраняющая пленных, ехали его братья-Хасар, Бэлгутэй, Хачиун,
Тэмугэ-отчигин, старые друзья - Боорчу, Джэлмэ, Чаурхан-Субэдэй и новые
товарищи - Хулдар, Джарчи. Он злорадно усмехнулся. Так-то, дорогие
родственнички!
Тогорил уже поджидал его на условленном месте. От него Тэмуджин узнал,
что татары, выматывая войско Алтан-хана мелкими стычками, отступают по
реке Улдже.
- Мы должны как можно скорее соединиться с китайцами,- говорил хан.
Они сидели в походном шатре. Хан, его сын Нилха-Сангун, брат Джагамбу,
нойоны были в дорогих доспехах, отделанных серебром и бронзой. Бедняга
Хасар едва сдерживался, чтобы не пощупать руками сияющие латы
Нилха-Сангуна.
- Хан-отец, а почему татары идут по Улдже? Куда они направляются?
- Думаю, к нутугам тайчиутов.
- Я тоже так думаю. Они соединятся с Таргутай-Кирилтухом, последуют
дальше, и к ним пристанет Тохто-беки со своими меркитами. Надо перехватить
татар на дороге.
- Надо бы. Но чэнсян' повелел идти к нему.
[' Ч э н с я н - ранг императорскрого министра.]
Нойон Тогорила Хулабри сказал недовольно:
- Чэнсян пустит нас впереди, мы будем рубить татар, а его воины -
давить нам спину и подбирать добычу.
И по тому, как одобрительно загудели другие нойоны, Тэмуджин понял, что
Халабри высказал не только свою думу. Вмятинки на рябим лице Тогорила
потемнели.
- У вас одна забота - добыча. За плечами чэнсяна десять туменов
воинов. Пока они в степях, лучше не задирать носа.
- Мудро сказано, хан-отец! Подходишь к чужой юрте - не дразни собак.
Нельзя ослушаться чэнсяна, но двигаться ему навстречу можно любым путем. И
по Улдже тоже...- сказал Тэмуджин.
Нойоны весело засмеялись. Хан Тогорил скупо улыбнулся.
- И хитер же ты, мой сын Тэмуджин. Пожалуй, даже похитрее
Джамухи-сэчена.
- Почему он не здесь, хан-отец?
- Наверно, не хотел встретиться с тобой. Не думал я, что вы подымете
руки друг на друга. Огорчили мое сердце.
- Моей вины в этом нет.
- Я думаю, виноваты оба. Оба и сделайте шаг к примирению.
Тэмуджин промолчал.
Долина Уэлдже была удобна для засады. По обоим берегам светлоструйной
реки росли кустарники, перемежаясь лугами с высокой, нетоптаной травой.
Хан Тогорил и Тэмуджин рассредоточили воинов в кустарниковых зарослях,
наказав под страхом смертной казни ничем не выдавать своего присутствия.
Татары появились на склоне дня. Россыпью протрусили разведчики, прошли
дозорные сотни. Кони под татарами были усталые, дозоры выбирали наиболее
легкий путь по открытым местам, не особенно внимательно присматривались к
зарослям. Показались основные силы. Тэмуджин отвел ветку тальника,
приложил ладонь к глазам. Татары двигались без строя. Лошади на ходу
хватали траву. Ну, проклятые, держитесь!
Пронзительно завыли сигнальные стрелы. Воины Тэмуджина и Тогорила с
двух сторон бросились на татар. Те остановились, на мгновение застыв от
изумления. Потом одни поскакали вперед, другие стали поворачивать коней.
Понемногу татары упорядочили свои ряды, но сдержать неожиданного напора
не смогли, покатились назад.
Бросив поводья на луку седла, Тэмуджин мчался рядом со своими воинами.
Перед ним маячили согнутые спины татар. Враги оглядывались, били пятками в
бока усталых лошадей. Настигнув одного из них, Тэмуджин поднял меч.
Татарин повернул голову. В молодом лице ни кровинки, в глазах ужас. Удар
меча пришелся по затылку, не защищенному шлемом. Татарин медленно
склонился на гриву коня, вывалился из седла.
Татары смяли собственные обозы, заметались меж повозок, пытаясь
закрепиться за ними. Грузный старик в золоченом шлеме бил плетью своих
воинов, поворачивая назад. Но они текли мимо него. Опустил плеть, выхватил
меч и кинулся навстречу воинам Тэмуджина. Серый конь, дико вытаращив
глаза, всплывал на дыбы. Меч старика с сокрушающей силой опускался на
головы воинов, а их удары были бессильны поразить старика, закованного в
железные доспехи. Вокруг него стала образовываться пустота. Остановив коня
между двух повозок, он никого не подпускал к себе. На татар это
подействовало лучше плети они стали пробиваться к старику. Падали одни, по
их трупам лезли другие. Тэмуджин достал лук. Но выстрелить не успел. К
старику подскакал Чаурхан-Субэдэй. Он не кинулся на него, как другие,
прыгнул на повозку, с нее, по-кошачьи изогнувшись,- на серую лошадь. Падая
вместе со стариком на землю, ударил его ножом в шею.
Татары взвыли и, не пытаясь больше сопротивляться, бросились бежать.
Подъехав к Чаурхан-Субэдэю, Тэмуджин слез с коня, ногой тронул тело
поверженного старика.
- Отважный был человек! Не знаешь, кто это?
- Нет.
- Хан Тэмуджин, я, кажется, знаю этого человека.- Пожилой, худо одетый
воин склонился с седла, разглядывая лицо убитого - Да это он, Мэгуджин
Сэулту, большой татарский нойон.
- Откуда тебе это известно?
- Я служил сотником у Тохто-беки. И от его имени вел переговоры с этим
и другими нойонами. Потом меня в оковах взяли в плен. Ты даровал мне жизнь
и волю...
- Припоминаю. Почему же ты не ушел к своим?
- Своих я нашел в твоем курене, хан,- загадочно усмехнулся воин.
- Тебя заставили идти на войну?
- Я пошел сам. Меч для меня сподручнее ножа, которым выстругивают
стрелы.
- Он был помощником Тайчу-Кури,- пояснил Чаурхан-Субэдэй.- Я взял его
в свою сотню. Воинское дело Чиледу знает лучше меня.
- Пусть же будет сотня под его началом, а тебе, Субэдэй багатур,- так
отныне зовут тебя - найдется другое дело. Знай, сотник Чиледу, я
вознаграждаю людей за ум, храбрость и верность. Служи мне - и будешь
отмечен.
Наступившая ночь спасла татар от окончательною разгрома. Под покровом
темноты, побросав все, что могло затруднить движение, они ушли вниз по
Улдже. В руках Тэмуджина и Тогорила оказалась богатая добыча. Отягченные
обозом, табунами и стадами, они не могли уже преследовать татар.
На другой день, отделив от пленных мужчин пожилых женщин, изрубили их и
двинулись в обратный путь. Шли вверх по долине, мимо белеющих в траве
трупов (воины сняли одежду с мертвецов), и запах смерти, густеющий под
жарким солнцем, вызывал тошноту.
Тэмуджин уговорил хана-отца не ходить к чэнсяну со всем захваченным
добром, чтобы не возбуждать в его сердце завистливой жадности, а подарить
ему тысячу коней. Если он хочет получить больше, пусть добывает сам.
Чэнсян, хилый, совсем не воинственный старичок, был рад и этому
подарку. Ему можно было и ничего не дарить, Он, как понял Тэмуджин, боялся
углубляться в дикую степь. Теперь, когда татары побиты, повеление
императора он мог считать выполненным и со спокойной совестью возвратиться
домой.
В стане чэнсяна Тэмуджин почувствовал мощь державы Алтан-хана. Крытую
повозку чэнсяна везли двадцать волов. Внутри могли не тесно разместиться
не меньше полета человек. Лакированные столики, занавески из шелка с
цветами невиданной красоты, мягкие подушки, на которых можно спокойно
сидеть и на самой тряской дороге, блеск расшитых золотом халатов, оружие,
отделанное так, что им не сражаться, а только любоваться. Это у чэнсяна, а
что у самого Алтан-хана? Хорошо, что не взял с собой Хасара, он бы извелся
от зависти.
В войске чэнсяна было много телег с широким настилом из крепких досок,
окованных железом. Останавливаясь на ночь, телеги опрокидывали, сцепливали
одну с другой железными крючьями, получалась прочная стена, ее не взять в
конном строю, не пробить стрелами, не разметать голыми руками. И колеса
телег окованы железом. Такие колеса выдержат любую дорогу. И где только
они берут столько железа?
Но заметил Тэмуджин и другое. Китайские луки были много слабее
монгольских, и владели ими воины не очень искусно. На лошадях держались
тоже хуже, чем монголы, гораздо увереннее чувствовали они себя на земле.
Чэнсян, радушно улыбаясь, показывал им все, что они хотели видеть.
Тогорил ничему не удивлялся. Он бывал в Чжунду и видел там многое. Чэнсян,
кажется, задетый его равнодушием, велел подогнать настоящую диковинку -
повозку, показывающую на юг. В нее были впряжены две лошади. Короткий
широкий короб был расписан изображениями птиц с ярким оперением, над ним
возвышался шест с деревянным человечком на верхушке. Правая рука человечка
вытянута вперед, на полдень. Повозка тронулась, круто повернулась, но рука
человечка все так же указывала на полдень Повозка поворачивалась вправо,
влево, крутилась на месте, но человечек, чуть подрагивая, упорно держал
руку в одном направлении. Тут даже Тогорил удивился. А Тэмуджин подошел к
повозке, заглянул в короб. Может быть, спрятали человека и дурачат их...
Но короб был пуст, в нем видны были лишь какие-то зубчатые колеса.
Заглянул под короб. И там ничего.
- Это божественная воля императора указывает нам путь к нему,-
напыщенно сказал чэнсян.- Пусть померкнут звезды и солнце, кромешная тьма
спустится на землю, но мы, следуя за повозкой, не собьемся с пути.
Довольный, что удалось так поразить монголов, чэнсян пригласил Тогорила
и Тэмуджина на обед в свой дворец на колесах. На этот раз обедали
вчетвером, из многочисленной свиты чэнсян оставил только одного сановника,
рыхлолицего человека с холеными руками. Держался сановник независимо, даже
высокомерно, а чэнсян почему-то не замечал этого. Был здесь и переводчик.
Он сидел за отдельным пустым столом и все время пялил глаза на Тэмуджина.
Бесшумные, молчаливые слуги меняли на столике блюда с неизвестными
Тэмуджину яствами, подливали приятно кисловатое, освежающее вино в
маленькие фарфоровые чашечки. Тэмуджин мало ел, почти не пил. Кто знает,
что на уме у этих позолоченных слуг золотого сына неба. Очень уж
хитроумный народ.
Чэнсян и сановник что-то долго втолковывали переводчику. Чужая речь
звучала непривычно и смешно.
- Они говорят,- начал переводчик,- вы хорошо послужили нашему
императору. От его имени они жалуют вождя кэрэитов высоким титулом вана, а
тебя, молодой предводитель храбрых воинов, чэнсян от своего имени жалует
титулом джаутхури.
Настороженным умом Тэмуджин уловил в этой любезной речи два острых
укола. Один был направлен и против него, и против Тогорила - их не
называли ханами, другой против него одного - титул Тогорилу жалован от
имени императора, а ему от имени этого старикашки Наверное, и разница в
титулах великая. На всякий случай спросил у переводчика, что означают эти
титулы.
- Ван - это князь, правитель, джаутхури - нойон, военачальник против
бунтовщиков.
- Скажи им мы - ханы!
Выслушав переводчика, чэнсян и сановник снисходительно заулыбались
Сановник начал что-то говорить, и его улыбка становилась надменной,
холодной, щеки пухлого лица отвердели.
- Он говорит,- начал переводчик неуверенно, будто затрудняясь в
подборе слов,- что как на небе светит одно солнце, давая тепло всему
живому, так и на земле священная особа хуанди своим благодеянием озаряет
пути идущих. Без солнечного света не вырастет и травинка, без соизволения
императора никто на земле не может стать выше других.
<Жирный дурак!>- подумал Тэмуджин и, пренебрегая предостерегающим
знаком хана Тогорила, сказал
- Передай ему: травы растут и в тени, люди живут и без милостей вашего
небесного хуанди!
Переводчик поклонился ему, и он услышал его тихий голос.
- Говори спокойнее...
Опешив от удивления, Тэмуджин замолчал. Этого человека он где-то видел
Он его знает. Но этого не может быть! А откуда человек знает его,
Тэмуджина? И что ему за дело до того, как он говорит? Или эта еще одна
китайская хитрость, что-то вроде повозки, указывающей на юг?
А переводчик невозмутимо передавал его слова. Они, против ожидания, не
рассердили чэнсяна и сановника, скорее развеселили. Переводчик повернулся
к нему.
- Они рады, что ты горячо ненавидишь татар. Они даже не против того,
что ты сам оцениваешь свои заслуги перед императором много выше, чем их
оценили другие. По прибытии в столицу они доложат императору о твоих
подвигах, и он пожалует тебе более высокий титул.
Тэмуджин ничего не понимал. Какая ненависть? Какие заслуги? В глазах
переводчика была невысказанная просьба. Какая? Чего он хочет?
- Ты перевел мои слова?
- Я сказал что нужно...
- Тэмуджин, не затевай ссоры, ты не дома,- уже сердито предостерег
Тогорил.
- Разговаривай с ними сам, хан-отец. Я не могу.
Хан Тогорил начал плести затейливую речь, пышную, как юрол, настолько
пышную, что невозможно было понять смысла нахлестнутых друг на друга
сравнений и сладкозвучных слов. Но Тэмуджин и не пытался понять.
Верблюжьей колючкой засело в нем: где видел переводчика? О чем просит
взгляд таких знакомых глаз? И вдруг вспомнил - Хоахчин! Такие же глаза у
Хоахчин. Так это же Хо! Конечно, это он! Не чудо ли!
Теперь он вовсе не знал, как вести себя. Рыхлолицый уже и так что-то,
кажется, заметил, с ухмылкой посматривает то на него, то на переводчика.
Из шкатулки, отделанной перламутровыми пластинками, чэнсян достал лист
бумаги.
- Здесь написана, что вы, дети императора, и впредь будете верно
служить ему, оберегать северные пределы от любых врагов и недругов и
клятвенно заверяете сына неба в своей верности.- Бережно, как хрупкую
драгоценность, чэнсян передал бумагу Тогорилу.
Тэмуджин потрогал лист рукой, он слабо захрустел под пальцами. По нему
крестиками птичьих следов бежали непонятные знаки. Смешные люди эти
китайцы! Гордые мужчины клянутся собственной кровью, а они - бумагой с
черными дорожками забавных крестиков. Или и тут какая-то хитрость?
Хо с поклоном подал хану Тогорилу тушь и кисточку.
- Поставь свой знак.
Хан был смущен. Поводив пальцами по строкам, он выбрал самый простой
знак и начал перерисовывать его внизу. Пользуясь этим, Тэмуджин шепнул
склонившемуся Хо:
- Я узнал тебя.
- Дай об этом знать моим господам.- И громче.- Ты тоже должен
подписать бумагу.
- Скажи им. я этого делать не стану. Я чту хана Тогорила, как своего
отца, и не смею ставить свой знак рядом с ним. Его знак - это и мой знак.
И я слишком маленький человек, чтобы показывать всевидящим очам сына неба
след, оставленный на бумаге моей ничтожной рукой.
Тогорил покосился на него:
- Боишься?
- Боюсь, хан-отец. Полагаюсь на тебя, на твою мудрость. Сделай так,
чтобы я не чертил этой кисточкой.
- Ох, и лукав ты! Ну да ладно.
Ссылаясь на степные обычаи, хан Тогорил сумел убедить, чэнсяна и
сановника, что подпись Тэмуджина рядом с его подписью стоять не может. Они
согласились - с досадой и неохотой.
- Спасибо, хан-отец, ты взял на себя мою половину груза. Разве я
когда-нибудь забуду это!
- Поговорим позднее...
- Хорошо. Хан-отец, посмотри на этого переводчика. Вспомни
слугу-китайчонка, который был у моего отца.
- Не помню.
- Но это он. Мы узнали друг друга.
Они переговаривались вполголоса. Так же вполголоса Хо что-то переводил
сановнику.
- Сказать им о тебе?- спросил Тэмуджин у Хо.
- Скажи.
- Переведи: когда я был маленьким ребенком и плохо держался на ногах,
падал, мой расшибленный нос и мои слезы вытирал добрый мальчик. Это ты,
Хо. Твоя сестра Хоахчин жива и здорова и часто вспоминает тебя. Можешь
говорить им иначе. Как будет для тебя лучше, так и говори.
Чэнсян и сановник умело изобразили на лицах удивление. Потом сановник
жестко сказал:
- Его сестра - подданная императора. Зачем ты держишь ее у себя? Без
особого на то позволения этого делать никак нельзя.
- Передай ему, что Хоахчин я не держу. Но разве женщина может
проделать одна далекий и опасный путь на свою родину?
- Сердце нашего императора скорбит о каждом подданном. Его сестра
должна обрести радость свидания с землей предков. Он поедет с тобой, затем
вместе с сестрой переправишь его к вану Тогорилу, Ты, ван, доставишь до
кочевий онгутов. А от них до срединной столицы они доберутся сами.

XI

С большой радостью покинул Тэмуджин стан чэнсяна. Все там было чужое,
малопонятное и, это он чуял нутром, враждебное. Тогорил думал несколько
иначе. Люди Алтан-хана не враждебны, а насторожены предательством татар,
из-за них не верят теперь никому. Надо стараться рассеять их
предубеждения, не выказывать гордости, как это делал Тэмуджин. Хан не
скрывал, что доволен титулом вана. Для него это щит против найман,
пригревших мятежного брата Эрхэ-Хара. Тэмуджину было не совсем ясно, как
можно защититься титулом, хотя бы и жалованным Алтан-ханом. Вот ему свое
ханское достоинство, наоборот, приходится все время защищать и
отстаивать... И Тэмуджину очень не хотелось, чтобы Тогорила называли ваном
- принижалось ханское достоинство. Он нашел хороший выход, стал называть
его <ван-ханом>. Тогорилу это пришлось по сердцу. Тэмуджин смотрел на его
рябое веселое лицо, на седые косички за ушами и внутренне посмеивался.
Стареет хан-отец. Пустыми побрякушками тешит себя.
Нагнав захваченные у татар обозы, стада и табуны, они разделили всю
добычу на две части, устроили прощальный пир и разошлись. Ван-хан
направился к своим кочевьям, Тэмуджин - к своим.
Проводив Тогорила, Тэмуджин велел позвать Хо, Поехали рядом. Слева,
справа двигались повозки, шли пленные, тянулись табуны и стада.
Разноголосый гул, горькая пыль, запах пота заполнили всю степь - от края
до края.
- Видишь, Хо, все это - мое! Такой добычи не брал, наверное, и мои
отец.
- Но он и не водил дружбу с Алтан-ханом...
Невозможно было понять, похвала это или осуждение. В седле Хо сидел
неловко, стремена были слишком коротки, ноги углом сгибались в коленях,
поводья держал в обеих руках. Так даже женщины не ездят.
- Отпусти ремни стремян и не держи руки так, будто в них фарфоровое
блюдо с вашей травяной едой! Забыл, как надо сидеть на коне? Забыл и все
другое?
- Ездить на коне отвык. Но ничего не забыл. Мне всегда хотелось
повидать эти степи. И сестру, и твою мать, и тебя.
- Ты, кажется, стал большим человеком?
- Нет, не стал я большим человеком, хан Тэмуджин.
- Почему же такие люди заботятся о твоей сестре?
- Я еду не только за сестрой.- Лицо Хо потускнело.- Я должен смотреть,
слушать, запоминать. Для того поеду от тебя к хану Тогорилу, потом и к
онгутам.
- Как ты осмелился?- Тэмуджин вцепился в его плечо, резко дернул,
поворачивая к себе.
- Я подневольный человек, хан Тэмуджин.- Хо печально вздохнул.- Но я
не враг тебе. С моего языка не сойдет ни слова вредного для вас.
- А если ты врешь? Почему я должен верить тебе?
- Я мог бы молчать, и ты бы ничего не узнал.
Что верно, то верно. Никогда бы он не подумал, что простодушный Хо
может быть глазами и ушами Алтан-хана!
- Кто твой господин? Чэнсян?
- Нет. Другой.
- Жирный? Кто он?
- Князь Юнь-цзы, наследник императора.
- Ого! Наследник? Почему же он не открыл своего имени?
- Будущему императору непристойно общаться с варварами.
- Ты скажи! Будущий император... То-то, я смотрю, его лицо излучает
свет, как гнилушки в темноте.
Расспрашивая Хо, он узнал много такого, что удивило больше, чем
повозка, указывающая на юг. Было трудно постигнуть умом многолюдие,
богатство этой страны и величие власти Алтан-хана, умеющего подчинить
своей воле столько умных сановников, могучих военачальников. Для этого
Алтан-хану надо быть мудрее самого мудрого, сильнее самого сильного из
своих людей. Что же это за человек? Может, он и в самом деле сын неба? Но
князь Юнь-цзы - наследник... А что в нем особенного? Ничего! Как же
понимать это? Уж не дурачит ли его Хо?
- Почему ты переводил не все мои слова?- спросил он у Хо.
- Легко догадаться почему...
- Ну, а если бы они узнали, что ты врешь?
- Мое чело исклевали бы вороны...
Это, пожалуй, верно. Хо шел по лезвию ножа. Чтобы снискать их
благоволение, он должен был говорить только правду. И, как знать, может
быть, Хо уберег его от больших неприятностей.
- Спасибо тебе, Хо. Когда, я буду делить добычу, ты получишь долю
воина. Скажи, почему твои хозяева ценят меня меньше, чем хана Тогорила? Я,
как и он, хан.
- Прости за грубое слово, но они всегда бросают двум собакам одну
кость.
- Они думали - я позавидую хану-отцу?
- Твою горячность они поняли как следствие зависти.
- Ошибаются! Но зачем им все это?
- Пригодится. Двое поспоривших ищут истину у третьего.
- Далеко смотрят твои хозяева! Опасные люди. Для чего им понадобилась
бумага?
- Сказанное слово забывается. А перенесенное на бумагу, оно может
сохраняться очень долго. Не будет нас и детей наших, а любой человек,
знающий письмена, повторит слово в слово то, что записано сегодня.
- До чего же хитроумные люди!- Тэмуджин покачал головой.- Я хорошо
сделал, что не поставил свой знак. Мало ли чего они написали! Хо,
оставайся служить у меня...
- Я бы остался, но у меня жена, сын...
Родной курень встретил Тэмуджина криками ликования. Шагом двигаясь
сквозь орущую толпу, он, кажется, впервые почувствовал себя повелителем
своего улуса. Разгром татар, огромное богатство, захваченное в сражении,
разом вознесли его над всем людом на недосягаемую высоту. Но эта высота
была не твердой скалой, а верхушкой дерева, мотаемого ветрами, стоит
разжать руки - и, обламывая сучья, рухнешь вниз, расшибешь голову. В юрте
он одарил своих родных. Борте дал колыбель, искусно украшенную серебром и
перламутром, с одеяльцем, шитым жемчугом.
- Пусть в ней мирно качаются наши дети. И пусть каждый из них будет
богат достоинствами ума и души, как эта колыбель украшениями.
Матери преподнес несколько штук разноцветного шелка. Она, перебирая
гладкую, скользкую материю, с печалью сказала:
- Самый яркий шелк не вернет краску поблекшим щекам... Тэмуджин, среди
пленных я видела мальчика. Мне стало жаль его...
- Бери, мама. мальчика, бери все, что тебе любо.
- Мне больше ничего не нужно!- Понизила голос:- Не забудь Хоахчин.
- Она получит самый лучший подарок. Боорчу, зови.
В юрту вошел Хо. Его взгляд быстро побежал по лицам. Хоахчин
вскрикнула, кинулась к брату.
Всю ночь в курене горели огни, звенели песни. Но Тэмуджин был в это
время далеко от него. Быстрый конь мчал его в урочище Делюн Болдог. Еще по
пути в свое кочевье он узнал, что Сача-беки, Тайчу и Бури-Бухэ ушли в
нутуги тайчиутов и, словно издеваясь над ним, встали одним куренем на его
родине, в урочище Делюн Болдог. Прямо с дороги он отправил туда половину
своих воинов. На Сача-беки надо было ударить внезапно, пока он не знает,
что Тэмуджин вернулся из похода. Иначе он призовет на помощь
Таргутай-Кирилтуха - попробуй тогда одолеть!
Расчет оказался верным. В Делюн Болдоге его не ждали. Нукеры Сача-беки
и Бури-Бухэ даже не пытались сопротивляться, побросали оружие, запросили
пощады. Все люди, стада, юрты оказались в его руках. Однако
нойонам-родичам удалось бежать. Сача-беки и Тайчу ушли недалеко. Их
схватили в тот же день. Бури-Бухэ поймать не сумели.
Нукеры, изловившие Сача-беки и Тайчу, побоялись снять с них пояса и
шапки, только отобрали оружие. Но даже это оскорбило Сача-беки.
- Как смеют твои рабы прикасаться к нам!- кричал он.
Тэмуджин не захотел с ним говорить. Велел связать братьев по рукам и
ногам, бросить в короб повозки для аргала и трогаться в путь. Сам
спустился к озеру, где когда-то пугал по утрам уток. Лошадь раздвинула
мордой осоку, ткнулась губами в воду. Здесь ничего не изменилось. Так же
вольно, просторно стояли сосны, таким же сумрачным, чащобистым был
противоположный берег, так же торчал середь воды зеленый малахай островка,
даже утка с выводком плавала возле острова. Но он был уже не тот. Детство
ушло далеко-далеко, оно стало еле различимым в зыбкой, туманной дали,
называемой прошлым, и это не вызывало в его душе ни печали, ни сожаления.
Он понукал коня, на ходу сорвал сосновую шишку, повертел в руке,
бросил. В слабый, баюкающий шум сосен врезался скрип и дребезг повозок,
раздраженные голоса усталых воинов. Хасар в золоченом шлеме Мэгуджина
Сэулту - уж не отобрал ли у Субэдэй-багатура?- покрикивал на воинов и
погонщиков волов.
В этот раз курень его встретил немотой удивления. За юртами, в открытой
степи, он выстроил в два ряда воинов. Никто не знал, что он собирается
делать. Нойоны, друзья, братья стояли за его спиной, тихо переговариваясь.
Привели Сача-беки и Тайчу, распоясанных, без шапок, с расплетенными
косичками. Одежда измята, в растрепанных волосах застряли крошки аргала.
Меж рядами воинов потянулись их нукеры, слуги, пастухи их стад. Тэмуджин
взмахом руки рассекал людскую струйку.
- Этих дарю тебе, Джарчи. Этих - тебе, Хулдар.
Сача-беки дернул связанные за спиной руки.
- Прекрати! Мои люди не пленные татары!
- Этих бери ты, дядя Даритай. Получай и ты, Хучар. И ты, Алтан.
Родичи придвинулись к нему. На безбородом лице Даритай-отчигина
высыпали росинки пота.
- Не нужны мне люди. Ты дал татарских пленных - и довольно. Я не
жадный...
Хучар сопел, как вол, тянущий в гору тяжелую повозку. Алтай смотрел на
носки своих гутул и тер щеку, будто унимал зубную боль,
- Не я ли дал вам клятву вознаграждать верность? Не я ли клялся
пресекать злонамеренность и измену? Сача-беки и Тайчу, у вас были люди -
теперь их нет. У вас были юрты и стада - я их забрал себе. У вас осталась
жизнь. Ею вы клялись в верности перед лицом вечного синего неба...
- Во-от ты что-о?! Режь, руби!- Сача-беки выгнул грудь, двинулся на
него.- На, лей кровь своего рода, и да падет она проклятием на твою рыжую
голову!
Нукеры оттолкнули Сача-беки. Тайчу, кажется, только сейчас понял, что
ему угрожает, лицо стало белее китайской бумаги, с тоской огляделся по
сторонам.
Наступила тишина. Холод страха коснулся сердца Тэмуджина. Ему
предстояло переступить незримую черту в самом себе. За ней было неведомое.
Зато он знал, что будет, если не сделает последнего шага, если повернет
назад. Его сила утечет, как кумыс из ветхого бурдюка. Преодолевая страх,
нетвердым, севшим голосом сказал:
- Твое проклятье не падет на мою голову. Я не пролью и капли
родственной крови.- Это звучало оправданием, озлился на себя, крикнул:- Но
вы должны умереть! И вы умрете! Нукеры, закатайте их в войлок.
Люди ужаснулись его приговору, дрогнули. Он стоял с окаменевшим лицом и
мысленно подгонял нукеров-скорей, скорей! Невыносимо медленно они
расстилали на траве два больших серых войлока. Долго возились с Сача-беки.
Он бил их ногами, плевался, изрыгал проклятия. Тайчу сам лег на войлок,
повернулся лицом к небу. Серые щеки были мокрыми от слез.
Наконец войлоки закатали. Они лежали на земле, подобно двум безобразно
толстым обрубкам змей, содрогаясь изнутри. К нему подбежала мать,
вцепилась в воротник халата.
- Не надо, сынок! Спаси их!
Он убрал ее руки и на одеревенелых, непослушных ногах пошел к юртам
куреня.
А через три дня в сопровождении двух нукеров приехал Бури-Бухэ. Узнав,
какая участь постигла Сача-беки и Тайчу, он вместе с нукерами повернул
коней. Их настигли, привели в юрту Тэмуджина, поставили на колени. Один из
нукеров был пожилой, но еще крепкий человек, другой-худенький подросток с
узкими смелыми глазами.
- Хан Тэмуджин,- сказал пожилой,- Бури-Бухэ был моим господином, и я
верно служил ему. Ты меня убьешь, но сохрани жизнь моему сыну Мухали. Он
будет служить тебе так же верно и преданно, как я Бури-Бухэ.
- За преданность хотя бы и врагу я не наказываю. Вы можете идти. А что
скажешь ты, Бури-Бухэ, предавший меня, своего хана?
- Смилуйся надо мной, хан Тэмуджин! Голодный, с пересохшим горлом
бродил я по склонам Бурхан-Халдуна. Ты лишил меня семьи, нукеров, скота -
что я без всего этого? Я пришел к тебе сам. Покаяться в своей неправоте.
Ты не должен поступить со мной как с Тайчу и Сача-беки.
Обнаженная голова Бури-Бухэ с покатым лбом и маленькими, будто
вдавленными в затылочные кости, ушами покачивалась то вниз, то вверх,
бугрились могучие, мускулистые плечи, короткопалые руки упирались в
войлок. Столько силы - и такое ничтожество!
- Я с тобой поступлю иначе. Ты большой любитель бороться. Мой брат
Бэлгутэй - тоже. Хочу узнать, кто из вас сильнее.
Боролись перед юртой. По всем правилам прошли по кругу, размахивая
руками. Бури-Бухэ был крупнее, мощнее Бэлгутэя. Но в его движениях не было
живости, стремительности. Он и не пробовал нападать, только защищался, но
и то вяло, с неохотой. Спокойного Бэлгутэя это вывело из себя. По-бычьи
нагнув круглую голову, он кидался на Бури-Бухэ, дергал его за руки, за
рукава халата. С треском рвалась ткань. Скоро халат был изорван в клочья,
лохмотьями висел на Бури-Бухэ, и от этого его тело казалось еще более
могучим. Бэлгутэй поймал за волосы, подставил ногу, Бури-Бухэ упал на
живот, уткнулся лицом в траву. Оседлав его, Бэлгутэй поднял голову.
Тэмуджин прищурил глаз, закусив губу. Бэлгутэй все понял. Захватил обеими
руками воротник халата Бури-Бухэ, уперся коленом в поясницу, резко изо
всех сил рванул. Сухо хрустнул позвонок, Бури-Бухэ приподнялся на локтях,
повернул к Тэмуджину искореженное болью лицо. Налитые мукой глаза его
стали вдруг большими-большими.
- Эх, ты...
Это был не укор, не упрек, а что-то совсем другое. Тэмуджину
показалось, что его ударили ребром ладони по горлу, остановив дыхание.
Подошел к коновязи, сел на чью-то лошадь и помчался в степь. Открытым ртом
ловил ветер. За ним поскакали нукеры. Обернулся, яростным взмахом руки
заставил вернуться.
Он поднялся на сопку, слез с коня, распустил пояс и снял шапку. Вечное
синее небо, помоги мне, вразуми меня...
Два журавля летели высоко над землей, тоскливо курлыкая. Молитва не
складывалась. В ушах неотвязно звучало: <Эх, ты...> Ни убийство Сача-беки,
ни покорность Тайчу не ударила с такой силой по его душе. <Эх, ты...>
недалекого увальня Бури-Бухэ вдруг заставило его усомниться в
справедливости содеянного. Но незримая черта осталась позади. Он уже не в
силах возвратиться, так же, как и вернуть жизнь Сача-беки, Тайчу,
Бури-Бухэ...
За спиной под копытами коня зашуршали камни. Он резко обернулся. На
сопку поднималась Борте.
- Что тебе надо?!
- Меня послала твоя мать...
Она слезла с седла, захлестнув повод на передней ноге коня, подошла к
Тэмуджину. Невысокая, ему по плечо, плотная, она твердо, уверенно стояла
на земле. Она сейчас была сильнее его. И, видимо, понимала это, взяла его
руку, сжала в горячих ладонях.
- Я должен был это сделать, Борте!
- Может быть, может быть... Садись.- Они сели, Борте притянула его
голову к себе, положила на колени, принялась переплетать его косички -
Может быть... Но... Всем нам дарует жизнь вечное небо. И только оно вправе
отнять ее, Тэмуджин. Сердце твоей матери полно скорби И мое тоже.
- Вы ничего не понимаете! Лучше молчи.
- Давай помолчим...
Ее руки мягко теребили волосы. Перед глазами покачивалась выбеленная
солнцем метелка дэрисуна. От тишины звенело в ушах. Но ома не умиротворяла
душу, в ней, как в темноте ночи, таилась непонятная угроза.